Геннадий Лазарев - Боль

• Название: Боль
• Автор: Геннадий Лазарев
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-7688-0563-X

Первая книга автора. В нее вошли повесть о работе подростков во время войны на заводе, рассказы нравственно-психологической проблематики: размышления о счастье, добре и зле, истинных ценностях человеческой жизни.

---

Баню нашли по высокой трубе, из которой валил: дым. Через дорогу стояли машины, накрытые брезентом. Вдоль машин, похлопывая себя по бокам, двигался часовой.

Венка открыл перекошенную дверь. Из крохотного коридора вела на второй этаж крутая лестница.

— Одним не осилить, мамань, — сказал он, вернувшись.

— Потерпи маленько, — попросила Соня. — Сама схожу, узнаю, что там. Да хоть капельку тепленьким подышу.

Оставшись один, Венка прислушался к ногам. Подмоченные портянки жгли холодом. Ступнями он еще чувствовал этот холод, а вот пальцами — пальцы были чужие.

Вернулась Соня.

— Посулила кассирше тридцатку: дай, мол, справку — не взяла. — Соня вздохнула, поправила Венке шарфик. — Иди, сынок. Сейчас как раз мужиков запутают. Погреешься… Там быстро. Потом я.

Не смея поднять глаз, пошел Венка, как на каторгу, в тепло.

Строгая старушка в линялой гимнастерке заученно разъясняла:

— Польты и шапки — в камеры налево. Рубахи, штаны, кальсоны — направо. Документы — сдать мне, деньги держать при себе…

— Бабуля, посоветуйте, — спросил стриженный наголо парень, — как с энтим делом быть: в камеру, или можно при себе?

Все притихли, ожидая ответа.

— Кому мешает, вона в углу ящик из-под мыла — складывайте…

Мужики покатились со смеху. Венка стал искать глазами ящик. Рядом засмеялись еще пуще. Сообразив, наконец, о чем речь, он обрадовался будто с неба свалившемуся веселью: все здесь, оказывается, свои — холодные, а может, и голодные люди добрые.

Разделся быстрее других, повесил одежду в камеру, похожую на фургон. Получил у старушки малюсенький, с конфетку, кусочек мыла и полетел в парную.

Ах, как это было здорово! Он взахлеб глотал ядреный воздух, хлопал себя по ляжкам и животу, и все не верил: неужели на белом свете может быть так тепло?

Под потолком в непроглядном облаке пара кто-то невидимый кряхтел от удовольствия. Венке тоже захотелось. Переступая по горячим порожкам, поднялся, воткнул голову в облако, но тут же присел: зажгло щеки и нос, перехватило дыхание.

Наверху заохали, и из облака проявился стриженый. Очумело ворочая глазами, ткнул Венку в грудь:

— Уши-то, глянь, в трубочку свернулись! Чем слухать-то теперича станешь, а?

Венка с опаской схватился за уши; парень засмеялся.

Потом душ. Сыпались острые, как иголки, капельки, бежали по телу ласковые струи.

Разомлевший, добрел до мраморной скамеечки. Присел. Разгоряченное тело обдало холодком, и он — очнулся.

Бегом — в раздевалку. Железные створки камеры были под замком.

— Отдайте мою одежду! Помылся я… — потребовал Венка.

— Вижу, что помылся, — стала его успокаивать старушка. — Но вот вши только разогреваются…

— Нет у меня никаких вшей! — оскорбился Венка.

— Вша не крокодил, сразу не узреешь! По вагонам мотался? Мотался… Может, чужих насобирал! — Старушка показала на термометр. — Как дойдет до красной черты, откроем. Иди, поплескайся полчасика…

Венка оторопел: ничего себе — полчасика. Это сколько же секунд? Тысячи!..

— Не могу я столько! Маманя у меня… на улице!

— Что ей на морозе торчать? Поднялась, небось, в залу…

— Вещи у нас! Вдвоем не осилили…

Старушка подошла к двери, откинув засов, выглянула.

— Вон она, около кассы сидит…

— Дайте одно слово скажу… — Венка рванулся к двери.

— Иди, иди, покажись, — засмеялась старушка. — Девок там полно-о… Поглядят на тебя, на лыцаря…

Осознав нелепость своего положения, Венка, как затравленный звереныш, заметался по раздевалке. Шлепая босыми ногами по деревянным решетчатым настилам, стал отсчитывать секунды:

— Раз, два, три, четыре, пять…

Когда открыли камеру, старушка позвала его:

— Иди, ищи свое, лыцарь. Мать позовешь… Отогреем…

Одевшись, Венка стремглав выбежал. В зале матери не было. «Так и знал — обманула!» — подумал о банщице. Не сбежал — скатился, как в школе, по лестнице.

Улица голубая-голубая от снега, была пустынна. Ни матери, ни мешков, ни салазок. Закружились в голове мысли, одна страшней другой.

