Микко Римминен - С носом

• Название: С носом
• Автор: Микко Римминен
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-7516-1175-0

Микко Римминен (р. 1975) — один из наиболее талантливых современных финских прозаиков. В 2010 году его роман «С носом» был удостоен самой престижной в Финляндии литературной премии. Книга начинается с того, что главная героиня по ошибке звонит в дверь незнакомой квартиры — и, дабы выйти из неловкого положения, притворяется исследователем, проводящим социологический опрос. Так в голове у этой женщины — чудачки, робкой, искренней, смешной, порой наивной — рождается мысль, как можно преодолеть одиночество, которым насквозь пропитана ее жизнь… Но поиски человеческого тепла оборачиваются для нее неприятностями и тянут за собой череду трагикомических ситуаций.

На русском языке роман издается впервые.

Роман был удостоен премии «Финляндия», самой престижной литературной премии страны.

Римминен создал великолепный роман, позволяющий снова поверить в человека. Самые обыкновенные, казалось бы, люди, которых он изображает, показывают нам, насколько героически способна сражаться с одиночеством и страхом простая человеческая дружба.

«Хельсингин Саномат»

---

— Я не мог до тебя дозвониться, — сказал сын.

— К чему ты это говоришь, ведь не пытался.

— Пытался, — сказал сын, голос у него был как будто обиженный, ну, у сына. Сыночка.

— Вряд ли, — возразила я и слегка удивилась, с чего это я вдруг на него набросилась. Посмотрела во двор, где в деловом костюме, словно памятник посреди газона, возвышался управдом, и, подбоченившись, как будто осматривал собственное поместье. Когда же он ни с того ни с сего вдруг поднял свое благородное лицо в круглых очках и взглянул прямо на меня, я интуитивно отскочила от окна и сжалась, ну дура дурой, ведь он наверняка успел заметить, нет, ну надо же было, надо же было вылезти.

— Алло! — кричал сын. — Ты слышишь меня?

— Мне некогда, — прошептала я. Сын спросил, почему я говорю шепотом. Не знала, но с удовольствием бы узнала. Прокашлялась, пытаясь вернуть связкам силу и тембр, и сказала: — Подруга должна прийти в гости.

И опять в телефоне я услышала свой чужой, сухой и дребезжащий голос с легким отставанием.

— Ну, пока, — сказала я.

Сын тоже ответил каким-то не своим голосом:

— Ладно, пока. — Потом он немного помолчал и спросил: — Ты еще тут? Слышно, как ты дышишь.

— Здесь, — сказала я.

Пришлось признаться, что я все еще на проводе, но чувствовала я себя так, словно меня погрузили в какое-то полусонно-полубодрствующее состояние.

— У меня вообще-то дело к тебе. Но давай потом тогда созвонимся.

— Да, пока, — прошептала я, отняла телефон от уха и нажала большим пальцем на кнопку с красной трубочкой. Но попала, видимо, не туда, и какое-то время в трубке еще слышались громыхание и шелест, возможно, у сына были такие же проблемы со звуком. Потом все стихло. Я смотрела на трубку, в которой медленно гас свет. Потом я снова выглянула во двор, где какой-то рано полысевший мужичишка, одетый в разноцветное тряпье, робко дергал запертые двери подъездов. Казалось, он за всю свою жизнь ни разу уверенно не зашел ни в одну дверь. Судя по внешнему виду, он пришел за милостью Божьей. Стало как-то грустно.

Удалившийся на время управдом возник подобно молнии на прежнем месте и выгнал попрошайку вон.

Я преобразовала мысли в действие и сделала уборку. Сходила на рынок, приготовила обед, потом настал вечер, который я убила бездумным просмотром телевизора. Пошла спать и всю ночь смотрела какие-то кучерявые сны, возможно, оттого, что наконец осознала необходимость посетить парикмахера; проснулась, прожила следующий, точно такой же день, третий, четвертый. Звонил сын, все пытался рассказать, что у него за дело, но как-то все не получалось, я старалась закончить разговор как можно скорее. Днем светило солнце, деревья становились все более красными, а за одну ветреную ночь резко поредели, похолодало, и я словно брела сквозь эти дни, пребывая в каком-то размягченном и немного даже вялом состоянии умиротворения. Не было ничего слишком хорошего, но и ничего особенно плохого; были еда, дни, похожие один на другой, два окна и дверь, чтобы выходить, вечерние прогулки, дразнящий ноздри запах осени, газеты, радио, телевизор, компьютер.

С последним из всего вышеупомянутого я находилась в разлуке уже довольно продолжительное время, пока вечером не села за него и не взялась за дело. Взялась основательно. Весь следующий день просидела либо за письменным, либо за обеденным столом, конечно же периодически преодолевая в обоих направлениях те немногие метры, что разделяли эти две крайние точки; сложно дать этому определение, но то ли фантомная боль, то ли постоянное присутствие чего-то нового поселилось в доме.

Вечер незаметно, как по щелчку, превратился в ночь. На улице собиралась гроза. Ветер дул порывисто, косые капли дождя стучали в окно. Похожий звук издавала клавиатура, по которой я так же порывисто стучала, набивая вопросы с вариантами ответов. Сначала стало тепло, потом жарко, раскаленные до предела блоки вопросов сталкивались в районе лба друг с другом, мучили, заставляли сосредоточиться, сконцентрироваться. Настала ночь, сгустилась и увлажнилась, комнату освещала лишь маленькая библиотечная лампа с зеленым абажуром, стаявшая на краю письменного стола, компьютер задумчиво пощелкивал и потрескивал, заполняя стол горячими вздохами. Принтер выплевывал в лоток листок за листком.

