Сюзанна Ринделл - Другая машинистка

• Название: Другая машинистка
• Автор: Сюзанна Ринделл
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-86471-694-6

Роуз Бейкер, замкнутая, чопорная, наблюдательная и острая на язык, работает машинисткой в полицейском участке на Манхэттене, стенографирует допросы и гордится своим твердокаменным профессионализмом. На дворе 1924-й, вовсю свирепствует «сухой закон», а Нью-Йорк, себя не помня, пьет и танцует в подпольных притонах. Прежняя мораль рассыпается в пыль, однако женщина в полиции – все-таки нонсенс. Роуз, воспитанная в строгости, вполне разделяет ценности уходящей эпохи и потешается над современными нравами. Но в один прекрасный день в участке появляется другая машинистка. Раскованная красавица Одалия – воплощение эпохи джаза, и Роуз мгновенно оказывается в плену ее обаяния, а скоро и в самом центре беспечного мира, где нет забот, одна лишь брызжущая радость. Этот дивный новый мир прекрасен и беззаботен, но мало-помалу все встает с ног на голову. Девичья дружба обращается в ревнивую зависимость, уютное сосуществование – в неоплатный долг, жажда справедливости – в преступление, доверие – в безумие, малодушная уступка – в неотменяемый приговор. Во всяком случае, так считает Роуз. Вдохновляясь «Великим Гэтсби», Сюзанна Ринделл написала захватывающую историю о лжи, доверии и одержимости. В этой истории грохочет джаз и звенит задорный, хотя и несколько истеричный смех. «Другая машинистка» – черная комедия нравов и нуар, психологический триллер, история дружбы, история любви и история о невозможности правды.  

---

Одно особое событие помогло мне осознать, как глубоко я полюбила Адель. Мы с сестрой Гортензией месили в кухне тесто, из которого пекут облатки для причастия. И вдруг Адель обернулась ко мне и сказала:

– Роуз, у тебя так здорово получается! Тесто плотное, не опадает. До чего же ровно поднимается! Прямо идеально!

Естественно, мои щеки под легкой присыпкой муки невольно зарозовели. Адель же улыбалась и болтала дружелюбно, и мысли ее текли, будто сироп, который добавляют в тесто для приятного аромата.

– Может, ты унаследовала талант от матери, – вслух размышляла она, – или отца. Да, сама подумай: наверное, твой отец был пекарем! Это бы все объяснило, верно?

Услышав эту реплику, сестра Гортензия громко фыркнула, и Адель обернулась в испуге. Я-то отнюдь не дура и давно уже подслушала разговор монахинь, во всех подробностях обсуждавших мое происхождение. Собственно, я многократно слышала, как они перебирают обстоятельства, при которых я появилась в приюте. Если верить их рассказам, родители мои вовсе не были раздавлены злосчастной судьбой, как сплошь и рядом происходит в знаменитых романах Чарльза Диккенса. Иными словами, своим рождением я отнюдь не была обязана любви, увядшей в трущобах, и в приюте оказалась не из-за того, что мои опекуны сгорели вместе с усадьбой во всепожирающем пожаре. Говорят, факты порой удивительнее вымысла, а как по мне, правда всегда разочаровывает. В той версии истины, которую мне довелось услышать, мои родители оказались супружеской парой среднего класса, вполне обеспеченной. Пожалуй, у меня имелись все шансы остаться в семье и получить обычное воспитание, если бы отец не подхватил некое венерическое заболевание, которым невозможно заразиться иначе, нежели общаясь с многочисленным сословием… что ж, буду откровенна и назову их попросту ночными бабочками. По словам монахинь, мать «пожертвовала» меня в приют назло отцу и бросила ему вызов: мол, пусть только попробует вернуть меня против ее воли. Насколько мне известно, он подобных попыток не предпринимал, убоявшись, как я догадываюсь, гнева своей грозной супруги. Ее же понятие о справедливости было беспощадным и простым до красоты: раз он не желает хранить верность, она отказывается воспитывать его детей.

Разумеется, я бы предпочла всеобщую гибель в огне этой правде о мелочной ревности и злобе. Готова признать, что моя история, в отличие от большинства сиротских сюжетов, совершенно лишена красок, – потому я и верю, что монахини не присочинили. Плетеная колыбель, в которой меня подобрали, доказывала, что родители мои принадлежат к среднему классу, и в ту же корзину мать положила письмо с весьма наглядным, во всех деталях, описанием пороков моего отца, но преблагоразумно не поставила подпись, не указала примет, по которым смогли бы установить ее личность.

Когда Адель принялась строить догадки насчет моих родителей, сестра Гортензия тут же просветила ее и вкратце описала проступки отца и способ, которым мать с ним поквиталась. Сестра Гортензия никого не щадила, но, к счастью, монахини и прежде не потакали мне и не утешали детскими сказочками о моем происхождении. И все же губы мои невольно изогнулись в легкой, почти незаметной счастливой улыбке, когда Адель воскликнула:

– Как же так, сестра Гортензия! Неужели кто-то согласился по собственной воле отдать такую милую, умную девочку, нашу Роуз! – А потом обеими руками сжала мою ладонь и сказала: – Честное слово, Роуз, не верь в эту ужасную выдумку: ты достойна лучшего!

Сестра Гортензия раздраженно закатила глаза, обернула свой ком теста влажной марлей и сунула его в морозильник. А я застыла, сжимая руку Адель, и голова у меня кружилась и плыла, словно от удара шар-бабы. Что-то необычное происходило со мной: крошечная дверца отворилась в груди. Я увидела будущее, где я не одинока, и знала, что Адели в тот миг предстало то же видение.

