Син-Лин - Белое внутри черного, черное внутри белого. Главы из книги

• Название: Белое внутри черного, черное внутри белого. Главы из книги
• Автор: Син-Лин
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014

И еще одна документальная проза: если дневники Ф. Кельнера дают представление о сумасшествии, постигшем нацистскую Германию, то Лена Син-Лин (1937) описывает безумие на другом конце света: годы «культурной революции» в коммунистическом Китае. «ИЛ» печатает главы из книги ее мемуаров «Белое внутри черного, черное внутри белого».

---

Они не знали, что, начиная с этой ночи, помощь ей уже не понадобится. Ранним утром мою мать обнаружили повешенной на водопроводной трубе в студенческой уборной.

Чанша, студенческий туалет, где утром 23 мая 1968 г. на водопроводной трубе над окном нашли повешенное тело матери

Бунтовщики не посчитали нужным показать труп детям, а Су Мин во всем соглашался с ними — тело мамы тотчас отвезли в крематорий и сожгли, не оставив праха. Мама была убита, ей не исполнилось и пятидесяти трех лет.

Глава девятнадцатая Политический изолятор и трудовой лагерь

О смерти матери я ничего не знала, Су Мин запретил сестрам и брату сообщать мне что-либо о ней. Но после ее смерти вокруг меня начали сгущаться тучи. Поведение окружающих, отношение даже близких мне сотрудников нашего отдела, а также их отношение к моему мужу Хуану Цзыцзяну, — все говорило о том, что меня в ближайшем будущем ждет что-то очень страшное. Я начала готовиться к худшему.

Перед отъездом в Чанша она как будто предчувствовала надвигающуюся беду. Пекин, весна 1966 г., последнее фото матери

К этому времени родители Хуана уже вернулись в Кантон, на свою родину. Они хотели забрать с собой мою малышку, но я не согласилась. Я пристроила ее в надежную и добрую семью рабочего и очень редко оттуда забирала. Ночами, когда муж и сын уже спали, я проверяла все мои бумаги и фотокарточки. Все, за что взбесившаяся толпа могла ухватиться, я тут же уничтожала — рвала на маленькие кусочки и спускала в унитаз. Я даже распрощалась с моими дневниками, которые вела со дня возвращения в Китай. Их было уже шесть толстых тетрадей.

Двадцать с лишним сотрудников нашего отдела нагрянули ко мне ночью 28 августа 1968 года, через три месяца после смерти матери. Они выгнали мужа во двор, перенесли спящего шестилетнего сына в другую комнату и начали надо мной издеваться, в полном смысле этого слова. Я должна была стоять перед ними по стойке смирно, отвечать на все их вопросы, называть свою мать советской шпионкой. Малейшее непослушание сопровождалось криком, визгом, оскорблениями и руганью. Большая часть пришедших занималась моими вещами. Это был очень тщательный обыск.

С этого дня я лишилась свободы — меня заперли в так называемый политический изолятор. Но это было только полбеды. Главная мука была в том, что «революционные застрельщики» не давали мне ни минуты покоя, всячески старались унизить, оскорбить и даже физически дать знать, что ты отныне больше не человек, а игрушка в их руках. «Кошки забавлялись мышкой».

Ранним утром всех «врагов» выстраивали в маленьком закрытом дворе и заставляли каяться в преступлениях перед портретом Мао Цзэдуна — становиться на колени или стоять с низко опущенной головой и по очереди говорить о своих преступлениях. Это называется «просить у Председателя Мао отпустить грехи». Затем нас под конвоем вели в столовую и там выстраивали в специальный ряд «врагов», которые имели право только на самую примитивную еду. Во время еды наш стол окружала толпа, из которой в нас и на наш стол летели грязь, камни, стекло, вода и даже плевки. Уходили мы опять под конвоем. А днем каждый ждал своей очереди на так называемый «митинг борьбы»; здесь не было никаких правил, никаких ограничений, полный беспредел. «Революционные массы» не работали и не учились, их работа — классовая борьба. Это называется «диктатурой революционных масс».

Однажды среди бела дня, когда я еще не успела встать и прибраться после обеденного перерыва (в Китае летом «мертвый час» обязателен даже в политическом изоляторе!), меня, разутую и полураздетую, буквально притащили на такой «митинг борьбы», устроенный специально по моему поводу. По дороге с ног у меня слетели носки, от блузки отлетели две пуговицы. Меня поставили в середине зала, и я предстала перед бушующей толпой в двести с лишним человек; почти все — переводчики нашего учреждения. Эта масса надрывалась от ненависти к «верной дочери советской шпионки» — такой титул дали мне «застрельщики революции». Я молча стояла и, с поднятой головой и опухшими глазами, смотрела вперед, в далекую пустоту. Я видела там свою повешенную мать, своего умирающего в лагере отца, слезы текли по лицу. Наконец, я начинала понимать своих родителей. Я ничего не видела и не слышала, ни визга и воплей толпы, ни вопросов, которые выкрикивали революционные активисты. Из толпы выбегали несколько бунтовщиков, они не могли стерпеть такого неуважения к ним со стороны «советской шпионки». Начиналось избиение. Несколько здоровых мужчин подбегали ко мне и бутсами сшибали меня на пол. Топтали, пинали, плевали. Я ничего не чувствовала, мне только было стыдно, что они делают это прилюдно. Ведь мне тогда был только тридцать один год. Зал в исступлении орал, визжал. Представление длилось больше часа. За все это время я не сказала ни слова. Меня в безумном состоянии тащили обратно.

