Гавриил Левинзон - Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки

• Название: Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки
• Автор: Гавриил Левинзон
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1982

Повесть о современном подростке, о его жизни в школе и в семье, о его ошибках и заблуждениях, о том, как он разобрался в сути мещанской психологии.

---

Проклятая научная ясность все закономерности вывела, и не надо было ставить экспериментов, чтобы понять: Света ко мне относится плохо не потому, что я ее дернул за нос, а потому, что я такой человек, о котором можно насмешливо перемолвиться словечком, сказать: «Вон наш классный проныра опять что-то затевает!» Короче говоря, я был для нее вроде Зякина, а может, и похуже: посмотреть-то посмотрит, но только чтобы поморщиться и отвести глаза. Вот тут-то они и стали мне припоминаться, такие ее взгляды, — не один и не два! Как будто я, ученый человек, их заснял, а теперь разложил — изучай и радуйся. Вот один: глаза сощурились — ну как можно было не увидеть, что взгляд этот означает: «Ай да прохиндей!» Это на школьном дворе происходит, после того как пионервожатая заподозрила меня в том, что я нечестно металлолом собирал.

Ничего страшного, по-моему, не случилось: я помог классу занять первое место. Я знал: в нашем классе организаторов хороших нет, — и все взял на себя. Я ушел на пришкольный участок и там посидел на травке. Нужно было подождать, чтобы металлолома в школьном дворе накопилось достаточно для задуманного дела. Потом я из чужих кучек понемногу взял и снес в нашу. Сверху я все прикрыл нашими собственными железками. Металлолом мы складываем за выступом школьного здания — никто не заметил. Но нашелся один бдительный из параллельного класса:

— Где труба, которую я принес?

На редкость неприятный голос у человека. Страшно ему жаль было трубы — он во всех кучах рылся, переворачивал все, пока не нашел. Вот из-за него и вышли неприятности. Еще один закричал:

— А вон кастрюля, которую я принес!

А третий:

— А вот моя рельса! А ну давайте сюда мою рельсу!

Прямо сражение началось. Пионервожатая сказала, что этот инцидент испортил мероприятие, и сердито посмотрела на меня. И хотя я спросил: «Что вы на меня так смотрите?» — она осталась при своем мнении.

Наш класс занял первое место. Но на вечере обо мне спели песенку: «Быстроногий, быстроглазый собирал металлолом». Песня всем понравилась. Ее еще долго распевали. Кто не знал о Быстроглазом, узнал. Я остался доволен, а о Светином осуждающем взгляде ни разу не вспомнил.

А вот еще один снимочек: как метнулись в мою сторону глаза, как сощурились и припечатали — эх, ты! Тут причина была посерьезней: я побил очень славного человека из параллельного класса, хотя, клянусь, я это делал через силу. Мы с ним столкнулись на бегу на перемене, и мне показалось, что я ушибся больней, чем он. Тогда я ему добавил. А он решил: чтобы поровну вышло, надо мне кое-что вернуть. Мне сразу стало ясно: это не боксер и не борец. Он мне папу напоминал: так же, как папа, каждое слово отчетливо произносил, будто на весах взвешивал и боялся недовеса. Я сказал:

— Стоп! Кругом учителя! Зайди после уроков — продолжим.

Я забыл о нем, и когда увидел его после уроков у двери класса, то и не сообразил сразу, зачем он тут.

— Ты хотел продолжить — идем!

Не мог он, конечно, не понимать, что не партнер мне, но, видно, втемяшил себе, что в трусы себя запишет, если не придет.

Мы пошли за тот же выступ школьного здания, где металлолом складываем. Только мы начали, а у него уже из носу потекло. Я пожалел, что перед дракой не сказал: «До первой крови!» Теперь надо было драться и смотреть на его лицо в крови, на то, как обдумывает он каждый свой удар, будто шахматный ход, но и под носом не забывает вытирать — миляга! Я полюбил его. Мне уже мечтаться начало, что мы друзья до гроба, уже в глазах защипало, и я ждал сигнала детского шарика, но так и не задудело, и не хватило поэтому у меня смелости сказать: «Хватит, а то у тебя под носом Красное море». Я боялся, что зрители меня трусом посчитают. Так я потерял лучшего своего друга. Появилась завуч. Видно, Света ее привела: она стояла рядом с завучем и уничтожала меня взглядами.

Вот как выходит: живешь на свете, бегаешь, хлопочешь, молодцом себя считаешь — и не знаешь, что кто-то за тобой наблюдает и думает: «Какой стервец, а?» Я почувствовал усталость, пора было отдохнуть от науки и от дел. Но вместо того чтобы пойти домой, я стал прохаживаться недалеко от Светиного дома. Вот тут и начинается необъяснимое.

