Сюзанна Ринделл - Другая машинистка

• Название: Другая машинистка
• Автор: Сюзанна Ринделл
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-86471-694-6

Роуз Бейкер, замкнутая, чопорная, наблюдательная и острая на язык, работает машинисткой в полицейском участке на Манхэттене, стенографирует допросы и гордится своим твердокаменным профессионализмом. На дворе 1924-й, вовсю свирепствует «сухой закон», а Нью-Йорк, себя не помня, пьет и танцует в подпольных притонах. Прежняя мораль рассыпается в пыль, однако женщина в полиции – все-таки нонсенс. Роуз, воспитанная в строгости, вполне разделяет ценности уходящей эпохи и потешается над современными нравами. Но в один прекрасный день в участке появляется другая машинистка. Раскованная красавица Одалия – воплощение эпохи джаза, и Роуз мгновенно оказывается в плену ее обаяния, а скоро и в самом центре беспечного мира, где нет забот, одна лишь брызжущая радость. Этот дивный новый мир прекрасен и беззаботен, но мало-помалу все встает с ног на голову. Девичья дружба обращается в ревнивую зависимость, уютное сосуществование – в неоплатный долг, жажда справедливости – в преступление, доверие – в безумие, малодушная уступка – в неотменяемый приговор. Во всяком случае, так считает Роуз. Вдохновляясь «Великим Гэтсби», Сюзанна Ринделл написала захватывающую историю о лжи, доверии и одержимости. В этой истории грохочет джаз и звенит задорный, хотя и несколько истеричный смех. «Другая машинистка» – черная комедия нравов и нуар, психологический триллер, история дружбы, история любви и история о невозможности правды.  

---

И великодушным жестом протянула мне пару бордовых перчаток, которые я не видела уже год и не помнила, чтобы одалживала их соседке. Я думала, они потерялись, а тогда надвигалась зима, я наскребла небольшую сумму и купила взамен другие, серые, гораздо менее элегантные.

И вот Хелен потрясает моими потерянными перчатками у меня перед носом. Раскаленное добела негодование так и шипело под кожей. Я взяла перчатки – на вес и на ощупь точно две снулые, скользкие форели. Значит, вот какую игру она затеяла. Я сказала себе, что не стану больше добиваться извинения от девчонки настолько подлой, что она как угодно выкручиваться будет, лишь бы не признать себя виноватой. Отвернулась и пошла прочь – но тут же передумала. Несправедливо, решила я, так и оставить меня расхлебывать обиду в одиночестве. От гнева трясло, прямо все тело ходуном ходило. Я вновь развернулась и напряженно, механическим шагом, как заводная кукла, подступила к Хелен.

Я подошла вплотную, встала прямо перед ней чуть ли не нос к носу. Она встретила меня благосклонной улыбкой. А потом словно кто-то открыл кран – и краски отхлынули от ее лица. Очевидно, в этот миг она вполне осознала, что сейчас произойдет и на что я способна, если еще сильнее меня обозлить. Все так же напряженно, механически я подняла руку с парой перчаток и стремительно рассекла ими воздух. С ласкающим мой слух ШЛЕП! они хлестнули Хелен по щеке. Хелен сразу же взвыла, зарыдала в голос.

– Подлюка! – крикнула она мне, заливаясь слезами.

Но я отключила звук. Спокойно, тщательно натянула перчатки. Расправила каждый пальчик и вышла из комнаты, намереваясь прогуляться перед сном.

Я бродила несколько часов, блуждала там и сям и вернулась, когда ужин давно уже был и накрыт, и убран со стола. Поднявшись к себе, я убедилась, что Хелен усмирена. Видеть я ее не могла, поскольку она полностью задернула простыню посреди комнаты и совсем от меня отгородилась, однако я слышала, как она тихонько всхлипывает: последние спазмы, надо думать, продолжительного плача «от души», которому она предалась, едва я вышла за дверь. Я спрятала перчатки в свой комод (прекрасно понимая, что недолго им там лежать, воровку не отучишь от мелких краж) и забралась под одеяло с той книгой, которую тщетно пыталась читать днем.

Я надеялась, что на сей раз чтение пойдет легче, ведь я обличила Хелен и облегчила душу, отчасти восстановив справедливость, но все никак не могла сосредоточиться. Вновь я переворачивала страницы, толком не видя строк. Остро ощущалось присутствие Хелен по ту сторону простыни. Небось страдает, как жестоко ее обидели. С утра первым делом побежит жаловаться Дотти, если до сих пор не наябедничала. И не пожалеет трудов, распишет, сгустит краски. На пару понавыдумывают. Смутное желание проявить свою власть подняло меня с кровати – я выключила люстру, единственный на всю комнату источник света, однако Хелен и не пикнула. Я заползла обратно под одеяло и закрыла глаза. Понимала, что мне еще долго не уснуть, понимала и другое: в этом доме больше оставаться нельзя. Нужно что-то менять.

Прошло еще несколько недель, прежде чем мы с Одалией сблизились настолько, что я смогла полностью довериться ей и пожаловаться на Хелен. Но как только я на это отважилась, все преобразилось.

6

– Твоя Хелен – ничтожество. Как ты это терпишь? Переезжай ко мне в отель! – легко и небрежно заявила Одалия, когда я решилась поведать ей эту историю несколько недель спустя.

