Федор Кравченко - Семья Наливайко

• Название: Семья Наливайко
• Автор: Федор Кравченко
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

«Семья Наливайко» — повесть, посвященная жизни колхозной деревни в дни войны. Это повесть о трудностях, пережитых советскими людьми в тылу, об их неразрывной связи с фронтом, о величии духа советского народа.

В 1946 году книга была удостоена премии ЦК ВЛКСМ, неоднократно переиздавалась.

---

Увидев меня, он удивился. Я любил его, но не очень увлекался агрономией, и мое появление на опытном участке нельзя было объяснить простой случайностью. Несколько обеспокоенный, он пошел мне навстречу, но все же не удержался и хвастливо сказал:

— Видал, какая пшеничка?

Я целую минуту молча глядел на серебристо-зеленый квадрат, окруженный лесом подсолнечников. В поле медленно проплывали тени облаков. Максим стоял без фуражки, высокий и плечистый; ветер вихрил пряди его темных волос.

Когда я сказал, что началась война, Максим не поверил и улыбнулся. Я рассердился и, махнув рукой, направился к селу. Тогда Максим, быстро натянув на голову фуражку, побежал вперед. Он ни о чем не расспрашивал; казалось, все остальное для него понятно.

Войдя в дом, он недоверчиво оглядел мать и Клавдию, лепивших вареники, как и в прошлое воскресенье, и вдруг обернулся ко мне с сердитым, но уже проясняющимся лицом:

— Ты… звездочет… Я тебя за такие шутки так отлуплю!.. Ну и напугал, чертенок. До сих пор сердце бьется, как телячий хвост.

Максим засмеялся.

Но не успел он стряхнуть с себя неприятное настроение, как подбежала Клавдия и, прижимаясь к нему, оставляя следы муки на пиджаке, тихо заплакала.

Мать чересчур усердно вынимала из чугунного котла уже сварившиеся вареники.

В комнату вошли Роман и Петр. Она тут же усадила их за стол.

— Ну что, вкусные варенички? — спрашивала мать.

Можно было подумать, что ее совершенно не касалась война.

Максим и Роман успокаивали Клавдию, а Петр пробовал вареники, восторгаясь искусством «стряпух».

Изредка мать поглядывала на меня — самого младшего в семье. Я разбирал старые книги, надеясь найти среди них какой-нибудь военный учебник. Как трудно мне было сидеть у стола. В такие минуты мои предки садились на коней и мчались во весь опор на врага. А я листал учебники. Ах, черт возьми! Мне самому хотелось сражаться. Меня охватило такое возбуждение, что невозможно было усидеть на месте.

Мать о чем-то тихо разговаривала с Петром, и по их взглядам я догадался, что они говорят о моей близорукости. В семье привыкли, что мне, «слепцу», суждено оберегать старость матери; такие, как я, в армии не нужны.

Желая подразнить меня, Петр заговорил о том, что нам, холостякам, легко, мол, идти на фронт — никто не заплачет по нас.

Мать покачала головой, а Роман, шлепнув Петра по плечу, невесело пошутил:

— По тебе все наши девчата будут реветь…

Он обеспокоенно поглядывал в окно, ожидая Анну, гулявшую с маленьким Олегом у реки. Клавдия все еще прижималась к Максиму, мокрым лицом касаясь его бритых щек. Тяжело дыша, Максим обнимал жену: он хотел успокоить ее, но не находил слов.

Роман рассердился, глядя на них:

— Перестаньте хныкать! Тебя, Максим, не возьмут на фронт, ты ведь не обучен.

Максим вспыхнул:

— Думаешь, я фронта боюсь?

Клавдия на секунду оторвалась от Максима и недоверчиво поглядела на Романа, как бы спрашивая, правду ли он говорит. Роман, улыбаясь, пожал плечами:

— Послал же бог жену моему брату — души в нем не чает… Еще неизвестно, пошлют ли его на фронт, а она уже белугой ревет. А вот моя женка забежала куда-то и про мужа забыла. Но ведь кто-кто, а я, как политсостав, первый пойду на фронт.

— Положим, первыми уйдем мы, танкисты, — возразил Петр.

— Вон и твоя спешит, — сказала мать Роману, взглянув в окно, и тихо прибавила — Да не расстраивайте вы себя, хлопцы, может быть, еще обойдется. Давайте лучше обедать.

Оставив сына в соседней комнате, Анна Степановна неторопливо переступила порог. Внимательными глазами разглядывала она всех. С таким вниманием она изучала нас, учеников, когда чувствовала, что в классе не все в порядке.

Роман с нарочитым огорчением сказал:

— Где же ты ходишь, Аня? Видишь, как другие жены горюют? Клава уже наплакаться успела…

Анна Степановна скупо улыбнулась. Она была взволнована. Мимоходом приласкав Клавдию, она возбужденно заговорила:

— Я забежала на минутку в сельсовет. Вижу: партийцы наши что-то обсуждают у себя. Но не все. Стокоз вертится в коридоре и ахает. Увидел меня и говорит: «Вам хорошо, вас немцы не тронут, а меня повесят». — . «Почему же, спрашиваю, меня не тронут?» — «Беспартийная вы, хоть и образованная. А мне, малограмотному дураку, достанется». Ух, до чего же мне хотелось морду ему побить!..

