Игорь Губерман - Камерные гарики

• Название: Камерные гарики
• Автор: Игорь Губерман
• Жанр: Юмористические стихи
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-32669-3, 978-5-699-32677-8

В сборник вошли стихотворения известного поэта Игоря Губермана.

---

из евреев в греки...

* * *

Дома ждет меня жена;

плача, варит курицу.

Украинская страна,

жмеринская улица...

* * *

Так пускай звенит посуда,

разлетаются года,

потому что будут, будут,

будут битвы – таки да!..

* * *

Будет пыльная дорога

по дымящейся земле,

с красным флагом синагога

в белокаменном селе.

* * *

Дилетант и бабник Мойше

барабан ударит в грудь;

будет все! И даже больше

на немножечко чуть-чуть...

МОНТИГОМО НЕИСТРЕБИМЫЙ КОГАН

На берегах Амазонки в середине нашего века было обнаружено племя дикарей, говорящих на семитском диалекте. Их туземной жизни посвящается поэма.

Идут высокие мужчины,

по ветру бороды развеяв;

тут первобытная община

доисторических евреев.

* * *

Законы джунглей, лес и небо,

насквозь прозрачная река...

Они уже не сеют хлеба

и не фотографы пока.

* * *

Они стреляют фиш из лука

и фаршируют, не спеша;

а к синагоге из бамбука

пристройка есть – из камыша.

* * *

И в ней живет – без жен и страха —

религиозный гарнизон:

Шапиро – жрец, Гуревич – знахарь

и дряхлый резник Либензон.

* * *

Его повсюду кормят, любят —

он платит службой и добром:

младенцам кончики он рубит

большим гранитным топором.

* * *

И жены их уже не знают,

свой издавая первый крик,

что слишком длинно обрубает

глухой завистливый старик...

* * *

Они селились берегами

вдали от сумрака лиан,

где бродит вепрь – свинья с рогами, —

и стонут самки обезьян.

* * *

Где конуса клопов-термитов,

белеют кости беглых коз,

и дикари-антисемиты

едят евреев и стрекоз.

* * *

Где горы Анды, словно Альпы,

большая надпись черным углем:

«Евреи! Тут снимают скальпы!

Не заходите в эти джунгли!»

* * *

Но рос и вырос дух бунтарский,

и в сентябре, идя ва-банк,

собрал симпозиум дикарский

народный вождь Арон Гутанг.

* * *

И пел им песни кантор Дымшиц,

и каждый внутренне горел;

согнули луки и, сложившись,

купили очень много стрел.

* * *

...Дозорный срезан. Пес – не гавкнет.

По джунглям двинулся как танк

бананоносый Томагавкер

и жрец-раскольник Бумеранг.

В атаке нету Мордехая,

но сомкнут строй, они идут;

отчизну дома оставляя,

семиты – одного не ждут!

А Мордехай – в нем кровь застыла —

вдоль по кустам бежал, дрожа,

чем невзначай подкрался с тыла,

антисемитов окружа...

Бой – до триумфа – до обеда!

На час еды – прощай, война.

Евреи – тоже людоеды,

когда потребует страна.

* * *

Не верьте книгам и родителям.

История темна, как ночь.

Колумб (Аид), плевав на Индию,

гнал каравеллы, чтоб помочь.

Еврейским занявшись вопросом,

Потемкин, граф, ушел от дел;

науки бросив, Ломоносов

Екатерину поимел.

Ученый, он боялся сплетен

и только ночью к ней ходил.

Старик Державин их заметил

и, в гроб сходя, благословил.

В приемных Рима подогретый,

крестовый начался поход;

Вильям Шекспир писал сонеты,

чтоб накопить на пароход.

* * *

...Но жил дикарь – с евреем рядом.

Века стекали с пирамид.

Ассимилировались взгляды.

И кто теперь антисемит?

* * *

Хрустят суставы, гнутся шеи,

сраженье близится к концу,

и два врага, сойдясь в траншее,

меняют сахар на мацу.

* * *

В жестокой схватке рукопашной

ждала победа впереди.

Стал день сегодняшний – вчерашним;

никто часов не заводил.

* * *

И эта мысль гнала евреев,

она их мучила и жгла:

ведь если не смотреть на время,

не знаешь, как идут дела.

* * *

А где стоят часы семитов,

там время прекращает бег;

в лесу мартышек и термитов

пещерный воцарился век.

* * *

За пищей вглубь стремясь податься,

они скрывались постепенно

от мировых цивилизаций

и от культурного обмена.

* * *

И коммунизм их – первобытен,

и в шалашах – портрет вождя,

но в поступательном развитии

эпоху рабства обойдя,

и локоть к локтю, если надо,

а если надо, грудь на грудь,

в коммунистических бригадах

к феодализму держат путь...

