Борис Фрезинский - Судьбы Серапионов

• Название: Судьбы Серапионов
• Автор: Борис Фрезинский
• Издательство: Академический проект
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-7331-0168-7

Книга Б. Я. Фрезинского посвящена судьбе петроградских писателей, образовавших в феврале 1921 г. литературную группу «Серапионовы братья». В состав этой группы входили М. Зощенко, Н. Никитин, Вс. Иванов, М. Слонимский, К. Федин В. Каверин, Л. Лунц, И. Груздев, Е. Полонская и Н. Тихонов.

Первая часть книги содержит литературно-биографические портреты участников группы (на протяжении всего творческого и жизненного пути). Вторая — на тщательно рассмотренных конкретных сюжетах позволяет увидеть, как именно государственный каток перемалывал судьбы русских писателей XX века, насколько губительным для них оказались попытки заигрывать с режимом и как некоторым из них удавалось сохранять человеческое достоинство вопреки обстоятельствам жестокого времени. Автор широко использовал в книге малоизвестные и неопубликованные материалы государственных и частных архивов. В качестве приложения публикуются малоизвестные статьи участников группы, а также высказывания их коллег, критиков и политиков 1920-х гг. о Серапионовых братьях.

---

1968 год

КАВЕРИН. «Эпилог».

Слонимский не приехал — был болен или отговорился болезнью. Шкловский хотел, чтобы комиссия собралась у Тихонова, Тихонов отказался, и решили собраться у меня, а потом пойти к Федину за благословением. Встреча состоялась 14 января и прошла, как говорится, в «дружеской обстановке». Подольский пишет о ней с восторгом, отмечая, впрочем, что «Каверин был строг, сух и держался повестки дня». Однако за обедом и я разговорился — как-никак мы не встречались годами, а молодость была хороша, и грешно было о ней не вспомнить <…> Машина пришла и, как мне ни было тошно, я поехал к Федину <…> Когда, уступив просьбам Федина, я сел за стол, Шкловский провозгласил тост <…> Не помню его дословно, однако помню, что смысл заключался в том, что все хорошо: и то, что мы издаем Лунца, и то, что на свете существует Советская власть, которая позволила нам его издавать <…> На этот неуклюжий тост, как на камертон, было настроено заседание, заставившее меня в последний раз встретиться с Фединым, ни единому слову которого я больше не верил[1382].

15 января. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Книга Лунца в сущности готова в основном. Состав ее, предисловие, расположение материала, раздел воспоминаний — все это я в свое время в порядке предложения переслал Подольскому, получил некоторые поправки и вижу, что разноречия касаются двух-трех частностей, которые можно «умять» в процессе «редподготовки». Хотел на заседании прочесть свои воспоминания о Леве — я их как раз закончил, но судьба (вернее, ледяшка на пороге Дома Творчества в Комарове) распорядилась иначе[1383]. Я их перепечатаю и пошлю. Подольского (или может быть Тихонова) попрошу показать их Тебе. Мне очень важно Твое мнение и всех серапионов. Дело святое, тут все должно быть чистым и достоверным. В моих воспоминаниях я привожу три Лёвиных письма: два — ко мне, а одно к Лиде Харитон — удивительные письма! Особенно к Лиде. Воспоминания почти все есть: Ты, Чуковский, Тынянов, стихи Тихонова и Полонской, Каверин, Шкловский, теперь и я… И статья Горького. Раздел этот в проекте тоже у Подольского. Будут еще Познер и Шагинян.

17 января. КАВЕРИН — ПОЛОНСКОЙ.

<…> На днях собрались Тихонов, Федин и я — Миша[1384] не мог приехать по болезни. Готовим книгу Левы Лунца. Думаю, что удастся выпустить даже две книги. Первую — его, а вторую — о нем[1385].

Именно в эти дни произошел конфликт, существенно повлиявший на работу лунцевской Комиссии. Его причиной стал Федин, сыгравший решающую роль в запрещении романа Солженицына «Раковый корпус».

25 января. КАВЕРИН — ФЕДИНУ.

Мы знакомы сорок восемь лет, Костя. В молодости мы были друзьями. Мы вправе судить друг друга. Это больше чем право, это долг.

Твои бывшие друзья не раз задумывались над тем, какие причины могли руководить твоим поведением в тех, навсегда запомнившихся, событиях нашей литературной жизни, которые одних выковали, а других превратили в послушных чиновников, далеких от подлинного искусства <…> Не буду удивлен, если теперь, после того как по твоему настоянию запрещен уже набранный в «Новом мире» роман Солженицына «Раковый корпус», первое же твое появление перед широкой аудиторией писателей будет встречено свистом и топанием ног <…> Ты берешь на себя ответственность, не сознавая, по-видимому, всей ее огромности и значения. Писатель, накидывающий петлю на шею другому писателю, — фигура, которая останется в истории литературы независимо от того, что написал первый, и в полной зависимости от того, что написал второй. Ты становишься, может быть сам того не подозревая, центром недоброжелательства, возмущения, недовольства в литературном кругу. Измениться это может только в одном случае — если ты найдешь в себе силу и мужество, чтобы отказаться от своего решения.