Я выключила компьютер и подняла взгляд, с темного экрана на меня смотрело испуганное, словно застигнутое врасплох лицо. Заставила себя лечь. Сон пришел лишь под утро и был так поеден молью, что сам собой расползся на лоскутки уже через несколько минут.

Утром проснулась от жужжания телефона на тумбочке, он упал с края как раз в тот момент, когда я протянула руку. С полу вибрации передались по ножке кровати на пружину, матрас, ноги и лоб. Разбитому телу было щекотно. Снова звонил сын. Мне редко приходилось стонать, особенно от телефонного звонка, но сейчас я удивила саму себя, застонав в полный голос и одновременно выключив телефон. Положила трубку обратно на тумбочку и, откинувшись на спину, натянула одеяло до подбородка и уставилась в потолок. Немного удивилась такому поведению и еще тому, что ни с того ни с сего вдруг стала избегать собственного сына. Ну он тоже хорош, умеет ведь быть назойливым, хотя все-таки родной сын, и всегда приятно поговорить с ним, хотя порой от забот голова идет кругом.

Выволокла себя из кровати, сварила кофе, съела бутерброд и маленький йогурт в стаканчике, похожем на шляпу-цилиндр. Почитала газету. Ничего там особо не тронуло, но читала долго. В конце концов отложила газетную простыню на другой конец стола и посмотрела в окно. Снова стало светло, но гроза порезвилась на славу. К мокрой стене дома напротив прилипла целая куча кленовых листьев, которые, видимо, взялись из другого двора, ведь у нас только асфальт. Снова задумалась, сидя за столом, и очнулась, только когда один из листьев вдруг стал отклеиваться. Наконец он оторвался и, дрожа, улетел в неизвестность.

Я собрала сумку, влезла в елово-зеленое пальто и нахлобучила на свою передвижную штаб-квартиру берет цвета ягодного мусса. Глянула на себя в зеркало. Выбившиеся волосы, свисающие до плеч, пришлось силовыми методами запихать под берет. Щеки были красными и горели, я смахивала на старуху. Вначале стало смешно, а потом, конечно, страшно, но я бы с удовольствием загнала эту мысль в дальний закоулок шапки до более спокойных времен.

По гранитным ступеням подъезда спускалась хорошо знакомой, протоптанной колеей. Самая что ни на есть настоящая старушка старушечьего возраста на втором этаже доверительно клацала замком, закрыв дверь; сама дверь выглядела так же, как моя, — ее можно было легко снять с петель или даже сдуть. Я кивнула, изобразила улыбку и выскользнула во двор, воздух был прозрачным, холодным и влажным, словно пропущен сквозь прозрачный родник, в небе виднелся лишь белый самолетный след и врезающаяся в него чайка. Заметив управдома, который дежурил в темной арке у ворот, наверняка чтобы опять собрать какие-нибудь подписи под петициями в администрацию или жалобами на соседей, я быстро приложила мобильник к уху и постаралась сделать вид, что ужасно занята. Проносясь мимо этой пышнотелой канальи, я даже успела нацепить на лицо дружескую улыбку и небрежно кивнуть мимоходом.

По дороге снова немного поудивлялась, на сей раз тому, сколько нетерпимости, оказывается, было у меня по отношению к управдому. Хотя, возможно, к этому примешивалось еще и что-то другое. Вряд ли стоило стоять дрожать в холодной арке у ворот и перетирать всякую чушь с человеком, при одной мысли о котором начинало трясти.

По набережной двинулась в сторону площади. Гроза пронеслась по улицам, и все тротуары, входы в подъезды и подворотни были завалены листьями, ветками и всяким бумажным мусором, даже разноцветный надувной шарик и тот одиноко, словно призрак, кружился над проезжей частью. На террасе ресторана «Юттутупа» не было больше ни посетителей, ни столиков, но по старой привычке я все равно, проходя мимо, ускорила шаг, будто опасаясь, что какое-нибудь пьяное привидение может что-то прокричать мне вслед.

Потом, сама того не заметив, дошла до светофора, и тут вдруг раз — бывает такой момент, когда понимаешь, что не знаешь, куда идти, а потом вдруг понимаешь, что тебе этого и знать-то совсем не хочется. Словно вдруг провалился в какую-то яму, и даже думать не хочется, как ты там очутился, так, по глупости. Надо просто упорно думать: ну очутился и очутился, что такого.

Машины гудели, тарахтели и неслись мимо. Заставила себя быстро перейти по переходу на другую сторону, к площади. Остановилась; множество людских форм и запахов кружили вокруг, словно ветер. Взяла курс налево. Остановку заполонило пешеходное стадо.

Подошел автобус. Но я решила пропустить его.

*

На рынке угрюмо торговали и робко попрошайничали, пахло каким-то очень домашним раем цветочной лавки, слышался звон ветряных колокольчиков и бряканье подвесок из оленьих рогов, клекот чаек. Мясная палатка испускала крепкий копченый дух, покупателей не было, сам мясник с мрачным и озабоченным видом рассматривал огромный свиной окорок и почесывал свой внушительный живот. Проходя мимо него, я подумала, неужели он вымазал в крови передник, прикрывавший его брюхо, только для пущей достоверности?