Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 4

• Название: В Иродовой Бездне. Книга 4
• Автор: Юрий Грачёв
• Жанр: Политика
• Год: 1994

Произведение Юрия Грачева повествует о жизни евангельских общин на Волге в 20-е годы, когда еще громко звучала проповедь вечного Евангелия, о последующем периоде гонений на Божью Церковь и жестоких, противозаконных репрессий против верующих, о переживаниях и надеждах простых людей — таких, как герой повести Лёва Смирнский, которых атеистическая власть пыталась стереть с лица земли.

Это произведение имеет второе неофициальное название — «Христианский архипелаг ГУЛаг». Автор на протяжении своей жизни несколько раз был осужден по советским законам за проповедь Евангелия. Роман написан на основе реальных фактов собственной биографии.

---

В четвертом томе «Русской истории с древнейших времен» М. Н. Покровского (изд-ва «Мир», 1920), написанной автором, как известно, в сотрудничестве с акад. Н. М. Никольским, этот последний пишет: «Попов всецело проникся мыслью о том, что молоканская организация должна восстановить организацию первоначальных христианских общин. Поэтому он начал с того, с чего начали, по словам Деяний, все новообращенные христиане: роздал все свое имение соседям и сразу приобрел последователей в лице всего населения двух селений: Яблоневого Гая и Тяглого Озера».

Известный историк самобытных народных движений проф. А. П. Попов в своих исторических исследованиях (б., т. 1, СП, 1906, с. 585) отмечает, что в своем движении М. А Попов выразил «замечательный, своеобразный общинно-устроительный умственный такт нашего простого рабочего народа». Современный исследователь А И. Клибанов (см. его «Историю религиозного движения в России». М., 1965) также уделяет большое внимание движению «общих», возникшему в Тяглом Озере. В 1833 году, по его словам, в селе жило около пятисот членов молоканской секты (с. 136–144).

Наконец, нельзя обойти молчанием тот любопытный факт, что в 1920 году описываемое село посетил член английского парламента, лейборист, квакер по убеждениям, Чарльз Роден Бекстон. Его интересные путевые записи о пребывании в Тяглом Озере изданы в 1923 году. Госиздатом под названием «В русской деревне», с предисловием члена коллегии Наркоминдела, впоследствии академика Ф. Ротштейна.

Большого расцвета духовная жизнь села Тяглое Озеро и окрестных молоканских сел достигла, когда в начале XX столетия с Кавказа и с Нижней Волги пришла, весть о спасении через искупительную жертву Христа. Это была новая струя. До этого молоканство свой способ спасения видело только в добрых делах и в этом смысле больше всего основывалось на выраженном в послании ал. Якова общеизвестном и общераспространенном изречении, что «вера без дел мертва есть».

Теперь вера в Христа, как в Спасителя, обновляла жизнь, создавала ей новую основу. Движение евангельских христиан (баптистов) захвалило многих и многих жаждущих правды. В селе Тяглое Озеро стали расти братская община баптистов, и целый ряд молокан и православных полностью отдались Христу. Это движение достигло своего расцвета, начиная с февральской революции 1917 года и по 1928 год. В эти годы жизнь верующих, трудовая и честная, нередко по воскресным дням превращалась в сплошной праздник: съезды, гости, посещение друг друга… Огромные столы, где принимали пищу в простоте и веселии сердца…

Не было ему тогда между ними нуждающихся: каждый спешил оказать любовь больному, нуждающемуся.

В духовном росте последователей евангельских христиан большое содействие оказывали проповедники, приезжавшие из Самары. Среди них был известный своей глубокой духовной жизнью пресвитер Самарской общины Сергей Ананьевич Колесников. Он погиб, став жертвой чистой случайности.

На одном из собраний в этом селе в связи с тем, что помещение собрания было переполнено и было очень душно, решили открыть окно. Открыли, и, к несчастью, Сергей Ананьевич простудился и заболел воспалением легких в весьма тяжелой форме. В это самое время в Самаре происходил братский съезд. Ждали дорогого пресвитера, но вместо него привезли в молитвенный дом гроб, в котором покоился пресвитер. Он был молод, полон энергии, но Господь почему-то взял его прямо со своей нивы.

…Вот на это-то место, в это село былых побуждений и больших духовных движений народа, и привел Господь Леву.

Здесь было огромное поле труда — труда среди родных братьев, сестер и их семей; труда среди молокан, которые духовно оскудели, но не перестали быть молоканами и не переставали стремиться к лучшему; труда среди православного мира, который, ведя, в общем, грешную жизнь, все еще сохранял понятие о Боге. Среди православных, кстати сказать, Лева встретил одного престарелого крестьянина, который оказался ему родственником: деды этого крестьянина вместе с семьей прародителей Левы были вывезены помещиком из Тамбовской губернии.

— Да, мы мало слышим о Боге, — говорил этот старик. — Жизнь — одна суета и нужда. Не так жили деды наши, хоть и были они православные. Когда-то в Тяглом Озере была церковь, был священник, а теперь, — с грустью в голосе заметил старик, — от церкви и камня на камне не осталось, и нет у нас праздников светлых… Так, только одной памятью о прошлом и живем.

