И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

• Название: Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века
• Автор: И. Потапчук
• Издательство: Автограф
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 1997
• ISBN: 5-89201-005-8

В книгу вошли громкие процессы пореформенного суда в их стенографическом изложении, а также речи 113 юристов, произнесённые на этих процессах, которые касаются самой разнообразной категории уголовных дел - убийства, хищения имущества, мошенничества, банковские махинации, вексельные подлоги, транпортные катастрофы. Книга адресована главным образом юристам, историкам, т. к. они найдут в ней богатейший фактический и теоретический материал.

---

В то время, когда составлялись наши судебные уставы, не было других современных кодексов, кроме французского, усвоенного уже тогда Бельгией, Италией и некоторыми немецкими государствами. Ныне имеются цельные, глубоко обдуманные два процессуальных кодекса новейшей отделки: австрийский (1873) и германский (1877). Оба кодекса форму главного вопроса определяют совершенно одинаково: Die Hauptfrage beginnt mit den Worten: Ist der Angeklagte schuldig? Sie muss dem Angeklagten die zur Last gelegene. That nach ihren gesetzlichen Merkmalen und unter Hervorbringung der zu ihrer Unterscheidung erforderlichen Umstände bezeichnen [4]. Такая неделимость имеет свои причины, заключающиеся в том, что на присяжных, по ныне господствующим понятиям, возложено определение целого состава вины: Die ganze Schuldfrage [5]*, а не одно только определение фактической стороны судимого деяния. Но если с начала XIX века уже не признавалось возможным делить вопрос о вине, то спрашивается: откуда могла к нам прийти мысль резать вопрос о вине на его составные элементы? Надобно отыскать подлинный источник. Я его отыскал и утверждаю, что источник старый. Когда учредительное собрание издало законы 16—29 сентября 1791 года, определяющие устройство и судопроизводство в судах с присяжными, то вслед за тем, в дополнение к этим законам, издана инструкция, в которой определяем был порядок совещаний присяжных в их совещательной комнате...

На странице 42 брошюры, изданной в 1866 году бывшим председателем редакционного комитета устава уголовного судопроизводства Николаем Андреевичем Буцковским, мы читаем: «Понятие о виновности слагается из трех элементов: 1) событие преступления, 2) происхождение его от действия или бездействия и 3) злоупотребленный или неосторожный характер действий подсудимого. Без преступления не может быть и преступника» и т. д. Достопамятный и почтенный человек, которому принадлежат эти строки, не был знаком с немецкой литературой, но пользовался весьма прилежно французской. Его прельстила логическая красота деления вопроса о вине, хотя, надобно признать, оно уместно как инструкция присяжным, как им поступать при открытии виновности, и очень мало пригодно для построения дедуктивно уже окончательно признанных результатов исследования. Очевидно, что при исследовании вопроса о вине внимание останавливается сначала на признаках внешних, заставляющих предположить, что имело место преступление, затем разыскивается лицо виновника, а венцом исследования является определение состояния его сознания, участие его ума и воли в деянии. Если с этой точки зрения без преступления, как говорит Н. А. Буцковский, нет преступника, то при построении решения из признанных фактов можно сделать противоположный вывод: где нет преступника, там нет и преступления. Следовательно, для расположения ответов по вопросам о вине надлежало бы идти другим порядком, т. е. сказать, что с умыслом или без умысла такой-то человек совершил такое-то действие, которое имело такие-то преступные последствия. Моего метода я не предлагаю, но не сомневаюсь, что вследствие существования ст. 754, составленной по старинному источнику еще в XVIII столетии, когда наступило применение этой статьи, вопрос о виновности подсудимого мог быть обойден, потому что ставились три элементарных вопроса, из которых будто бы и слагалась виновность: о событии преступления, о содеянии его подсудимым и о том, может ли оно быть вменено ему в вину. Такой обход вопроса о виновности противоречит и ст. 7 учр. суд. уст. (присяжные заседатели установлены для определения вины или невиновности подсудимых) и ст. 760 уст. угол. суд., по которой вопросы и ответы присяжных даются по существенным признакам преступления и виновности подсудимого. По случайному стечению обстоятельств кассационная практика, вовсе не сознавая этого недостатка ст. 754, совершенно случайно исправила этот недостаток и ввела опять в вопросы присяжных слово «виновен», которое подлежало исключению при делении вопроса о вине на три (по ст. 754). В решении по делу Жулина (1872 год, № 1414) Сенат признал, что слово «вменение» (в вину) есть юридический термин, неудобопонятный присяжным, который надо обходить. Изгоняя слово «вменение». Сенат сам заставил суд прибегнуть к единственному выражению, могущему заместить слово «вменение», а именно — к «виновен ли», чем и поставлена была у нас форма вопросов на ту точку, на которой стоят ныне все европейские кодексы, т. е. на точку безусловной необходимости разрешения присяжными вопроса о вине, а не о конкретных обстоятельствах, от которых только зависит вывод преступления. Таким образом, не скрывая моего глубокого убеждения, что, в сущности, всегда следовало бы ставить вопрос цельный и неделимый о том, виновен ли, не скрывая того, что если бы было возможно, то надлежало бы стараться изменить ст. 754, я утверждаю, что вопросы по делу Мельницких были поставлены правильно и с законом согласно. Три вопроса по ст. 754 всегда находятся в такой между собой зависимости, что от отрицательного разрешения первого вопроса зависит безусловно отрицательное разрешение второго и третьего, т. е. что отрицательное решение их подразумевается само собой. При признании преступления совершившимся, т. е. при положительном решении второго вопроса, все-таки может последовать еще отрицательный ответ на третий вопрос о вменении. Следовательно, третий вопрос (о вменении) должен быть обязательно поставлен после второго, если он с ним не соединен в одно. Так как Сенат запретил спрашивать присяжных о вменении, то им надо ставить по третьему вопросу слова: «виновен ли», без чего в утвердительном смысле не может считаться выясненной субъективная сторона вины. Применим эти выводы к делу Мельницких.