А. И. Кондратович вспоминает, что свое письмо Федину Каверин принес показать в редакцию «Нового мира» («Видимо, он даже хочет, чтобы все знали о его поступках», — заметил в связи с этим Кондратович[1386]). Письмо Каверина Федину, как и аналогичное письмо Федину Твардовского, широко распространялось в самиздате; Федин на эти письма, естественно, не ответил, но в его письмах Слонимскому отныне имя Каверина не встречается или упоминается враждебно (Весной письмо Каверина Федину многократно передавали западные радиостанции, вещая на СССР, и 30 мая К. И. Чуковский записал в дневнике, что Каверин «очень взбудоражен тем, что его письмо к Федину передается по зарубежному радио. Я сказал ему: „Чего вам волноваться? У вас своя дача и деньги в банке“»[1387]; 3 июня об этом же пишет в дневнике А. К. Гладков («Каверин подавлен тем, что американцы передали его письмо»[1388]). В январе 1969 года А. Кондратович записал в дневнике о беседе в Отделе культуры ЦК КПСС: «С крупными писателями они боятся иметь дело. Уж что только не говорили о Каверине, о его письме к Федину, а подписали новую повесть Каверина без всякого согласования»[1389]).

Стало известно о трехчасовой беседе Федина с Брежневым, в ходе которой, по-видимому, решилось окончательно запрещение «Ракового корпуса» и, как отмечает А. Кондратович, «может быть, и шире — проблема самого Солженицына»[1390].

КАВЕРИН. «Эпилог».

План сборника Лунца был послан в Секретариат (29 января 1968 г.), и Секретариат постановил поручить правлению издательства «Советский писатель» «рассмотреть вопрос об издании сочинений Лунца и воспоминаний о нем». Казалось бы, все трудности были позади. На деле они предстояли. Хотя «Советский писатель» как орган Секретариата обязан был выполнять все его решения, на деле эти решения не значили для издательства ровно ничего, и оно на них, вульгарно выражаясь, плевало. Издавая в огромных тиражах бездарные произведения членов Секретариата, оно пользовалось во всех случаях, в том числе беззаконных, его безусловной поддержкой. Для этого существовала (и существует) формула: «рассмотреть вопрос». А как будет решен вопрос, этим Секретариат не интересовался[1391].

6 февраля. ФЕДИН — СЛОНИМСКОМУ.

<…> О Лунце ты написал очень, очень хорошо. В очерке — любовь, тепло, товарищеское восхищение. Нигде ни слова какого-нибудь отвлечения в сторону — только о нем.

С его «портретом», с оценкою его значения для молодых писателей и народившейся литературы в целом, я согласен. Вероятно — это наиболее эмоциональная статья из посвященных тобою писателям. В том ее сила. Думаю — ее нельзя сравнивать с тем предисловием к подготавливаемому сборнику Лунца, которое мне передали товарищи из лунцевской комиссии — Коля Тихонов, Виктор Шкловский, а вернее — еще прежде — секретарь этой комиссии — Подольский. Предисловие должно ведь, волей-неволей, сказать и нечто совсем другое о Лунце, чтобы открыть книгу его для людей, привыкших к искаженному представлению об этом имени. Другое должно оспорить неверную оценку явления, называемого Лунцем. Значит, не эмоции могли бы сыграть здесь преобладающую роль, а цепь непреложных доказательств, интеллектуальный ход их, мысль логическая.

И я уверен — ты можешь (и захочешь!) поработать над предисловием, чтобы утвердилась верная оценка Льва Лунца во всеобщем мнении. Если же в предисловии не будет удачно, убедительно доказана (или по меньшей мере, наглядно показана) вся нелепость сложенного критическими агитками представления о Лунце, как чуть ли не о литературном «антисоветчике», то сборник о нем не выполнит своего назначения.

Я в этом духе говорил на встрече у меня Комиссии. Мне кажется, Виктор и Коля согласились со мною. Не знаю, стало ли это известно тебе?

Хорошо, что ты поправляешься. Подольскому рукопись твою передаю. В издательстве «Сов. пис.» пока только имел с директором и глав, редактором подготовительный разговор о книге Лунца. И буду скоро говорить в Союзе.

28 февраля. ШАГИНЯН — СЛОНИМСКОМУ.

Миша, друг любезный, ну что я могу написать о Лунце, когда события, связанные с ним, у меня самые что ни на есть непристойно-боккачевские? Нужно было вывести беднягу из девического (девственного) состояния, и сердобольные люди обратились за помощью ко мне. Я, как уважающая Серапионов окололитературная квакерша, вежливо отказалась, сославшись на свою полную непригодность, и тогда за дело взялась Анна Ивановна[1392]… Остальное не знаю.

Лунц был прелестный, веселый и яркий человек. Все мы его любили. Помню, как он читал свой рассказ о каких-то деревянных человечках. Но из всего этого не сваришь ни каши, ни простокваши. Вот почему так долго не отвечала.

17 марта. СЛОНИМСКИЙ — ФЕДИНУ.

<…> Пользуюсь случаем напомнить о книге Лунца. Ты, конечно, получил письмо Комиссии? Там все сказано. Меня очень волнует вопрос об издании <…>