— Ну, ты у меня и боевая, Аня! — сказал Роман, обнимая жену.

Она какая-то смешная: прижмется к Роману и отскочит сконфуженная. Может быть, потому, что я, ее бывший ученик, глядел на нее. А Клавдия целуется с Максимом без всякого стеснения.

Петр был веселее всех. Вот это парень! Я ему, танкисту, завидовал. И меня злило то, что Максим сидел, опустив голову, будто все мы уже поумирали и он один остался на белом свете. Правда, ему жаль было расставаться со своими полями, но ведь надо же оборонять их, раз враг войной пошел. Я что-то сказал ему об этом… Он рассердился.

— Молчи, сморчок, ничего ты не понимаешь.

— Ну, ну, полегче, — сказал Роман, вступаясь за меня. — В эту войну и сморчки будут воевать. Война, брат, всеобщая.

Мать испуганно поглядела на меня. Видимо, только теперь она поняла, что я тоже стремлюсь на фронт. Ей страшно было подумать, что, кроме Виктора, который уже несколько лет где-то летает, можем уйти на фронт и мы — все четверо. Пристальным взглядом окинула она нас всех, потом задержала на секунду глаза на мне, на Максиме и со вздохом села за стол.

Петр начал наливать в рюмки водку и собирался произнести тост, но мать опередила его:

— Не надо, Петруша. Помолчи…

Мы пили молча. Затем мать сказала, печально глядя на нас:

— А то нет… давайте выпьем за победу и за то, чтобы мы все вместе… вместе с нашим дорогим соколиком Виктором встретились тут… в этой самой хате.

— Ты… у нас герой! — закричал Петр, целуя мать.

Он, этот механизатор, был удивительно нежным и ласковым. Мне самому хотелось порой, чтобы Петр положил руку на плечо или погладил по голове; он и Нину целовал при всех; она краснела, но никогда не сердилась. А Петр говорил, подмигивая мне: «Смотри, тютя, как надо девушек любить».

Все выпили. Роман торжественно поднял свою рюмку, сказал:

— Я хочу выпить за матерей. Много испытали они и еще больше испытают. Война эта будет страшной, и многих мы не досчитаемся. Вот почему всем надо быть тверже стали… Чтоб ничто не сломило нас, чтоб земля наша выстояла. И кто останется в живых, пусть, как сказал Шевченко, вспомнит незлым, тихим словом тех, кто не вернется домой…

Тут уж и мать не выдержала. Глядя на нее, Петр сказал:

— Не надо плакать, мама. Во-первых, не все пойдут на фронт. Кое-кто дома останется. Такие вояки, как Максим и Андрей, фронту не нужны. А во-вторых… пускай кто как хочет, а я вернусь домой. Можете не сомневаться. И мы выпьем еще не одну четверть водки, чтоб я так жил. Ну, дамочки, — неожиданно закончил он, обращаясь к Анне Степановне и Клавдии, — может быть, вы уже наплакались, так помогите мне, холостому танкисту, уложить чемодан. Я должен уехать.

Клавдия все еще таращила глаза на него, глотая слезы. Он порывисто обнял ее:

— Эх, расцелуюсь-ка я напоследок с нашей красавицей-невесткой. Хлопцы, придержите Максима!

И он так поцеловал Клавдию, что Максим невольно зажмурился. Роман, делая вид, что сердится на Петра, сказал матери:

— Хорошо, что такого черта на фронт посылают. А то оставишь его в тылу — не одну жену отобъёт…

Клавдия подбежала к Максиму, прижалась к нему. Мать с улыбкой проговорила:

— Если в мирное время не отбил ни у кого жены, то кому теперь такое придет в голову?

Максим тихо сказал жене:

— Собери мне, Клава, мои вещички.

— А ты, Максюта, куда собрался? — спросил Петр, лукаво улыбаясь. — На охоту?

Максим не был воякой. Я вот «слепец», а во мне черт сидел. Так хотелось поскорее на фронте очутиться. А он — сильный, глазастый — никогда в армии не служил. Сначала учился в вузе, потом важной работой в колхозе занялся… Верхом Максим почти не ездил; ходит, бывало, по полю, хлебами любуется, к каждому стеблю присматривается. Руки у него необыкновенные: что ни посеет — растет. Палку в землю воткнет — почки выпускает весной. Взгляд у него ястребиный — в пути какую-нибудь козявку на стебле заметит, слезет с брички и уничтожит… Чирков шутя бил на лету. Я его зрению завидовал. Ах, мать не знала, кому какие глаза нужны.

VI

Дядька Никита с теткой Варварой и Гришей пришли с опозданием.

По воскресеньям дядька ходил на охоту или рыбу удил. Убьет двух зайцев или уток и всегда делится. Он ругался, если ему деньги давали. Отказаться от его воскресных подарков невозможно. Он на воротах повесит зайца и кричит на всю улицу: «Что это у тебя за зверинец, Катерина?»