Юрий Слёзкин - Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера

• Название: Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера
• Автор: Юрий Слёзкин
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-86793-561-0

Книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина, автора уже изданного в «НЛО» интеллектуального бестселлера «Эра Меркурия: Евреи в современном мире» (2005), посвящена загадке культурной чуждости. На протяжении нескольких веков власть, наука и литература вновь и вновь открывали, истолковывали и пытались изменить жизнь коренных народов Севера. Эти столкновения не проходили бесследно для представлений русских/россиян о самих себе, о цивилизации, о человечестве. Отображавшиеся в «арктических зеркалах» русского самосознания фигуры — иноземец, иноверец, инородец, нацмен, первобытный коммунист, последний абориген — предстают в книге продуктом сложного взаимодействия, не сводимого к клише колониального господства и эксплуатации.

---

Новая политика столкнулась с серьезными проблемами. Во-первых, во многих районах заменить местных купцов было некем. На Крайнем Северо-Востоке собственность крупнейшей в регионе американской компании была торжественно конфискована, а затем, за неимением альтернативы, возвращена прежним владельцам{536}. Кроме того, проведение этой политики предполагало наличие армии единодушных и «сознательных» представителей власти, которые разоблачали бы мошенничество, воспитывали кочевников и защищали бедный народ от плохих людей[57]. Таких представителей власти найти было негде. Те немногие революционеры, которые провозгласили советскую власть на Севере, не очень хотели там оставаться{537}. Как писал старший из двух чукотских матросов своему начальству, «просьба моя о присылке мне заместителя объясняется тяжелыми климатическими условиями уезда и плохим помещением, в котором приходится проводить суровую зиму, продолжающуюся почти целый год. Вы ведь не представляете себе, что такое Чукотский полуостров!.. На будущий год обязательно высылайте заместителя. Не останусь ни за что»{538}. Заместителя не прислали, и он не остался.

Представители власти, которые оставались, жили там и раньше. Это были старожилы-торговцы, чьи старосты теперь председательствовали в советах и заседали в революционных комитетах{539}. Для новой власти, обосновавшейся в столицах и крупных губернских центрах, они были проблемой. Бесспорно плохие люди в сравнении с туземцами, они столь же бесспорно были бедным народом по меркам Томска, Красноярска или Владивостока. Они были «трудящимися» Севера, и именно их представители выступали от имени северных уездов на губернских съездах и конференциях. В любом случае, если туземцы не могли сами позаботиться о себе (а с этим никто не спорил), любую политику по отношению к ним следовало проводить при посредстве местного русского населения. Как представители низового звена власти в кооперативных, торговых и — все чаще — партийных организациях, поселенцы вновь стали единственным связующим звеном между государством и бывшими бродячими инородцами.

Для большинства из них эта роль оставалась важным источником дохода, и вскоре после окончания войны торговля с туземцами, включая торговлю спиртным, постепенно начала возобновляться{540}. Улучшение экономического положения русских поселенцев облегчалось как фактической отменой Устава об управлении инородцев, предусматривавшего существование автономной туземной администрации, так и ликвидацией правовой категории «инородец». Ожидалось, что в состав сельсоветов в тайге и тундре войдут соседи-кочевники. Это позволило поселенцам принимать решения, касающиеся прав коренного населения, в особенности раздела земель и распределения налогов{541}.

Губернские начальники, которым это не нравилось, были бессильны что-либо сделать. Не было ни радио, ни дорог. Транспортные средства (собаки, лодки, северные олени) и туземцы-проводники были редко доступны. Те немногие директивы, которые достигали Полярного круга, приходили с опозданием на год, а местные представители власти, которым они были адресованы, не умели читать или «валяли дурака», когда от них требовали отчета. Как сообщал Енисейский губернский исполком, «отдаленность [Туруханского] края, отсутствие путей сообщения и средств сношения создают для [Туруханского] крайисполкома… фактически независимое положение»{542}. Однако любые предложения легализовать эту независимость и позволить местным органам власти отражать (или защищать) интересы коренного населения наталкивались на стойкое сопротивление. В 1922 г. Петр Сосунов, глава Полярного подкомитета Комиссариата по делам национальностей, был отправлен в Тюменскую губернию, чтобы организовать конференцию национальных меньшинств низовий Оби. Конференция приняла резолюцию: просить о выделении Тобольского Севера в новую административную единицу в рамках Тюменской губернии{543}. Как писали делегаты от туземного населения, долгая история их эксплуатации русскими «может быть заглажена через наше самостоятельное управление, каковое, стоя на защите своей нации, стремится влить в эту темную массу луч просвещения и культивировать их быт жизни»{544}. Сосунов, которого в Центре официально уполномочили воздействовать на позицию местных властей в данном вопросе и который верил, что «стремление туземцев к национальной независимости» было выражением их «противодействия угнетению»{545}, по прибытии в Тюмень был арестован местной администрацией и заключен в тюрьму по обвинению «в стремлении выделить крайний север в автономную область»{546} (между тем создание автономных регионов для национальных меньшинств было в это время официальной политикой партии).

