Екатерина Мещерская - Жизнь некрасивой женщины

• Название: Жизнь некрасивой женщины
• Автор: Екатерина Мещерская
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997

«Жизнь некрасивой женщины» — автобиографические записки княжны Екатерины Александровны Мещерской, относящиеся к периоду ее жизни в Москве 20-х годов. Отрывки воспоминаний о ранней юности Екатерины Александровны были опубликованы журналом «Новый мир» в 1988 году («Трудовое крещение»), в которых она поведала романтическую историю неравного брака родителей: 73-летнего князя Александра Васильевича Мещерского, шталмейстера Двора, и талантливой 25-летней певицы Екатерины Прокофьевны Подборской.

В 1896 году у супругов Мещерских родился сын Вячеслав, которого крестил Великий князь Михаил Александрович Романов. Когда же в 1904 году появилась дочь Катя (Китти), отца уже не было в живых. Ее крестил о. Иоанн Кронштадтский.

После революции княгиня Мещерская потеряла все… Её дочь Китти к тому времени успела проучиться три года в Московском дворянском институте. Началась полная лишений жизнь…

Екатерина Александровна Мещерская умерла на девяносто первом году жизни в 1994 году. Похоронена на Введенском кладбище Москвы рядом с матерью и мужем.

---

Слова Ники одинаково поразили нас обеих. Марию Георгиевну, безусловно, поразило нахальство Ники, а я сгорала от стыда за него. Неужели, зная настоящее положение вещей, я решилась бы прийти сюда?! А Мария Георгиевна смотрела на меня приветливо, весело и чуть-чуть насмешливо.

— Снимите ботики и раздевайтесь! — сказала она. — Идемте! — Тон ее был достаточно повелителен, и мне ничего не оставалось больше, как последовать за ней.

Кабинет ее покойного мужа, который она почему-то вздумала сдавать, был великолепен. Мебель розового дерева поражала узором-мозаикой из палисандрового дерева, красного американского ореха и «птичьего глаза». Вслед за кабинетом Мария Георгиевна показала всю квартиру. Я была восхищена богатством фарфоровой коллекции, картинами и редкими коврами. Она обладала некоторыми подлинниками самого Врубеля. Разговаривая о посторонних вещах, мы коснулись живописи и, сев на диван, забыли обо всем на свете. Ника, извинившись, отлучился на четверть часа. Ему необходимо было позвонить по делу.

— Вы понимаете, — с милой искренностью сказала Мария Георгиевна, — у меня сравнительно недавно умер муж. В этой квартире я осталась одна с моей старушкой-матерью. Было так тоскливо, так скучно. Я и подумала: а не сдать ли мне одну комнату? Будут рядом живые люди, и мне будет веселее! Взяла написала несколько объявлений да и расклеила. И что же вы думаете? Как начали ко мне приходить люди, одни противнее других! Некоторых я просто испугалась!.. Тогда я соскоблила ножом все объявления, а одно-то и забыла. Вот по этому злосчастному, забытому объявлению и пришел ваш муж… Теперь рассказывайте, кто вы такие и почему вам негде жить.

Мне показалось, что я понравилась Марии Георгиевне: от этой мысли стало страшно. Я вспомнила, каким решительным отказом она нас встретила, может, это просто минута слабости или я показалась ей несчастной — вид у меня жалкий… И зачем только Ника ушел, точно нарочно, точно мы с ним сговорились, и в эти четверть часа мне действительно удалось ее уговорить. Нет, ни за что!.. Я напугаю ее, сделаю все для того, чтобы пути сюда были нам заказаны. И, боясь, что сейчас вернется Васильев, а я не успею рассказать всего и объяснить Марии Георгиевне, быстро заговорила:

— Мария Георгиевна, чувство меня никогда не обманывало: вы почему-то расположились ко мне. Не верьте этому настроению; кроме одних неприятностей, я ничего вам не принесу. Сейчас сюда вернется мой муж. Он будет вас просить, уговаривать переменить решение и пустить нас. Не поддавайтесь никаким просьбам! Прошу вас! Ведь он меня обманул, сказал, что нашел для нас комнату, скрыл, что вы ему отказали. У меня есть подозрения, что он привел меня, надеясь, что я как-нибудь уговорю вас. Во всяком случае, не пускайте нас!

— Почему? — Она перебила меня. — Почему? Это уже становится интересным. Говорите!

— Почему? Да, во-первых, потому, что у нас нет ни копейки денег, во-вторых, мы имеем порядочный долг еще на старой квартире, в-третьих, мой муж сейчас безработный и, кроме того, страдает запоями. Только что он пропил деньги, которые я принесла, продав свои золотые вещи. Я очень несчастна с ним и за два года замужества уже три раза убегала от него, а чтобы в последний раз он меня не нашел, я зарегистрировалась фиктивно с моим другом, режиссером МХАТа Красовским. Теперь его за что-то — и вместе с ним целую компанию знакомых — высылают из Москвы. За что — и догадаться не могу. Но вы же понимаете, что это может коснуться и меня?.. Меня могут искать. Умоляю вас, не подвергайте себя непонятностям и не дайте себя уговорить.

Она смотрела на меня внимательно потом вдруг обняла.

— Дитя мое, — сказала она, — вот именно потому, что вы все это мне рассказали, я и возьму вас к себе. Я не отпущу вас никуда. И как вы, такой ребенок, вдруг очутились в подобных обстоятельствах?.. Где ваши родители?.. Живы?

В это время дверь распахнулась и вошел Ника.

