Факир Байкурт - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Факир Байкурт
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

Факир Байкурт (род. в 1928 г.) — один из крупнейших современных турецких писателей. В сборник избранных произведений входит один из последних его романов, «Куропатка», сюжетная простота которого сочетается с панорамным показом современного общества снизу и до самых верхов. Такую же панораму разворачивают в своей совокупности и включенные в сборник рассказы, рисующие жизнь сельской и городской Турции, затрагивающие трудное положение турецких эмигрантов в странах Западной Европы.

Писательской манере Байкурта свойственны живость и занимательность, лукавый юмор, почерпнутый в народной среде.

Все произведения, включенные в сборник, публикуются впервые.

---

В голове тесно стало от всяких таких думок. Парное розовое мясо скворчит и румянится на огне. У кого ж сил достанет стерпеть? Эх, не даст мне бог соврать, я и сам не прочь отведать такого мясца.

Карами своей угодливой повадкой смахивает на ручного медведя, разве что колокольцев на шее не хватает. Еще чуть-чуть — и в пляс, пожалуй, пустится. Врать не буду, не он один так держится — полдеревни не знает, как бы угодить американам. А я с внуком, да еще пара наших деревенских стариков стоим чуть поодаль и смотрим. Будто чужаки какие, будто промеж нас с американами кровавая речка разлилась. Мой сын Сейдо-эфенди как стрекоза какая носится взад-вперед, мельтешит, чтоб потрафить американам. Знаю, знаю, зачем он это делает. Надеется подмазаться к ним, сойтись поближе, авось работенку какую предложат в своей конторе. Но не видать ему этой работы как своих ушей. Уж коли американы кого и пригласят, так только такого, за кого Карами или Пашаджик словечко замолвят.

Вон Карами что-то нашептывает на ушко Юкселю Вонючке, и тот распоряжается, чтоб угощенье принесли. Кто-то подтащил здоровенный поднос со снедью — юфки, йогурт, сыры, крутые яйца, ломти дынь разных сортов, а следом бутылки с самодельной ракы. Карами через толмача объясняет, что это такое. А толмач американам втолковывает:

— Тёркиш[32] ракы! Тёркиш ракы!

У них, само собою, есть привезенное виски да пиво. И тарелки есть бумажные, и стаканы бумажные, сыр в банках, а главное — мясо, страсть сколько мяса, и все жарится, проклятущее, никак не изжарится.

Наши деревенские накрыли для американов столики, а сами отошли подале.

— Сэнкю, сэнкю, большой сэнкю. — Спасибо вам, большое спасибо!

Американам речка наша пришлась по вкусу, расположились с удобством. Притащили из машин все, что с собой взяли, — ящики, пакеты, коробки. Стаканчики у них — загляденье. Они наполняли их апельсиновым соком и лимонадом — предлагали нашим угощаться, а ребятне — конфеты. Наших собралось десятков пять, вот американы и усердствуют. Глядите, мол, какие мы добренькие.

Кое-кто принял угощенье, только не я — не из таковских. Внучек мой Яшар слюну сглатывает, смотрит на них во все глаза. Что возьмешь с ребенка! Пришлось попросить этого прохвоста Бюньямина, чтоб принес мальчику стакан апельсинового сока.

— Хоть десять стаканов, дядюшка Эльван, — говорит, — только прикажи.

— Десять ни к чему, а один для ребенка принеси.

И внуку говорю, чтоб подбодрить его:

— Ничего, внучек, пей, я разрешаю. Раз все пьют, почему бы и тебе не отведать.

Ну что за малыш! Ласковый, послушный. Все бы ему отдал! Хоть бы половиной достоинств этого малыша обладал его папаша. Ох, ноет у меня душа!..

Американы тем временем уселись в просторный круг, все вперемешку — мужчины, женщины, девушки, и начали есть мясо, еще не вполне прожаренное, пить крепкое вино. Подливали им Бюньямин, брат чобана Хасана, и сторож Омер. Американы — мастаки пить, пиво что воду хлещут. Один из них, пучеглазый как жаба, заворачивает мясо с кровью в юфку и заглатывает, почти не жуя.

Не заметили, как полдень наступил. Солнце почти по-летнему припекает. Мы все наконец согрелись. Карами приволок патефон, и его дочки — Невин и Несрин — стали заводить пластинки.

Время идет, а американы все жуют и жуют. Наконец отвалились от еды, танцевать начали. Тут уж и наш молодняк не утерпел, в пляс кинулся. Весело танцуют американы. Дочери Карами не отстают от них, тут и он сам вышел в круг. Посмотришь со стороны — лучших друзей-приятелей не сыскать. Что правительство посеяло, то мы здесь пожинаем. Да убережет Аллах от дурного глаза. Выхватил я взглядом из толпы сына своего Сейита, кивнул ему: давай, мол, сюда. Послушался.

— Ну-ка, делом займись! Нечего тебе там торчать!

— Хорошо, отец, сейчас поплыву на тот берег.

Смотри-ка, и ерепениться не стал! Молодец! Как-никак отец моему внуку, моя кровь, не совсем, видать, пропащий.

— Лучше бы ягнят проведал.

— Проведаю.

— Возвращаться будешь, прихвати с собой одного ягненка.

Глаза Сейита так и полыхнули пламенем. Решил, поди, что я американам поднесенье сделать решил. Пусть его думает, быстрей воротится. Он думает так, а мы — этак. Словом, окинул он быстрым взглядом реку, лодки американов у берега.