Если бы эта пытка касалась только меня, я могла бы еще кое-как выдержать. Но «революционные массы» не пожалели и моего шестилетнего сына. В субботу его никто не взял из детского сада, и он оказался во дворе учреждения, куда вела боковая дверь из детсадовского дворика. Хуан Цзыцзян тоже временно был лишен свободы: его заперли в кабинете и заставляли писать на меня показания. Два дня подряд я через открытые окна слышала плач сына и его зов: «Мама, мама!»

Но я была заперта в маленьком дворике, который от большого двора отделяли деревянные ворота плюс наши надзиратели-мучители. Я бесилась в одиночке, плакала, кричала, стучала ногами в дверь, но ничем не могла помочь сыну. Лишь после того как мужа освободили, он отвел мальчика в семью рабочего, где тогда уже находилась моя годовалая дочка. Только здесь, далеко от образованных интеллигентов, в семье неграмотных простолюдинов, мои дети нашли временный приют и покой.

До этого я не спала и не ела пять дней подряд.

Я не помню, как провела эти дни.

Детский сад, в котором находился мой сын во время «культурной революции». Мой сын — слева первый в третьем ряду, за руку его держит няня, которую он очень боялся, поэтому дома в нашей комнате он ходил с флажком в руке и кричал: «Долой няню Чан!» Пекин, 1966 г.

Считаю, что совсем не сошла с ума я опять-таки по Божьей воле. Когда мне казалось, что все в моей жизни кончается, когда я жаждала смерти, передо мной появлялась старая цыганка с Волги и говорила мне: «Потерпи, потерпи! Всему будет конец!» И я надеялась увидеть свет в конце темного туннеля — мое далекое будущее.

Однажды солнечным днем, примерно через два месяца, во мне вдруг что-то заговорило: «Да ведь это только страшный сон, фактически детская игра сумасшедших! А почему бы тебе не поиграть с ними?» Настроение у меня сразу изменилось, я стала относиться к заключению как к спектаклю. Во время очередного допроса я уже не чувствовала себя бесконечно подавленной.

Мучители спрашивают:

— Признавайся, где ты была, когда твои родители занимались шпионажем?

Я стою перед ними по стойке смирно и твердо отвечаю:

— Конечно, вместе с ними!

Обезумевшие бунтовщики хватают ручки и бумагу — скорей, скорей, нужно спешно записать первые признания «врага народа».

— Вы говорите, что они были шпионами в Москве, значит, я находилась в животе матери и все, что они делали, слышала и видела.

Искривленные от гнева лица, еще одно избиение. Но мне весело, я чувствую себя победительницей.

Таким же образом я вела себя и во время так называемых допросов извне, то есть когда ко мне приходили брать показания на других «советских шпионов».

«Клуб Петефи». Так назвал наш «русский коллектив» сам Кан Шэн. Ко мне приходили «красные застрельщики революции» из Тяньцзиня, из университета Нанькай. Они объявили, что сам Кан Шэн назвал меня советской шпионкой, а всех нас, интердомовцев, «клубом Петефи». От них я узнала, что список наших имен они узнали от племянницы Кан Шэна, моей подруги Жени. Она также дала им наши фотокарточки. Я ни в чем не винила Женю, так как она могла сделать это неумышленно. Кто мог подумать, что нас, младших интердомовцев, заподозрят в шпионаже? Только человек не в своем уме. Так, хорошо, раз вы затеяли эту позорную игру, я вам подыграю. И я начала во всех красках расписывать им нашу интердомовскую жизнь, как мы друг другу помогали, как не чувствовали себя сиротами, даже без родителей. Они меня прерывали. Но меня уже было трудно остановить. От них я узнала, что большинство наших ребят, а также моих родственников и знакомых или подвергнуты политической проверке, или уже сидят в тюрьмах.

С наступлением зимы, чтобы экономить топливо для «буржуек», которыми мы пользовались, заключенных женщин объединили в одну камеру. Я оказалась в общей комнате с двумя женщинами очень необычной судьбы. Хотя нам разговаривать в комнате не разрешалось, мы ухитрились узнать друг о друге почти все подробности.