Прежде всего кассаторы утверждают, что неправильно было само разделение вопросов по ст. 754, так как никто не возбуждал сомнения ни относительно события преступления, ни относительно его содеяния обвиняемыми, а только оспаривалась их виновность. Я полагаю, что вся аргументация кассационных протестов и жалобы может быть опровергнута очень легко соображениями, заимствованными от простого здравого смысла. Если действительно всякий вопрос не есть цельный, а составной и содержит в себе три элементарных, то надлежало бы по всякому делу вообще разлагать вопрос о вине на три элементарных; если же сего не делается, то только для сбережения времени и упрощения производства. Если бы нашелся суд, который желал бы, жертвуя своим временем, поступать таким образом по всем делам, то надлежало бы дать ему в том полную волю, потому что не может быть противозакония в разбирательстве дела с наибольшей обстоятельностью. Во всяком случае, требование деления вопроса связано с существом дела. Необходимости его нельзя проверить. Сенат признал в решении по делу Мешкова и Мироновой (1873 год, № 208), что сама постановка судом раздельных вопросов по ст. 754 свидетельствует, что было какое-то сомнение в совпадении события и содеяния со вменением. Мало того, оказывается, что в Московском окружном суде по всем делам, в которых заявлялись гражданские иски, всегда отделялся вопрос о содеянии от вопроса о вменении. Итак, я полагаю, что необходимость деления вопросов по делу Мельницких не требует никаких доказательств.

Другое возражение против постановки вопросов — то, что будто бы не надо было вовсе ставить третьего вопроса о вменении, а надо было ограничиться одним вопросом, вмещающим в себе содержание и события преступления и содеяния. Если преступное деяние содеяно известным лицом, то вменение само собой предполагается, коль скоро нет причин невменения, которые перечислены в ст. 92 и о которых, по ст. 763 уст. угол. суд., надлежит ставить особые вопросы, если таковые причины имеются. Против сего возражения считаю долгом ответить следующее: существует практика сенатская (решение по делу Вашенцовой, 1870 год, № 488), практика, которой я теперь не буду обстоятельно опровергать, что если по делу возникает вопрос о причине невменения (например, о сумасшествии или необходимой обороне и тому подобному), то вопрос о вменении ставится в отрицательной форме, т. е. при признании, что совершил деяние, второй вопрос будет: если совершил, то доказано ли, что он был в то время в припадке умоисступления или в состоянии необходимой обороны и т. п. За этими двумя вопросами ставится условно третий, только на случай отрицательного ответа на второй: если не доказано, что X. был в сумасшествии или в состоянии необходимой обороны, то виновен ли он в означенном в первом вопросе преступлении? Я знаю, что по другим делам вы признавали эту форму формулировки вопросов совершенно удовлетворительной. Я полагаю, что она все-таки неправильна, потому что закон требует или должен требовать прямого ответа на вопрос о вине или невиновности подсудимого, а эта вина или невиновность является выводом самого суда, а не удостоверением со стороны присяжных. Но, оставляя в стороне всю эту полемику с кассационной практикой, я полагаю, что все эти выводы к настоящему случаю не применимы. Так как не было указываемо никем ни на одну из причин невменения, то не могло быть поставлено вопроса о невменении. Если же нельзя было поставить вопроса о невменении, то по необходимости надо было поставить вопрос о вменении. Если же, по сенатской практике, вопрос о вменении замещается вопросом о виновности, то надлежало поставить вопрос о виновности. Если же вы придете к иному заключению, а именно к тому, что и ставить вопроса о виновности не следует, что можно ограничиться только вопросом о содеянии, отпустив присяжных, как будто бы они всю свою работу сделали, то тем вы сами отнесете все наше производство с присяжными из XIX в XVIII столетие, вы поступите противно указаниям науки, возлагающим на присяжных die ganze Schuldfrage [6], весь цельный вопрос о вине, вы разорвете связь между нашим институтом присяжных и таковым же в Западной Европе.