Елена Якович - Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх

• Название: Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх
• Автор: Елена Якович
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-079813-1

В 1922 году, когда из России были изгнаны лучшие ее умы, выдающийся русский философ Густав Шпет отказался покинуть страну на так называемом «философским пароходе». В 1937-м он поплатился за это жизнью. Его младшая дочь Марина родилась в 1916-м. На ее долю выпали все тяготы эпохи, но два десятилетия рядом с отцом она вспоминает как праздник. Ученик Гуссерля, блестящий мыслитель, эрудит и неподражаемый собеседник, Шпет дружил с Андреем Белым, Качаловым, Москвиным, Балтрушайтисом, Щусевым, Пильняком, в доме собирался цвет интеллигенции. Эта книга не просто воспоминания, а никогда не прекращающийся диалог дочери с отцом, расстрелянным, когда ей был двадцать один год. В ее рассказе проходит жизнь нескольких поколений семьи, где среди предков были Гучковы, Зилоти, Рахманиновы, а среди родственников Екатерина Максимова и Борис Пастернак. Режиссер Елена Якович, автор фильмов об Иосифе Бродском, Василии Гроссмане, Сергее Довлатове, создала эту книгу по своему фильму «Дочь философа Шпета» и тридцатичасовой записи бесед с 96-летней Мариной Густавовной Шторх, чья удивительная память и богатейший архив писем и фотографий сохранили в подробностях эту уникальную часть истории ХХ века.

---

Ходили по Москве трамваи, которые завел мой двоюродный дедушка, городской голова Николай Гучков. Помню рельсы на Долгоруковской, грозди людей на подножках и верхние дуги, которые без конца искрились. Автобусов было немного, я на них никогда не ездила, но видела. Машины стали появляться в конце 20-х годов. Каждая была как событие: долго еще на них «глазели». Вот проехала машина, кто-нибудь со двора обязательно крикнет тебе в окно, чтоб не пропустили, выглянули.

Народу всегда было мало. Во всяком случае, когда в двадцать четвертом году я пошла в первый класс, свободно переходила через Садовое кольцо. Правда, иной раз лошади везли груз цугом, по пять – десять подвод, одна за другой, одна за другой…Тогда я зажмуривалась и перебегала. Однажды соседка увидела и пожаловалась маме.

Наша школа находилась на углу Старопименовского переулка и Малой Дмитровки, в мрачном сером здании бывшего доходного дома. До революции здесь была частная женская гимназия Варвары Васильевны Потоцкой. Поразительно, но Варвара Васильевна осталась заведующей и в нашей «опытно-показательной станции Наркомпроса с иностранным уклоном имени Короленко». А сестра ее работала в школьном гардеробе.

У меня случайно сохранились первые школьные тетрадки, и недавно в одной из них я наткнулась на список одноклассников. Добрая половина – интеллигенция.

В гимназии Потоцкой некогда учились Надежда Крандиевская (потом она стала скульптором, и с нее Алексей Толстой написал Дашу в «Хождении по мукам»), Елена Дьяконова (будущая муза Сальвадора Дали – Гала), Наталья Кончаловская. Младшая сестра Марины Цветаевой Ася вспоминала:

Гимназия, куда я с третьего класса вступила, была первой моей русской школой. Мне не с чем было сравнивать. Как я жалею теперь, что по молодости не отдавала себе ясного отчета о том месте, какое занимала либеральная гимназия Потоцкой среди московских средних учебных заведений, и не осознала всех ее особенностей для моего будущего. Из класса в класс экзаменов у нас не было, отметок не ставили – чтобы не ради них, а ради знания учились учащиеся, отметки об успеваемости учителя делали у себя. На все эти нововведения начальство косилось, и выпускные экзамены в нашей гимназии происходили в присутствии представителей учебного округа, которые к выпускницам придирались. В гимназии Потоцкой была широко развита самодеятельность – каждый класс в содружестве с учителями устраивал вечера: один класс – вечер Древней Греции, другой – вечер Средневековья, третий – из эпохи Древнего Египта; пьесы для этих вечеров писали учителя, ученицы разыгрывали их. Ставились отрывки из Фонвизина, сцены из «Горя от ума». Но может быть, не только на выпускных экзаменах проявлялся недоброжелательный интерес свыше – к оппозиционным настроениям нашей гимназии. Слишком резко порядки ее и обычаи отличались от другого, правительственного типа гимназий.

В мое время школа под руководством Потоцкой тоже резко отличалась от других советских учебных заведений прежде всего своим «иностранным уклоном»: французский мы учили с первого класса, немецкий – с третьего, английский – с пятого. Сама Варвара Васильевна знала языки в совершенстве. Составленный ею «Французско-русский словарь» востребован до сих пор. Кстати, дочь ее Анастасия стала последней женой великого Михоэлса.

В общем, к двадцать восьмому году спохватились, и началась травля Потоцкой в газетах: почему школой Короленко заведует бывшая владелица этой же гимназии? Повесили на нее какую-то политику, пошла статья за статьей. Я их тогда не читала, мне было одиннадцать лет, но в доме говорили: вот опять бедную Варвару Васильевну обвиняют во всех смертных грехах. Отучилась я четыре класса, и тут нашу школу в Старопименовском «раскассировали», то есть, попросту говоря, ликвидировали.