О том, как я совершил первый в этой истории необъяснимый поступок. Попутно здесь высказываются важные суждения о природе необъяснимых поступков

Любой человек время от времени совершает необъяснимый поступок. Этого не нужно пугаться. Если вы сидите на уроке и вдруг ловите себя на том, что жуете промокашку или отрываете от тетрадки полоски и скатываете из них шарики, знайте: это и есть необъяснимый поступок. Бывают, конечно, необъяснимые поступки и посерьезней: однажды я перелез из нашего окна на третьем этаже на наш балкон. Для этого нужно было повиснуть на руках, держась за перекладину рамы, отпустить одну руку и дотянуться ею до перил балкона, после того как упрешься одной ногой в балкон; дальше нужно было присоединить вторую руку и ногу и перелезть через перила, — работа эта требовала большой сосредоточенности. Зачем я это делал? Не объяснишь. Просто взглянул из окна на балкон, и мне подумалось: «А интересно!..» Но даже серьезных необъяснимых поступков не стоит пугаться. Беда наступает тогда, когда человек начинает совершать один необъяснимый поступок за другим, ведет себя так, как будто кто-то управляет им по радио… Но я забежал немного вперед.

Прохожих, представьте, занимало, что я слоняюсь по улице, вместо того чтобы идти домой, почти все они взглядывали на меня насмешливо. Одна старушка с балкона начала допытываться:

— Что же ты с портфелем ходишь? Натворил что-то?

Если б я сказал, что ничего не натворил, она бы все равно не поверила. Не люблю выглядеть вруном. Я сказал, что получил пять двоек и выбил в классе окно. Старушка ахнула и после этого уже не отрывала от меня глаз. Она мне все советы давала, чтобы я шел домой: дома мама накажет, а потом пожалеет и накормит, а так что ходить? Скоро мне начало казаться, что я на самом деле набедокурил, что родители у меня злые-презлые — и вот я слоняюсь с портфелем… и есть очень хочется.

— Иди, милый, домой, — советовала старушка. — Иди, иди, не убьют.

— Нельзя, бабушка, — ответил я. — Может, и не убьют, но так исколошматят, что жизни рад не будешь.

— Да что это за родители такие! — сказала старушка.

Она ушла в комнату, потом вернулась и опустила мне на веревочке бутерброд, завернутый в газету. Она мне рассказала, что приехала в гости к дочери (вообще-то она живет у другой дочери), а в том городе, где она живет, у нее есть такой же внук, как я. Этот внук тоже как получит двойку, так домой не идет: отец очень строгий. Бутерброд оказался с колбасой. Я его съел, беседуя со старушкой. Мы сошлись на том, что лучше, когда родители по-доброму воспитывают, а не хватаются за ремень чуть что.

Старушка опять стала увещевать. Неудобно было отказывать сердобольному человеку. Да и зачем? Ее легко можно было обмануть.

— Ладно, бабуся, — сказал я, — на вашу ответственность.

Я ушел от ее глаз за речной изгиб улицы. Здесь я увидел двух продавщиц мороженого, обе смотрели на меня и, можно сказать, гипнотизировали: а иди-ка ты ко мне со своей монеткой! Монетку я вертел в пальцах и раздумывал, чей гипноз принять. Одна продавщица, на той стороне улицы, где я стоял, была старой моей знакомой, небольшой моей приятельницей. Мороженое она здесь продает давно, гораздо дольше, чем я живу на свете, — так говорит папа. Она торгует и зимой, сидит на раскладном стульчике и изучает прохожих и дома; у нее приятный, добрый взгляд, и те, кто это замечает, становятся ее покупателями. Зимой папа часто покупает мороженое, и мы едим его на десерт. В это время папа говорит о продавщице, о том, что, судя по всему, женщина эта необыкновенного душевного здоровья, потому что самое безнадежное на свете дело — продажу мороженого зимой — делает спокойно, ни на кого не обозлена и всегда готова человеку помочь двухкопеечной монетой или другой услугой, а нет — она тебя добрым взглядом одарит. У другой продавщицы взгляд был настойчивый, мне начало казаться, что она меня за воротник тащит к своей серебристой будочке с красной надписью на стекле: «Мягкое мороженое». И хотя мягкое мороженое мне нравится больше, я выбрал обыкновенное: как-никак о продавщице обыкновенного мы говорим за нашим столом: «Свой человек». Между нами разговор произошел, совсем неожиданный для меня.

— Видишь, что за человек? — сказала продавщица и кивнула на серебристую будочку. — Взгляды ревнивые бросает. Выбила себе мягкое мороженое и местечко здесь и ревнует меня к каждому покупателю. Да что ж ты ревнуешь? — спросила она громко, так что продавщица мягкого мороженого, пожалуй, и услышала. — У меня ж один покупатель на твоих десять!

Продавщица в будочке вдруг засуетилась, что-то делать стала. Она нагибалась и распрямлялась, ведерко у нее в руках появилось, потом тряпка.