Борис Фрезинский - Судьбы Серапионов

• Название: Судьбы Серапионов
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Академический проект
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7331-0168-7

Книга Б. Я. Фрезинского посвящена судьбе петроградских писателей, образовавших в феврале 1921 г. литературную группу «Серапионовы братья». В состав этой группы входили М. Зощенко, Н. Никитин, Вс. Иванов, М. Слонимский, К. Федин В. Каверин, Л. Лунц, И. Груздев, Е. Полонская и Н. Тихонов.

Первая часть книги содержит литературно-биографические портреты участников группы (на протяжении всего творческого и жизненного пути). Вторая — на тщательно рассмотренных конкретных сюжетах позволяет увидеть, как именно государственный каток перемалывал судьбы русских писателей XX века, насколько губительным для них оказались попытки заигрывать с режимом и как некоторым из них удавалось сохранять человеческое достоинство вопреки обстоятельствам жестокого времени. Автор широко использовал в книге малоизвестные и неопубликованные материалы государственных и частных архивов. В качестве приложения публикуются малоизвестные статьи участников группы, а также высказывания их коллег, критиков и политиков 1920-х гг. о Серапионовых братьях.

---

С этого момента вопрос о Комиссии по наследию Лунца был приведен в рабочее состояние, и всю дальнейшую историю могут рассказать письма Серапионов — членов Комиссии.

История о том, как аккуратно была задушена вторая (первая — в 1924 году) попытка издать книгу Лунца, как безвольно проглотили это члены Комиссии по его наследию, кратко рассказана в каверинском «Эпилоге». Каждый из членов Комиссии сыграл в этом деле свою роль, и сохранившиеся документы позволяют увидеть это воочию. Однако прежде чем дать им слово, необходимо сделать еще несколько замечаний.

На внешние и как бы объективные обстоятельства, решившие судьбу книги Лунца, несомненно, наложились еще и сугубо личные сюжеты и непростые взаимоотношения Каверина с прочими Серапионами. Уже давно Федин, Тихонов и Слонимский выступали единым блоком, а Каверин им противостоял (при том, что долгие годы внешне отношения были корректными, если не сказать — добрыми). В этом проявились не только черты характеров, индивидуальные свойства психики, но и обстоятельства политические. Советские писатели, Серапионы меру лояльности к власти установили для себя неодинаково, поскольку неодинаковой была мера их первоначального политического испуга (в итоге у Каверина и Зощенко он оказался наименьшим).

Каверина, как прежде и Лунца, фединское крыло Серапионов числило в «формалистах», и в том, что касалось литературной политики, остерегалось. Это подтверждают и уже цитированное раньше письмо Федина Слонимскому от 24 июня 1929 года по поводу дел в «Издательстве писателей в Ленинграде»: «Сергеев[1369] писал мне, что он смотрит с некоторой опаской на инициативу и сильную сплоченность группы „формалистов“ в издательстве. Я разделяю это опасение. Я считаю, что мы должны очень осторожно отнестись к „поползновениям“ формалистов во что бы то ни стало сохранить инициативу и „ведущую роль“ за собой. Ты понимаешь, что это не значит, что Каверину или Эйхенбауму со Степановым мы должны преградить путь. Сотрудничество с ними необходимо. Но издательство не может испытать „крен влево“, если формалистов рассматривать „левыми“»[1370].

Когда в 1934 году, в пору создания единого Союза советских писателей, власти ликвидировали (вопреки желанию литературной братии) кооперативное «Издательство писателей в Ленинграде», превратив его в ленинградское отделение государственного издательства «Советский писатель», инициатива борьбы с «формалистами» перешла от Федина, Слонимского и Тихонова, занявших влиятельное положение в правлении нового Союза, к самой власти, обладавшей иным уровнем возможностей. Но в ситуации, возникшей сорок лет спустя внутри Комиссии по наследию Лунца, все снова повторилось — Федин (он не вошел в Комиссию, но к нему, как первому секретарю Союза писателей, члены Комиссии, естественно, апеллировали в трудные моменты), Тихонов и Слонимский, как только на политическом небосклоне показались тучи, объединились против «формалистов» (Каверина и теперь уже Подольского). Отметим, что голос «советского формалиста № 1» В. Б. Шкловского ныне был с Фединым, а не с Кавериным.

«Расклад» взаимоотношений перед началом работы Комиссии по наследию Лунца Каверин описал так: «Наши отношения с Фединым были почти разорваны… С Тихоновым мы только вежливо раскланивались на переделкинских улицах, и не было случая, когда бы он остановил меня и спросил хотя бы о здоровье. С В. Шкловским я в ту пору почти не встречался. Остался один друг — Е. Полонская. Хотя мы встречались очень редко — она жила в Ленинграде — но регулярно переписывались и любили друг друга. Но именно она-то и не была привлечена к делу»[1371]. Заметим, что имя Слонимского здесь даже не упоминается; в другом месте Каверин говорит, что Слонимский возглавил Комиссию «к моему позднему сожалению»[1372]. Что же касается Полонской, то в 1967 году она тяжело заболела и оправиться от болезни ей было уже не суждено.