— Вы правильно сделали, что привели ко мне жену! — улыбаясь, сказала Мария Георгиевна. — Ведь она меня уговорила! Поезжайте на старую квартиру за вещами. У вас там какой-то долг… Сколько я должна дать денег, чтобы вы могли расплатиться и переехали ко мне сегодня же? Я не хочу больше отпускать вашу жену, справляйтесь с переездом сами, и чем скорее, тем лучше.

40

Чем больше я узнавала о жизни Марии Георгиевны, тем более необыкновенной становилась она в моих глазах.

Софья Филипповна, горбоносая, черноглазая, с остатками былой красоты на лице старушка, которая убирала, стирала, готовила обед, была ее матерью. Эта неграмотная женщина в тяжелом физическом труде прожила всю жизнь. Ее медяков хватило только на то, чтобы отдать дочь учиться шитью. Маня оказалась очень способной. Вскоре она уже работала самостоятельно и стала известной портнихой. Полюбила бедного студента и вышла замуж. Она добилась того, что открыла модельный дом, и почти весь Петербург одевался у нее. Теперь они с мужем не знали нужды. По слабости здоровья он не мог продолжать образования и работал бухгалтером в банке. Счастье их было немудреное, но самое настоящее.

Мария Георгиевна имела ум пытливый, любопытный, душу красивую и ненасытную. Она много читала, любила живопись, архитектуру, музыку, театр, и культура приставала к ней не внешне, а пропитывала насквозь. В разговоре об искусстве она была образованным и очень интересным собеседником.

Она была богата, но квартира не напоминала антикварного магазина: все было куплено и расставлено с большим вкусом. Она двигалась, разговаривала, принимала гостей среди роскоши, и ни у кого не было сомнения в том, что она родилась в этой обстановке.

Мать ее вела весь дом и проводила почти весь день на кухне. Мария Георгиевна не стыдилась, не выдавала ее за прислугу или няньку, а, знакомя с кем-нибудь Софью Филипповну, говорила: «Это моя мама».

Она жила целомудренно и чисто. Говорила мне, что ни один ее поклонник не выдерживает морального сравнения с умершим мужем, а всякая легкая связь была ей противна. И все же я часто замечала, что она страдает от одиночества.

Мария Георгиевна заявила с первого же дня, что я не хозяйка и что ни в какую столовую она нас обедать не пустит.

— Обеды у нас вкусные, домашние, недорогие, — убеждала она, — будете со мной обедать, и мне не скучно! Денег пока не надо, расплатитесь потом, когда будут.

Совершенно ясно, что и в этом положении она нашла способ помочь, устраивая все мягко, властно и умело.

Комната, в которой мы поселились, была полна не только мелких безделушек и вещей, в ней стояли комод и шифоньерка, набитые доверху бельем. Когда нужно было, Мария Георгиевна входила к нам и брала свои вещи. Комнату мы, конечно, никогда не запирали, и мне казалось, что я живу у самой близкой моей родственницы.

Несмотря на большую разницу в годах, мы очень подружились, полюбили друг друга. У меня от нее не было никаких тайн, я рассказала ей о себе все. Ника снова «вернулся в небо». Кроме того, он был одним из первых инициаторов общества «Добролет» для гражданского населения. Кроме этой работы, требовавшей частых и долгих отлучек из дома, Ника еще участвовал в конструировании новых самолетов, иногда испытывал их.

У нас сразу появились деньги, долги были погашены. Ника меня задаривал: он приносил целые куски тонкого сукна, шерсти, шелка, и Мария Георгиевна считала удовольствием поскорее все это увидеть на мне. Она резала, кроила, примеряла, сметывала и шила, так что через каких-нибудь два месяца я имела гардероб, которому позавидовала бы любая женщина.

Вместе с полной довольства жизнью вернулся и прежний Васильев. Пьяный, грубый, пропадавший сутками. Он вызывал во мне чувство глубокого отвращения.

Я вспомнила те дни, когда он не пил. Бегал, искал работу, приходил домой голодный, усталый. Он был принижен, нуждался, но тогда он не был Васильевым и глубоко страдал. Разве может человек отказаться от своей сущности?.. Для этого нужно вновь родиться, а это невозможно. В те дни он был ничто, потому что не был самим собой. И вот теперь он опять стал настоящим. Необузданный, сильный, то в рискованном полете, то распущенный и пьяный в кутежах у цыган — подлинный Васильев; только теперь он чувствует, что живет, дышит, что держит жизнь за жабры…

Как смешно было мне, девчонке, стараться его перевоспитать, переродить!.. Удивительно еще, что я сама не задымила папиросой, как заправский курильщик, и не пристрастилась к вину и кутежам.

Мы с Марией Георгиевной избегали говорить о Васильеве, но однажды, как будто вскользь, она сказала мне:

— Ведь вам все равно придется расстаться с мужем, и чем скорее, тем это будет для вас лучше.

Она была права, и я сама понимала это. Но как? Как это сделать? Бежать опять, в четвертый раз?.. Я становилась сама себе не только смешной, но и жалкой… Теперь я плыла по течению. Иногда бессонными ночами мне становилось очень страшно. Казалось, что собственная душа смотрит на меня строго. «Почему ты около этого человека? — спрашивала она. — Ведь ты говоришь, что не любишь его! Мало этого, он тебе противен, а ты продолжаешь быть его женой… почему? Может быть, эти тряпки, меха?.. может быть, то, что он знаменитый летчик?.. Но знаешь ли ты, какого названия заслуживает женщина, которая без любви…»