— Гей, хлопчик! Ты кого, не матку шукаешь? — донеслось вдруг из темноты. — Не мать, говорю, ищешь? — повторил тот же голос, и Венка, захлебнувшись надеждой, понял наконец, что это к нему обращается часовой. — Так она ж в котельне… За углом, в пидвале…

Глубоко вздохнул, раскрепощенно запрокинул голову, с наслаждением отдавая морозу разгоряченное лицо. В удивительно прозрачном небе роились словно умытые звезды. Бескрайность, виденная не раз, сейчас его потрясла. И каким маленьким он показался себе под этим необъятным миром! Болью пронзила мысль: его заботы — разве беда?

— Хоть бы папку не убили, — подумал вслух и вздохнул.

Спустившись на ощупь по разбитым ступенькам, открыл дверь. Когда растаял впущенный им морозный парок, увидел чумазого мальчишку в дырявой тельняшке. Мальчишка бросал в топку уголь. Обернулся, понимающе заскалил зубы.

Около сплетения труб сидела на ящике мать. Простоволосая, порозовевшая, она смотрела на Венку и тихо улыбалась. Он прильнул к ней, как не делал уж давно-давно, и сладко заплакал.

Соль выпаривали вечерами. Растворяли, ставили на плитку и зачарованно ждали. Насобирали — кристалик к кристалику… — целых пять кружек.

До весны хватило.

Глава шестая ДОСТОИН

От нечего делать Венка фантазировал. Он воображал себя то летчиком из, «Истребителей», то голкипером Кандидовым, то чуть ли не чапаевским Петькой. Впрочем, все это никак не соответствовало его настроению. Думал он совсем о другом. Мать сетует: и жизни-то как следует еще не видела, а она, оказывается, уже отшумела. А у него дни тянутся — аж скулы ломит! Вот, и весна — наконец-то, наконец, потеснила зиму.

Ребята рассказывали: нет восемнадцати — в военкомате лучше не показываться. Военком там бывший командир полка, из фронтовиков. Злой, говорят, как черт. И управы на него — никакой.

Венка подошел к зеркалу — нет, на физиономии никаких существенных изменений! Многие в классе уже вовсю бреются, а у него — жалкий пушок. Тайком от матери постригал всю зиму, пока случайно не узнал, что от ножниц волосы жестче не становятся.

Кто из мальчишек не мечтает повзрослеть поскорее? И откуда оно, стремление у вчерашних юнцов не взять поболе, сообразуясь с новым возрастным рангом, а наоборот, дать, вернуть?

Рассчитаться… Может, это не совсем точное слово. Утвердиться! Встать в один строй с теми, кто тебя вырастил. Утвердиться соленой работой на пашне или на заводе в огненной бригаде.

И чтоб видели: ты — со всеми, твой пот — и в каравае, и в слитке.

Быть со всеми, не затеряться — это потребность души, такая же естественная, как желание помочь матери поднести тяжелое.

А когда около порога твоего дома враг, когда общими стали боль и беда… Как тогда утвердиться среди равных?

Только надев шинель.

Не потому ли очереди, где записывают в добровольцы.

На крыльце постучали, проскрипела в сенцах половица, и в горницу ввалился молодцеватый солдат в хромовых не по форме сапогах гармошкой. От него несло бражкой.

— Сержант Алексей Пряслов! — козырнул он и добавил: — Можно сказать, просто Лешка. Я от супруга вашего, Николая Архипыча, буду…

Тетя Соня побледнела, засуетилась.

— От бати! — закричал Венка.

— Я к артиллеристам за пополнением командирован, сопровождать попросили… — загордился Лешка. — Заодно вот за почтальона… — Положил на стол сверток. — И вам посылочка имеется… от Николая Архипыча. Непосредственно с боевых, можно сказать, позиций…

Усадили гостя под образа. Затеяли самовар. Пока Лешка мастерил «козью ножку», тетя Соня поманила Венку за дверь, сунула что-то мягкое, завернутое в рушник.

— Беги к Жиловым! Попроси бутылочку разливухи! У них есть…

Самовар допевал нешумную песню. Ветерок дышал о окно горьковатым сиреневым дурманом. Лешка, радуясь ударившему в голову хмелю, смачно дымил самосадом, со вкусом рассказывал:

— В полку нас семеро, земляков. Мне лично повезло: в связные взяли. Тут я как рыба в воде! С комполка за ручку, во как! Однако ж служба, я вам доложу, как взведенный, можно сказать, курок!

— Мой-то как? — робко перебила тетя Соня. — Не хворает?

— Передовая ото всех хвороб излечивает! — заверил Лешка. — Я сам до войны зубами страдал… Однако ж, представьте, всю зиму по уши в снегу, портянки, извините, по неделе перемотать негде, а зубы — ну хоть бы хны! Иной раз так охота в санбат, хоть чуток теплом подышать! Пусть, думаю, выдернут зуб-другой — не жалко! У меня их, можно сказать, целый рот… — Он добродушно заскалился в редкозубой щербатой улыбке. Вдруг посерьезнел: — Да вы гляньте, что Николай Архипыч послал!