СЕМЕЙНЫЙ ВЕЧЕР

Мы все мучительно похожи.

Мы то знакомы, то – родня.

С толпой сливается прохожий —

прямая копия меня.

* * *

Его фигура и характер

прошли крученье и излом;

он – очень маленький бухгалтер

в большой конторе за углом.

* * *

Он опоздал – теперь скорее!

Кино, аптека, угол, суд...

А Лея ждет и снова греет

который раз остывший суп.

* * *

Толпа мороженщиц Арбата,

кафе, сберкасса, магазин...

Туг бегал в школу сын когда-то,

и незаметно вырос сын...

* * *

Но угнали Моисея

от родных и от друзей!..

Мерзлоту за Енисеем

бьет лопатой Моисей.

* * *

Долбит ломом, и природа

покоряется ему;

знает он, что враг народа,

но не знает – почему.

* * *

Ожиданьем душу греет,

и – повернут ход событий:

«Коммунисты и евреи!

Вы свободны. Извините»...

* * *

Но он теперь живет в Тюмени,

где даже летом спит в пальто,

чтоб в свете будущих решений

теплее ехать, если что...

Рувим спешит. Жена – как свечка!

Ей говорил в толпе народ,

когда вчера давали гречку,

что будто якобы вот-вот,

кого при культе награждали,

теперь не сносит головы;

а у Рувима – две медали

восемьсотлетия Москвы!

* * *

А значит – светит путь неблизкий,

где на снегу дымят костры;

и Лея хочет в Сан-Франциско,

где у Рувима три сестры.

* * *

Она боится этих сплетен,

ей страх привычен и знаком...

Рувим, как радио, конкретен,

Рувим всеведущ, как райком:

* * *

«Ах, Лея, мне б твои заботы!

Их Сан-Франциско – звук пустой;

ни у кого там нет работы,

а лишь один прогнивший строй!

* * *

И ты должна быть рада, Лея,

что так повернут шар земной:

американские евреи —

они живут вниз головой!»

* * *

И Лея слушает, и верит,

и сушит гренки на бульон,

и не дрожит при стуке в двери,

что постучал не почтальон...

* * *

Уходит день, вползает сумрак,

теснясь в проем оконных рам;

концерт певицы Имы Сумак

чревовещает им экран.

* * *

А он уснул. Ступни босые.

Пора ложиться. Лень вставать.

«Литературную Россию»

жена подаст ему в кровать.

* * *

62 – 67 гг.

ТЮРЕМНЫЙ ДНЕВНИК

Во что я верю, жизнь любя?

Ведь невозможно жить, не веря.

Я верю в случай, и в себя,

и в неизбежность стука в двери.

77 год

Я взял табак, сложил белье —

к чему ненужные печали?

Сбылось пророчество мое,

и в дверь однажды постучали.

79 год

* * *

Друзьями и покоем дорожи,

люби, покуда любится, и пей,

живущие над пропастью во лжи

не знают хода участи своей.

* * *

И я сказал себе: держись,

Господь суров, но прав,

нельзя прожить в России жизнь,

тюрьмы не повидав.

* * *

Попавшись в подлую ловушку,

сменив невольно место жительства,

кормлюсь, как волк, через кормушку

и охраняюсь, как правительство.

* * *

Свою тюрьму я заслужил.

Года любви, тепла и света

я наслаждался, а не жил,

и заплатить готов за это.

* * *

Серебра сигаретного пепла

накопился бы холм небольшой

за года, пока зрело и крепло

все, что есть у меня за душой.

* * *

Когда нам не на что надеяться

и Божий мир не мил глазам,

способна сущая безделица

пролиться в душу как бальзам.

* * *

Среди воров и алкоголиков

сижу я в каменном стакане,

и незнакомка между столиков

напрасно ходит в ресторане.

Дыша духами и туманами,

из кабака идет в кабак

и тихо плачет рядом с пьяными,

что не найдет меня никак.

* * *

В неволе зависть круче тлеет

и злее травит бытие;

в соседней камере светлее,

и воля ближе из нее.

* * *

Думаю я, глядя на собрата —

пьяницу, подонка, неудачника, —

как его отец кричал когда-то:

«Мальчика! Жена родила мальчика!»

* * *

Несчастья освежают нас и лечат

и раны присыпают слоем соли;

чем ниже опускаешься, тем легче

дальнейшее наращиванье боли.

* * *

На крайности последнего отчаянья

негаданно-нежданно всякий раз

нам тихо улыбается случайная

надежда, оживляющая нас.

* * *

Страны моей главнейшая опора —

не стройки сумасшедшего размаха,

а серая стандартная контора,

владеющая ниточками страха.

* * *

Тлетворной мы пропитаны смолой

апатии, цинизма и безверия.