Шепот Дотти на кухне, ее неверные, недостойные домыслы довели меня чуть ли не до тошноты, но пробудили воспоминания, и я поняла, как сильно все еще тоскую по Адели. Я сидела у себя в комнате и думала о ней: блестящие карие глаза, морщинка на лбу, которая никогда не разглаживалась, и как Адель напевала, если монахини посылали ее трудиться на кухню, а руки у нее вечно в цыпках от работы по хозяйству, и она частенько забывала повязать шарф, а порой отказывалась от зонтика, потому что опасалась, как бы желание уберечь волосы от дождя не сочли тщеславным. Много всего вспоминалось, и я сидела, погрузившись в свои мысли, перебирая подробности.

Дверь распахнулась – я резко распрямилась, – ворвалась Хелен. Тут я поняла, что с самого начала этого ждала, сидела почти неподвижно, перелистывала страницы, не различая строк. Хелен страшно удивилась, застав меня в этой позе – на кровати, с книгой в руках. Кажется, она вздрогнула; я же ощутила легкий укол высокомерного удовлетворения.

– Ой! Ты дома.

– Да.

– Я… мы не слышали, как ты вошла.

– Мм.

– Давно ты дома?

– Меня отпустили на вторую половину дня, – сообщила я. – В награду за прилежную работу.

Я понимала, конечно, что это не ответ на вопрос, но мне хотелось подразнить Хелен, подержать ее на крючке: пусть мучается, гадая, какую часть их злопыхательской беседы я успела разобрать – или не успела. Хелен прошла к туалетному столику, что располагался на отмеченной занавеской границе между нашими тайно воюющими территориями. Я следила за ней взглядом; она склонилась к зеркалу, изучая свое отражение, и нервно выдергивала забытые в волосах шляпные шпильки.

– Пораньше домой – умница наша! – Она выдавила смешок, подозрительно подглядывая за моим отражением в том же зеркале, потом вновь сосредоточилась на собственной физиономии. – Боже-боже! Только погляди! Словно в соляной шахте весь день проработала. – Взгляд ее не отрывался от зеркала, а тело само собой механически опустилось на стул перед туалетным столиком. Хелен то укладывала волосы, то пощипывала щеки – я понимала, что она пытается уклониться от разговора, и беспощадно сверлила ее взглядом.

– Я слышала тебя и Дотти, – тихо и вкрадчиво произнесла я.

На краткий миг ресницы Хелен вспорхнули, губы сложились удивленным колечком. «Победа, – сказала я себе. – Сейчас она будет пресмыкаться». Однако быстро сработала невидимая пружинка, и Хелен вновь сама безмятежность.

– Прости? Что ты сказала, дорогая?

Бодрый, слащавый тон. Наверное, мнит себя дипломатом. Хочет выкрутиться и чтоб я не лезла в ссору. Но я-то не боюсь. Я еще поднажала:

– Я сказала, что слышала, о чем вы с Дотти говорили, когда я вошла.

Она резко втянула воздух, что-то застряло у нее в горле, и Хелен с трудом подавила приступ захлебистого кашля.

– Вот как? – с наивным любопытством переспросила она, прочистив глотку. – Значит, ты слышала, как я жалуюсь на эту ужасную Грейс у нас в магазине. – Нервный смешок. – Как некрасиво. Ты же знаешь, я не одобряю сплетни… Ну что ж, бывает, все мы время от времени себе позволяем.

– О Грейс я не слышала ни слова. Но я слышала, как вы обсуждали кое-кого другого.

– Ну извини, тогда уж и не знаю, о чем ты. – Она усмехнулась – чересчур широко, так льстиво скалится трусишка-далматинец. А затем деловито отвернулась и продолжала прихорашиваться перед зеркалом.

Я не верила собственным глазам и ушам: она так и будет разыгрывать из себя невинность! Но я-то уже заглянула в ее карты и видела, что руки у шулерши дрожат.

– Видимо, ты не считаешь нужным извиниться.

Я передернулась, услышав себя как будто со стороны: точь-в-точь чопорная школьная училка, на последних словах голос взмыл несколькими октавами выше, отчего вовсе не сделался приятнее. Припомнилось, как в детстве миссис Лебран отчитала меня, когда я по ошибке сложила серебро не в тот ящик. А, наплевать: я высказалась напрямую и предвкушала облегчение – сейчас все пойдет в открытую. Еще минутку – и…

Хелен обернулась ко мне, заморгала, якобы озадаченная. Опять-таки я узнала выражение из того репертуара, который Хелен частенько отрабатывала перед зеркалом.

– О! – сказала она, будто внезапно припомнив какую-то ерунду. – Ну да, ты права, я совсем забыла. – Она оторвалась от зеркала, подошла к армуару и что-то из него вынула: – Вот твои перчатки, прости, что долго не возвращала.

И великодушным жестом протянула мне пару бордовых перчаток, которые я не видела уже год и не помнила, чтобы одалживала их соседке. Я думала, они потерялись, а тогда надвигалась зима, я наскребла небольшую сумму и купила взамен другие, серые, гораздо менее элегантные.

И вот Хелен потрясает моими потерянными перчатками у меня перед носом. Раскаленное добела негодование так и шипело под кожей. Я взяла перчатки – на вес и на ощупь точно две снулые, скользкие форели. Значит, вот какую игру она затеяла. Я сказала себе, что не стану больше добиваться извинения от девчонки настолько подлой, что она как угодно выкручиваться будет, лишь бы не признать себя виноватой. Отвернулась и пошла прочь – но тут же передумала. Несправедливо, решила я, так и оставить меня расхлебывать обиду в одиночестве. От гнева трясло, прямо все тело ходуном ходило. Я вновь развернулась и напряженно, механическим шагом, как заводная кукла, подступила к Хелен.