— А вы читайте Евангелие, — посоветовал ему Лева, — приходите к нам на собрание, легче на душе будет…

Глава 17. Позаботились

«Итак, доколе есть время, будем делать добро всем».

Гал. 6, 10.

Весна все больше вступала в свои права. Горячо, ласково светило солнце. Снег местами уже сошел, земля подсыхала. Приближалась посевная пора.

Лева продолжал деятельно вести лечебную, санитарную и санитарно-просветительную работу. Скоро будет уже жарко, и было бы важно предупредить развитие желудочно-кишечных заболеваний. Когда-то село было расположено на берегу замечательного озера. По историческим данным, «Тяглое Озеро» имело 200 сажен в ширину и две версты в длину, было глубоко, рыбно и богато дичью. Поселившиеся у этого озера молокане развели сады, и местность имела самый цветущий вид. В начале XIX века в селе находилось 219 молокан мужского пола и 229 женского. Кроме того, там же селились и православные. Но все течет и изменяется, и сады исчезли, а от рыбных богатств озера не осталось и следа. Оно обмелело, загрязнилось, и даже колодцы, которые раньше, как говорят, имели неограниченно-прекрасные воды, были сейчас в запустении.

На совещаниях в сельсовете ставился вопрос о питьевой воде. Ту воду, которая в озере была или текла от таяния снега, пить было нельзя. Туда попадали воды от нечистот, и нужно было особенно настаивать, чтобы везде была кипяченая вода. Лева заботился, чтобы как школы, так и полевые станы были достаточно снабжены кипяченой водой.

Дни бежали быстро, и в своем дневнике, который, за неимением бумаги, он вел на одной из книг Льва Толстого, он писал: «О, время бежит. Как ужасно бежит время! Господи, помоги!»

Большой радостью были для него письма от близких. Ему писали и из Куйбышева, и из Чапаевска, и из Уфы, и даже из далекого Белорецка. Все это радовало, потому что он читал и видел, что зажженные огоньки горят и светят,

Как-то утром он особенно горячо молился о тех юных и новообращенных, которые пошли за Иисусом. Свою молитву он записал. Вот она:

«О, Ты, что силен был сохранить меня в годину испытаний, Ты, Отец от юности моей, влеки же* их. Прошу Тебя, о, Любящий, сохрани каждого из них; ведь Ты их любишь, любишь больше, чем кто-либо, чем я. Прошу Тебя, будь близок к каждому из них… Отец, Отец, о них молю, благослови их в это утро. Я не могу быть с ними, но Ты подойди к каждому из них, выслушай их лепет и дай им на сердце радость — радость солнечную. Пошли любовь — любовь огненную. Я знаю, они Твои, и верю, Боже, хоть они такие маленькие в вере и слабые, но никто не похитит их из руки Твоей. Милостивый Спаситель, сохрани их от лукавого. Твой образ совершенный да отразится в них. Молю, Боже, о них. Аминь».

Утренняя молитва Левы была прервана. Его вызвали к одной женщине, которой было плохо. Когда он приблизился к избе, он услышал страшные, душераздирающие вопли женщин. Лева побледнел, беспокойно забилось сердце:

— Что случилось? Почему так кричат, плачут? Он никогда в жизни не слышал такого вопля. Когда он входил в избу, ему сказали:

— Получено извещение, что у хозяйки этого дома на фронте убит муж.

И она металась, рвала на себе волосы, кричала, а около нее кричали и рыдали такие же несчастные вдовы, как и она, которые в эти годы на поле брани потеряли своих мужей.

Рыдали дети, стон и плач был так велик, что Лева просто растерялся и не знал, что тут делать, чем помочь.

Страшно плачет, страшно кричит мать в селе русском, когда не может ни похоронить, ни обнять сына своего погибшего. Рыдает, мечется жена, потерявшая надежду видеть своего помощника и защиту, и все это сопровождается какими-то особыми, древними, старинными причитаниями, которые не записаны, не переданы и исчезли в прошлом.

Некрасова вспомнил Лева — его «Орину, мать солдатскую». Ему удалось воспеть страдания русской крестьянки. Но теперь — кто воспоет, кто передаст все горе, весь тот океан слез, которым был полон народ, теряющий тысячи тысяч своих детей в кровавой буре…

«О, скоро ли кончится эта война? — думал Лева. — И почему люди, которые призваны жить мирно, украшать землю садами, трудиться на полях, призваны любить друг друга, вынуждены убивать и быть убиваемыми? Кто породил этот страшный фашизм, эту коричневую чуму, что причинили столько горя, бездонного горя народу?..»

Как мог, он пытался успокоить бедную женщину, накапал ей валерьянки, но что это было! Если бы она была верующей и если бы Лева мог не только поить ее валерьянкой, но и говорить ей слова великой истины и великого успокоения… Но сделать это при выполнении своих служебных обязанностей Лева не решился. Если он в этом не прав, пусть будет судья ему Бог, ибо только Бог может все рассудить и оценить правильно и наше состояние, и степень нашего мучения. Он нелицеприятен, и Он знает все…