Но именно в этот момент мы переехали на другую квартиру, в Брюсов переулок, который все называли Брюсовским.

4

Легендарный дом МХАТа, тот самый за номером 17 в Брюсовском переулке, нынче весь обвешанный мемориальными досками, родился у нас на Долгоруковской, прямо за обеденным столом. Случилось это так.

Однажды утром мы проснулись, а мама и говорит: «Помните, я вам рассказывала, как бегала на Качалова и фотокарточки его собирала. Представьте себе, сегодня он был у нас в гостях». Мама в молодости, как и вся Москва, была дико влюблена в Качалова и совершенно была потрясена, когда неожиданно в два часа ночи папа привел его к нам на Долгоруковскую.

Папа любил гульнуть, иногда приходил поздно. В те годы была такая известная по Москве пронинская «Мансарда», наподобие знаменитой «Бродячей собаки» в Петербурге. Оба эти артистических клуба принадлежали антрепренеру Борису Пронину, но если «Бродячая собака» закрылась еще в пятнадцатом году, то «Мансарда» существовала и во времена НЭПа. Находилась она на Большой Молчановке, в районе Арбата. Вся московская богема туда ходила.

Папа там часто бывал, иногда с мамой, иногда один. Там они встречались с Качаловым, Москвиным, Щусевым… И однажды решили собраться узким кругом. Тут-то и выяснилось, что у папы квартирные условия лучше всех. У Качаловых было две комнаты, Москвины тоже жили в двух, и только у нас была большая столовая, где даже никто не спал! Поэтому собирались у папы.

Эти сборища на Долгоруковской я хорошо помню, они тоже были известны на всю Москву. Бывало много, человек до двадцати. Завсегдатаями были Качалов, Москвин, Анна Ильинична Толстая – это старшая внучка Льва Николаевича Толстого, сперва она одна приходила, потом, когда вышла замуж, то вместе с мужем – философом Павлом Сергеевичем Поповым, папиным другом и сослуживцем. Я с ней тоже очень дружила.

Кто еще у нас бывал? Леонид Борисович Красин, старый партиец и интеллигент с чеховской бородкой, первый нарком внешней торговли Советского правительства. Иногда вместе с братом Борисом Красиным, композитором. Заходили Щусев, Гельцер, какие-то актеры помоложе. Помню, Марию Кемпер из Второго МХАТа.

Был у нас тогда большой круглый стол, который раздвигался на две доски. Был сундук специальный, в нем хранились только салфетки и скатерти, которыми в то время перестали пользоваться, а ели на клеенках. Но здесь накрывали стол, как положено, со всеми причиндалами, приходили гости, и начинались эти замечательные вечера.

Нашу комнату, так называемую детскую, от столовой отделяла двустворчатая дверь. И вот бабушка, а иногда и две наши бабушки приходили к нам, садились на стульчики около двери и приоткрывали ее немножко, чтобы видеть и слышать. А оттуда доносились шум, гам, музыка… Тогда еще патефонов не было, кто-нибудь играл на рояле, танцевали, пели. И до утра.

Василий Иванович Качалов всегда приходил не поздно и заглядывал в детскую, чтобы хоть две минуты посидеть на кровати с каждым из нас – как образец самого милого, самого добродушного и самого воспитанного человека, какой только есть на земле.

Кончилось тем, что вместо мамы влюбилась в Качалова я, когда мне было пятнадцать лет. Все вокруг знали, что я очень влюблена в Качалова, и однажды сосед врач Савельев подарил мне его фотографию – не открыточную, а такую нестандартную, частную. А у Качалова было две старших сестры – Саша и Соня, обе старые девы, они его обожали и жили с ним. Одной из них я дала эту фотографию, чтоб подписала. Через несколько дней Соня мне говорит: «Василий Иванович просил тебя зайти к нему». Я зашла к Качалову, а он возвращает мне свой портрет со стихами:

Прелестной соседке Мариночке Шпет
Маститый Качалов шлет нежный привет.
Привет, как вы видите, милая, сами,
Стихами плохими, но все же стихами.
Ах, если бы скинуть мне двадцать пять лет,
А вам бы прибавить хоть десять, хоть пять,
Какой бы я мог написать вам сонет!
Сонет, как теперь говорится, на ять…

Где бы я потом ни жила, этот портрет Качалова всегда на стене. Чернила теперь почти выцвели, еле-еле видно, но стихи можно разобрать, если знаешь.

Ну так вот, во время одного из наших «сборищ» на Долгоруковской какой-то гость рассказал, что вышло постановление Советского правительства и разрешили строить кооперативное жилье. Государство даже дает на это большую ссуду с рассрочкой на тридцать лет, только нужно объединиться в кооператив под каким-либо учреждением. Все решили: а чем мы не кооператив? Художники, артисты знаменитые, очень даже веский кооператив получается. И Владимир Подгорный, актер Камерного театра Таирова, а потом и Второго МХАТа, очень энергичный человек, взял листок бумаги и всех записал.

В этот день был у нас в гостях Щусев Алексей Викторович. И вот Москвин с Гельцер обратились к Щусеву: «Дорогой Алексей Викторович, стройте нам кооператив!» И бухнулись перед ним на колени. Он говорит: «Вставайте, вставайте!» И согласился.