— Я мигом, отец. Глазом моргнуть не успеешь, как ворочусь.

Побежал к переводчику-бею, стал ему что-то говорить. Мне отсюда было не разобрать. Переводчик-бей в свой черед к американу пошел, тому самому, пучеглазому, и стал о чем-то просить. Пучеглазый закивал:

— Окей-мокей! — Это по-ихнему «ладно».

И вот мой сын-дурила вскочил в одну из лодок и оттолкнулся от берега. Мне аж не по себе сделалось: он ведь грести не умеет, перевернется вверх тормашками чего доброго. Но я мигом взял себя в руки. Ну и что, ежели перевернется? Авось его глиняный черепок вдребезги не разлетится. Ох, дети, дети… Вечно за них душа болит. Ничего, управился. Выскочил на том берегу и помчался — пятки сверкают.

Американам плясать, видно, прискучило, опять за еду-выпивку принялись. А после развалились на траве, задремали. Мы же стоим себе, помалкиваем. Тут как раз подоспел мой Сейит с барашком на плечах. Выбрал черноухого, из последнего окота. Вот и славно.

— Лучшего выбрал, отец. — И ухмыляется, довольный.

— Молодец, сынок! Неси его домой, приколи. А я позже приду.

Уставился сын на меня, будто человеческой речи не понимает.

— Делай, как я велю. И не вздумай перечить, люди смотрят, — тихонько говорю.

Однако он не спешит, хочет допытаться, что у меня на уме. Я насилу удержался от смеха. Не стал он больше допытываться, ушел. Чуть поодаль от нас стояла сноха моя Исмахан, я для начала к ней направился. А все вокруг напиталось таким нестерпимым мясным духом, что кого хочешь с ума сведет — хоть гявура, хоть правоверного.

— Видела, дорогая, Сейдо барашка принес? Поди за ним, помоги мясо разделать. Огонь запали, уголек как следует выдержи. Сейдо решил, будто я угощать американов намерился. Как бы не так! Только смотри не проговорись ему.

Сноха от радости чуть мне на шею не кинулась, да только я не позволил. Отыскал среди молодняка старшего своего внука Али и приказал:

— Через час чтоб домой воротился, слышишь? У нас мясо готовится.

А сам, взяв за руку Яшара, затопал к дому. Нечего нам здесь больше делать. Когда я вернулся, Сейит уже освежевал барашка и начал потрошить. А Исмахан приготовила воду в медном тазике, чтобы вымыть мясо. Огонь в очаге уже пылал вовсю.

Гляжу, Сейит собирается с разговором ко мне приступить. Пришлось напустить на себя побольше суровости. Подействовало. Насупился он, набычился, но с вопросами не лезет. Если б мой сын хоть словечко промолвил, клянусь Аллахом, я не удержался бы и высказал ему все, что думаю, об этих пучеглазых прохвостах и о наших деревенских задолизах. Уж пусть лучше тишком своим делом занимается. Ничего, смекнул…

Что ни говорите, но и мы не из последних. Есть у нас и своя доска для отбиванья мяса, и колотушка. Я самолично отбил мясо вместе с каменной солью.

— Неси, Исмахан, тимьян да мяту. Лучше мяту мелкоцветную.

А тут и Али, внук, подоспел кстати, следом — Бургач и Дуду.

Сноха начала стол накрывать посреди двора, а я мясо на угольях пристроил. И вот уже поднялся духовитый дымок. Жизнь у нас, конечно, не так чтоб очень легкая была, но как не радоваться, что и у нас пять-шесть баранов имеется и при случае мясцо на столе водится. Даже Сейит, как ни был расстроен, но и он, смотрю, повеселел малость, стоит облизывается.

— Иди вымой руки с мылом, — говорю сыну, — а вы, малышня, марш за стол! Налетай на мясо, пока с пылу с жару!

Я наготовил и кебаб, и кушбаши[33], и кюльбасты[34].

— Ешьте, сколько влезет!

Я и сам с удовольствием приналег на жареное мясо — давненько им не баловался.

— Вот так-то, Сейдо-эфенди, — говорю. — Не одни американы, но и мы знаем толк в хорошей еде. Эх, будь у меня возможность, каждый божий день кормил бы вас мясом…

Наелись мы от пуза — половину большого барашка умяли.

— Из остатков мяса, дочка, приготовь кавурму[35], — сказал я матери Яшара, — сгодится к завтрашнему обеду. А ты, сын, молодец! Лев, настоящий лев. Хоть малость куцехвостый.

Сейдо, когда насытился, прочитал благодарственную молитву. Откинулся к стене, отдохнул, потом, смотрю, встал.

— Пойду я, отец. Может, им чем подсобить надо. Я тебе вот что сказать хочу: очень уж мне охота получить у них карточку. Авось работенку какую предложат. Жизнь у нас тут хуже некуда. Как ни вертись, не вывернешься. Всего одна корова. Как тут свести концы с концами? Ты меня понимаешь, отец?

— Иди, — кивнул я. — Иди. Скоро и я приду.

Время перевалило за полдень. Американы, что спали вповалку на лужайке, по одному просыпались и шли в кусты. И по новой принимались за жратву. Сызнова начали мясо на угольях поджаривать. И вдругорядь нашенские слюной исходить начали. Если б не стеснялись друг дружки, наверняка кой-кто подошел бы к американам и напросился б на угощенье. Я даже угадываю, кто именно, — мне ль не знать своих соседей, всю их подноготную?