Главным возражением против национального самоуправления была неспособность «северных племен» вести свои собственные дела. Другой, все более популярный довод апеллировал к потребности страны в экономическом развитии. По мнению Томского губисполкома, «государственное строительство в Нарымском крае должно быть направлено в сторону колонизации его русским населением. Только заселение края способно оживить его, выделение же его в автономную инородческую область с Тобольским севером обрекает этот край на долгое время оставаться безлюдным и живущим за счет государства»{547}.[58]

Но были и более существенные причины. Тайга и тундра не только кормили местных поселенцев — они стали важным источником доходов для сибирских городов, разрушенных войной, и для Советского государства, нуждавшегося в товарах для экспорта. Даже в Дальневосточной области, наиболее густонаселенной из северных регионов, туземные охотники обеспечивали 86,5% всей добычи пушнины{548}. Областные органы управления не могли контролировать своих представителей в политическом отношении, но должны были опираться на них, чтобы получать от коренного населения рыбу, пушнину и мясо северного оленя. Москва, хотя время от времени демонстрировала заботу о коренном населении, дополнительно стимулировала активность властей, провозгласив политику продразверстки, а позже продналога. Эта политика была направлена в первую очередь против русских крестьян (и разработана в Европейской части России), но на Севере именно коренные народы владели всеми оленями, добывали большую часть ценного меха и ловили существенную часть рыбы. В результате во многих регионах туземные поселения и стойбища регулярно опустошались разъездными отрядами правительственных представителей{549}. Ситуация осложнялась невежеством нового начальства в вопросах туземного хозяйства и нежеланием возрождать традиционную практику предоставления охотникам долгосрочных кредитов{550}. Вместо этого чиновники экспериментировали с разными видами карточек и фиксированных нормативов, часто целиком заимствуя их из сельскохозяйственных регионов{551}. В 1921 и 1922 годах коренные народа Сургутского района должны были платить налоги маслом, мясом, шерстью, кожами, пушниной и сеном, выполнять подводную повинность, платить за содержание городских исполнительных комитетов и школ, делать принудительные взносы в пользу голодающих Поволжья и отдавать около 10% своего улова рыбы государству в качестве «арендной платы»{552}. Как подсчитал один местный администратор, даже за вычетом так называемых общегосударственных налогов, сумма которых была неясна, туземный рыболов, чтобы расплатиться по всем своим обязательствам, должен был работать двадцать восемь месяцев в году{553} — при условии, конечно, что «продинспекторы» согласятся принять его улов вместо масла и шерсти. Если они не соглашались, то имущество рыболова могло быть конфисковано — потому что, по словам одного очевидца, «когда обращаешься к остяку за маслом, то он остается в недоумении и спрашивает, что оно из себя представляет и как делается»{554}. А если соглашались, то рыболов и его семья могли умереть с голода — потому что в году только двенадцать месяцев и потому что продинспекторам было нечего предложить в обмен{555}. Как сообщал делегат из Обдорска в докладе на конференции северных народов в Москве в июле 1922 г., «инородец вышел из зависимости от вольного рынка, но во много раз увеличилась его зависимость от общей и частной государственной экономической политики… Раньше он был в невылазной зависимости от купца, а теперь купцом стало государство»{556}. Или, скорее, купец теперь стал государством.

К 1921 г. доклады о бедствиях местного населения начали поступать в единственное московское учреждение, которое могло претендовать на юрисдикцию в данном вопросе, — Народный комиссариат по делам национальностей (Наркомнац). В период продолжающихся волнений в Средней Азии, растущего недовольства в Закавказье и на Украине и опасной антиколониальной риторики Султан-Галиева наркому Сталину и его конторе было чем заняться и без северян; тем не менее настойчивые и иногда панические доклады из Сибири требовали внимания. Авторы этих докладов (многие из них этнографы) настаивали, что, несмотря на малочисленность и политическую малозначимость, коренные народы Сибири держат в своих руках ключи к экономическому развитию почти одной трети территории страны. Заимствуя аргументацию у миссионеров школы Ильминского рубежа XIX—XX вв., ученые и местные активисты уверяли бюрократов, что защита «отсталых племен Севера» является не актом милосердия — и даже не проявлением классовой солидарности, а делом крайней срочности и первостепенной государственной важности. Север располагает уникальными минеральными и животными богатствами; только хорошо адаптировавшиеся к местным условиям туземцы могут эксплуатировать эти богатства; следовательно, исчезновение туземцев может превратить потенциально богатую страну в мерзлую пустыню; следовательно, отказ им в помощи станет колоссальным экономическим преступлением{557}.