Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

• Название: Потревоженные тени
• Автор: Сергей Терпигорев
• Издательство: Издательство "Советская Россия"
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-268-00543-Ч

Рассказы в очерки С. Н. Торпигорева (Атавы) (1841 — 1895), составившие цикл «Потревоженные тени», принадлежат к выдающимся достижениям русской демократической прозы конца прошлого века. По происхождению тамбовский помещик, Терпигорев сформировался как писатель и журналист под благотворным влиянием передовых идей 60-х годов, сотрудничал с Некрасовым и Салтыковым-Щедриным в «Отечественных записках» и других изданиях прогрессивного направления. В своем творчестве писатель широко использовал впечатления детства и юности, воссоздавая картину русского провинциального захолустья предреформенной поры, выводя яркие, социально четкие и художественно выразительные портреты бар-крепостников и подвластных им крестьян.

---

Но это все относится к первым годам появления у нас Ильи Игнатьевича и его деятельности по исполнению тетенькиных предначертаний и вот таких его маленьких добрых услуг ей, к настоящему же моему рассказу, то есть ко времени, к которому он относится, я уж сознательно и хорошо понимал, что такое покупка людей, потому что, благодаря той же тетеньке Клавдии Васильевне, я видел и чем эта покупка ее сопровождается и что эти купленные ею при этом ощущают и испытывают.

К тому времени, к которому относится этот рассказ, мне было уже лет двенадцать. Я уже много перечитал книг из отцовской библиотеки, и книг не детских, а серьезных: я зачитывался историей Карамзина, прочитал «Историю Наполеона» сочинения Полевого[25], прочитал «Историю Консульства и Империи» Тьера[26]: вот какие книжки я уж читал, и они меня интересовали, я ими зачитывался, к великой радости отца, который дал мне право брать и читать все, что я хочу, из его библиотеки. К этому я должен прибавить еще, что я был в эти лета страшно нервный и впечатлительный, что, может быть, и развилось во мне именно вследствие этой страстной охоты к чтению. Эта нервность и впечатлительность, в свою очередь, делали то, что какая-нибудь сцена или какое-нибудь обстоятельство, разговор, которые меня почему-нибудь поразили, запечатлевались в моем воображении и в памяти до такой степени живо и вместе с тем прочно, что мне стоило, например, только закрыть глаза и подумать некоторое время, чтобы требуемая сцена и все участвующие и действующие в ней лица представились бы мне как наяву, как происходило все на самом деле, а разговоры, останавливавшие на себе мое внимание, я помнил долгое время с поразительной верностью наизусть, как бы я их нарочно учил.

Ничего нет удивительного поэтому, что случай с Ильей Игнатьевичем, о котором я буду рассказывать, в высшей степени заинтересовал меня, приковал, так сказать, к себе все мое внимание, долго был для меня предметом упорных и тяжелых размышлений, в которых я с трудом разбирался и с еще большим трудом удерживался от высказывания прямо тех выводов и заключений, к которым они меня приводили.

IV

Однажды — помню, дело было ранней весной — к нам вдруг совершенно неожиданно приехала тетенька Клавдия Васильевна прямо из саратовского своего имения и, хотя была усталая с дороги, попросила в тот же день послать за Ильей Игнатьевичем. Тетенька была в отличном расположении духа, очень довольною всем тем, что нашла у себя в Саратове, рассказывала, что с ней очень редко случалось, о своих планах и видах на будущее, то есть какие она еще намерена сделать там приобретения и какие ввести усовершенствования в приобретенном имении.

— Ах, мой друг, — говорила она матушке, — ты не поверишь, какие там низкие цены на все в сравнении с нашими. Одно дорого там — люди. Представь, за девку там один помещик просил с меня тридцать рублей. Я даже расхохоталась... Правда, она «с прибылью», но ведь его жена поэтому-то ее и продавала, и потом, кто же ее знает, что она родит — может, тоже девку...[27]

Тетенька от всех этих приятных обстоятельств, которые она встретила во время этой своей поездки в Саратов, была даже в возбужденном каком-то состоянии. В это время она обыкновенно производила не радостное на всех впечатление, а, напротив, страшное, тяжелое, гнетущее, так как мы все знали, что в момент такого высокого подъема своего духа она бывала способна на самые жестокие и смелые дела.

К обеду, узнав о ее приезде к нам, явилась Анна Ивановна Мутовкина с докладом тетеньке о порученных ей делах. Дела эти все были — покупка людей для Саратова. Не помню уж, купила она этот раз для тетеньки, то есть приторговала или нашла их. Тетенька, по обыкновению, заперлась с нею у себя в комнате, и они долго пробыли там, беседуя и рассуждая.