Она одарила меня невинной девичьей улыбкой и тут же (как странно одно не вязалось с другим) выпустила тонкую струю дыма. Дым повис в воздухе, соблазнительно свиваясь и развиваясь, точно пресловутый змей первородного греха, и, наконец, взвился к высокому сводчатому потолку ресторана. Одалия извлекла сигарету из тонкого мундштука слоновой кости и раздавила тлеющий окурок в граненой хрустальной пепельнице, не обращая ни малейшего внимания на укоризненное цоканье языков – какие-то две седовласые ханжи таращились на нас через весь зал. Я-то понимала, что мундштук сам по себе – уступка пугливым престарелым дамам: вообще-то Одалия предпочитала обходиться без него. Затушив сигарету, она глянула на меня – личико такое свежее, глаза так сияют, – и мне почудилось, она рада этой идее, жить со мной вместе. Сердце затрепыхалось.

Ох! Я тут немного сбилась. Нужно сперва объяснить, как вышло, что мы с Одалией подружились. Как она сумела покорить меня и все прочее. Врач, который теперь меня лечит, велит сосредоточиться и излагать в должном порядке – в хронологическом порядке, настаивает он. Говорит, что передавать события в той последовательности, как они происходили, целительно для разума.

И мне теперь не составит труда пересказать события, поскольку задним числом все прояснилось. Дверь к дружбе первой отворила сама Одалия и сделала это очень просто – предоставила мне разливаться сколько вздумается на самую дорогую моему сердцу тему: петь хвалы сержанту. Теперь, когда я лучше знаю Одалию, я спрашиваю себя: она угадала мою склонность к сержанту и заранее решила на ней сыграть – или случайно наткнулась на этот сюжет и сообразила, как этот разговор мне приятен?

Я не забыла, что уже успела кое-что рассказать о сержанте: закрученные усы, плотная фигура, нетерпимость к любого рода дурачествам, уважение к приличиям и респектабельности. Но и в совокупности перечень этих качеств не передает то, что мне кажется подлинным характером этого человека.

Сержант и я с самого начала нашли общий язык. Когда по окончании стенографических курсов меня направили в участок, собеседование со мной проводил сержант.

– Я могу прочесть эти бумаги, – сказал он, раскрыв картонную папку, которую утром доставил мальчишка-посыльный, – и они расскажут мне о вас практически все. Воспитывались в монастыре, хорошо учились в школе, и, хоть вы и сирота, обычных провинностей – обмана, воровства – за вами не числится. Или же… – он захлопнул папку и бросил ее на стол, развалился на стуле и двумя пальцами покрутил кончик левого уса, – или же я могу присмотреться к вам и сказать, что вижу настоящую молодую леди – благонравную и добросовестную.

Так это и случилось: между нами установилось взаимопонимание, и я получила работу. Словно подчеркивая, насколько он уверен в моей профессиональной пригодности, сержант не спросил даже мнения лейтенанта-детектива или суперинтенданта, а сразу пожал мне руку и поздравил со вступлением в ряды.

Провожая меня до дверей, он опустил ладонь мне на плечо.

– Понимаю, в жизни вам пришлось нелегко, – сказал он. Я не нашлась что ответить, просто чуть кивнула. Сержант улыбнулся, отеческое прикосновение его ладони грело изгиб моего плеча сквозь искусственный шелк лучшей блузы, какая у меня имелась. – Обещаю вам, Роуз, никто из ребят даже не намекнет на ваше происхождение. Хоть вы всего-навсего женщина, я вижу, что вы умеете приносить пользу, и в нашем участке ваше прилежание оценят.

Почему-то тяжесть большой, как медвежья лапа, ладони была мне приятна. И – внезапно обретенная уверенность в себе. Глубокая уверенность, ведь я не только успешно получила работу, но и убедилась, что на свете все еще есть добрые, честные люди, которые верят в обоснованную и беспристрастную справедливость, и эти люди – соль земли.

Причем сержант вовсе не показался мне застенчивым, блеклым человечком. Вот уж нет. Это человек крайностей, даже внешне: яростный красный оттенок всегда румяного лица и льдисто-голубые глаза. Но сильнее всего ощущалось – ощущается, правильнее будет сказать, – его самообладание. Все контрасты идеально уравновешивают друг друга.

В ту пору стол Одалии стоял прямо напротив моего. Казалось бы, само собой должно было возникнуть постоянное общение, однако поначалу мы обе молчали. Как я уже говорила, с первого взгляда эта девушка вызвала у меня странное, необъяснимое чувство, но я бы вовсе не назвала его мгновенной симпатией. Когда же она сблизилась с Айрис, а потом, что совсем уж обидно, чуть было не сдружилась с Мари, я сочла ее дурой и обливала холодным душем равнодушия – понимая, что это не пройдет незамеченным.

И вдруг, к моему изумлению, в один прекрасный день Одалия вышла из камеры для допросов и воскликнула:

– Он словно сам Закон, правда же?

Поскольку мы с ней беседовать не привыкли, я даже оглянулась, соображая, к кому она обращается. Уже наступила пора, когда дни становятся короче. Впереди нас ждала зима с длинными темными ночами, и, хотя было всего четыре часа, на смурном небе пепел сменялся золой, а в участке все еще шла работа. В предзакатные часы человеческая деятельность становится даже энергичнее. Горели электрические лампы, звонили телефоны, жужжали голоса, шуршали бумаги, скрипели шаги, и разом, в унисон, выбивали дробь печатные машинки. И какое нам дело, день снаружи или ночь: все заняты по горло, поглощены работой. Одалия остановилась у своего стола, обернувшись ко мне, ее вопрос (риторический) повис в воздухе без ответа. Я подняла голову и помню – и сейчас отчетливо помню, так и стоит перед глазами этот образ – мерцающий нимб от голой лампы вокруг ее головы, идеальная корона света запуталась в сиянии шелковых, черных, уже остриженных волос.