А теперь обратимся к переписке членов Комиссии по наследию Лунца[1373].

Индивидуальность их голосов в переписке несомненна. Велеречив торжественный стиль писем Федина; их интонация меняется от почти разнеженной до подозрительной, завуалированно злобной. Письма Слонимского многословны, их тон жалостливый и заискивающий. Письма Тихонова, сохраняющие черты графоманства его писаний послевоенных лет, становятся трусливыми, как только он начинает чувствовать дискомфорт сложностей. Пылкие, едва ироничные, с коротким дыханием фраз послания Шкловского поражают законопослушностью и боязнью неприятностей. Тон писем Полонской, как уже видел читатель, — несколько наивный и восторженный, что не мешает автору отчетливо видеть прошлое и не бояться своих слов. Заметим также, что в отнюдь не сжатой переписке Слонимского мы напрасно стали бы искать хоть каких-либо отголосков тех событий, которыми жила тогда интеллигенция страны — в ней не найти ни слова о повести Дудинцева, об альманахе «Литературная Москва», о «Новом мире», о мемуарах Эренбурга, о Солженицыне и т. д., ничего, что бы могло взволновать души, растревожить совесть…

1967 год

4 марта. ПОЛОНСКАЯ — ПОДОЛЬСКОМУ.

<…> Наш молодой «серапионов брат»[1374] сохранил силу прежних лет и добился (или добивается) разрешения на печатание Собрания сочинений Льва Лунца (и этому мы, Серапионы, обязаны Вашей инициативе). На днях он приезжал в Ленинград, говорил со мной по телефону и написал внушительное письмо Михаилу Леонидовичу Слонимскому, который является нашим «братом-кунктатором» и не замедлит (или замедлит) отозваться и примет на себя роль председателя комиссии по изданию Льва Лунца. И Н. Тихонов, и Виктор Шкловский, и Федин, и даже Паустовский подписались под заявлением, что же остается издательству! Время работает на нас: у меня появился режиссер, жаждущий поставить на телевизоре пьесу автора двадцатых годов. Он спросил меня, что бы я ему посоветовала и спросил об испанских пьесах Лунца. М. б. посоветовать ему поставить «Обезьяны идут»? <…>

Как раз в это время в производстве находился подписанный к печати 27 февраля 1967 года четвертый том Краткой литературной энциклопедии с заметкой В. Л. Борисовой о Лунце — «русском советском писателе, публицисте». Отметив, что литературно-эстетические взгляды Лунца состояли в «попытке утвердить искусство как самоцель», автор подчеркнул, что это было в большей мере «болезнью роста» и что «ранняя смерть оборвала только лишь начавшуюся литературную деятельность Лунца, незаурядный талант которого не раз отмечал М. Горький». Каждый новый том КЛЭ встречался в штыки идеологическими ортодоксами, становясь событием в борьбе с просталинскими силами.

16 марта. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Последнее время я пишу Тебе письма подряд. На этот раз — по делу Лунца. Вчера мне позвонил Каверин и порадовал известием, что организуется комиссия по литнаследству Лёвиному. Это — отлично! При этом он сказал, что согласовано с Тобой мое председательство в этой комиссии, состоящей из Тихонова, Каверина и Шкловского. Это очень лестно. В то же время меня смутило то, что я, как председатель, могу оказаться недостаточно добросовестным. Все члены комиссии — в Москве, а председатель — в Ленинграде. При этом председатель отнюдь не молодой, обремененный возрастом и болезнями и потому неспособный к выездам в Москву чуть что. Чувствую, что ездить в Москву чаще, чем сейчас (а это приблизительно — раз в год) я буду не в состоянии. Каверин ответил, что от меня мало что потребуется, заседать не понадобится, а если я буду не председателем, а только членом комиссии, — то делу будет нанесен вред. Ясно, что после этого я немедленно согласился. Вообще я готов всячески, конечно, способствовать, как Ты понимаешь. И будь я москвич — я бы согласился безоговорочно. Мои сомнения были только практического свойства — ведь мое председательство (за исключением участия в составлении книги, в чем будет полезен и Подольский, собиратель произведений Лунца и биограф) окажется в большой мере формальным: один член комиссии в Ленинграде — это ничего, а председатель — тут уж не знаю как. Я председатель и даже иногда фактически член нескольких комиссий, но дела (даже Зощенко) удается решать здесь. Итак, я согласился, высказав все свои чисто практические соображения. Каверин зайти для более толкового и длительного разговора, к сожалению, не смог, говорил только по телефону. Он Тебе расскажет все, а я пишу Тебе, еще раз осмыслив дело. И меня интересует, как Ты думаешь на сей счет.

15 апреля. ФЕДИН — СЛОНИМСКОМУ.

<…> И вот пришло время, когда можно надеяться, что ты поможешь сказать доброе слово и о Лунце — хорошо, что ты соглашаешься возглавить комиссию по наследию его. Я думаю, дело найдет одобрение: разговор мой в СП по поводу плана Каверина принят был довольно положительно. Дорофеев[1375], которому поручили ознакомиться с «материалами» Лунца, нашел их «очень интересными». Напиши Каверину, чтобы он продолжал начатое в СП.