К вечеру явился Илья Игнатьевич. Выбритый, причесанный, принарядившийся, то есть в длиннополом сюртуке с роговыми пуговицами и необыкновенно узенькими рукавами, как тогда носили, он покорным и готовым к услугам предстал пред своей бывшей госпожой. Мы пили в угольной чай, сидя все за большим круглым столом, в том числе и Анна Ивановна Мутовкина, а Илья Игнатьевич, заложив руки за спину и слегка отставив в сторону одну ногу, правильнее — как-то вывернув ступню, стоял у притолки в дверях и рассказывал городские новости, слышанные там, так как только что вернулся из города, где был по делам кого-то из соседей-помещиков. Тетенька время от времени начинала, в свою очередь, рассказывать ему о своей поездке в Саратов, — начинала, но как-то все не договаривала, останавливаясь, и добавляла:

— Ну, это мы с тобою об этом ужо поговорим...

По обыкновению своему, тетенька не вытерпела и этот раз, чтобы не укорить в глазах Ильи Игнатьевича Мутовкину, что она делала постоянно и, кажется, с целью возбуждать в них обоих соревнование.

— А ворона-то моя, — сказала тетенька, указывая головой на Мутовкину, — опять проморгала дело. Васильковы продавали три семьи — задаром почти пошли; не могла задатку дать без меня.

Илья Игнатьевич, как дипломат, промолчал на это, ничего не сказал, только кашлянул слегка и переставил ногу, а Мутовкина принялась оправдываться, говорила, что она не посмела без тетеньки начать этого дела, сказала, что уж она ли не служит ей верой и правдой, ничего не жалела, даже своей жизни, так как ей положительно известно, что ее за все эти дела давно уже хотят убить, и кончила тем, что расплакалась...

Тетенька очень даже любила это и помимо всяких соображений о конкуренции, просто потому только, что видела все-таки страдания, а это ей доставляло некоторого рода удовольствие, так как она в это время делала очень приятные улыбки, причем на щечках у нее показывались ямочки и глазки блестели так живо и радостно.

После чая Анна Ивановна уехала домой, а тетенька отправилась с Ильей Игнатьевичем к себе в комнату толковать о делах, и они там заперлись.

Тетенька просидела у себя в комнате, беседуя с Ильей Игнатьевичем, до самого ужина, и когда вышла оттуда с ним, мы все не могли не заметить какого-то особенного настроения, в котором она была: многозначительно улыбалась, потирала ручки и даже начинала шутить с нами, детьми, то есть со мною и с сестрой Соней, — признаки тоже несомненно прекрасного расположения духа, но уже в другом смысле, или, лучше сказать, по другому поводу: у она сделала какое-нибудь открытие, узнала что-нибудь любопытное и носится теперь с этим открытием, удерживаясь от подмывающего ее желания рассказать об этом. Мы все, разумеется, знали о таком настроении тетеньки, сотни раз его наблюдали и потому переглядывались в ожидании, когда она наконец не вытерпит и расскажет всем о своем открытии.

Илью Игнатьевича она отпустила домой, он раскланялся, поцеловал, по обыкновению, у тетеньки ручку и уехал, а тетенька, как только он вышел, кивнула вслед ему головой и, улыбающаяся и довольная, сказала:

— Каков старый хрен!.. Любовницу себе покупает...

Матушка молча посмотрела на нее.

— Да, — продолжала тетенька, — покупает... Как же...

Матушка молчала.

— Девку у Астафьевых... горничную... как же... То-то я заметила: он все у Астафьевых да у Астафьевых... Какие там такие могут быть у них особенные дела... с воды на квас перебиваются, все в долгу как в шелку, скоро жрать нечего будет, именьишко в аукцион пойдет... Ан оно вон что... дурак! На старости лет дураком хочет быть, — заключила тетенька.

— То есть как же это покупает? Разве он может купить? — спросила матушка.

— На мое имя просит позволить купить... Пускай... А мне-то что ж...

— Отчего же он ее на волю не откупит?

— Боится. Во-первых, те, как узнают, что он ее для себя в любовницы откупает, с него огромные деньги заломят... А потом, и так боится, как бы она не ушла от него, когда вольная-то будет... Ну, а тут уж не уйдет... нет! — радостно заключила тетенька.

И опять эти улыбки, на щечках ямочки, глазки горят и блестят, и она потирает руки.

— Клавденька! — воскликнула матушка. — И ты в этой грязи будешь участвовать, помогать ему будешь?..

— Что ж тут такого? — удивилась она в свою очередь. Разве этих примеров мало? Не только людей и землю покупают на имя помещиков, целые имения покупают на их имя те, кто не имеет право приобретать их на свое имя...

— Да разве это то же самое, Клавденька?

— А то как же?

— Ведь ты же знаешь, для чего он ее покупает?

— Мне-то какое дело — для чего... Просит позволения купить на мое имя — и только. Мне он доверяет... Отчего же... Непременно сделаю. И я еще по одному обстоятельству должна буду это сделать. Когда она моя будет, он будет опять весь в моих руках... Ведь он, старый хрен, значит, влюбился в нее, уж если покупает... Ведь он скупится, а тут не жалеет... И Астафьевы, должно быть, это уже смекнули, потому сумасшедшую цену за нее хотят — сто рублей...

Матушка с грустным лицом смотрела на нее, точно про себя, в тишине, безмолвно моля бога, чтобы он смягчил сердце тетеньки, пролил на него мир и благость...