Альфред Рамбо - Русские и пруссаки. История Семилетней войны

• Название: Русские и пруссаки. История Семилетней войны
• Автор: Альфред Рамбо
• Издательство: Воениздат
• Жанр: История
• Год: 2004
• ISBN: 5—203—01929—0

Впервые в России на русском языке издается труд известного историка и литератора Альфреда Рамбо (1842–1905), написанный в далеком теперь 1895 году. Автор, опираясь на многочисленные документальные источники, достаточно подробно освещает все крупные сражения Семилетней войны 1756–1763 гг., в которых участвовала русская армия. Он справедливо отмечает, что кампании русской армии в эту войну можно считать великой военной школой XVIII столетия.

---

Прусский король, оказавшись в одиночестве на необагренном кровью поле сражения, приказал генералу Платену угрожать русским магазинам в Познанском воеводстве, в результате чего было взято в кублинском магазине 5 тыс. телег и 7 пушек.

Фридрих II старался как можно дольше занимать сильную позицию у Бунцельвица: «Если бы запасы провианта позволили армии короля удерживать ее, кампания в Силезии обошлась бы без потрясений, несмотря на грозные приготовления неприятеля; однако швейдницкий магазин, снабжавший армию продовольствием в течение почти всего года, уже приближался к полному истощению»[309]. Припасов оставалось всего на один месяц. 26 сентября король приказал взорвать все укрепления лагеря и оставил в Швейднице 5 батальонов, 100 драгун и выздоравливающих раненых, а сам перешел к Носсену у Мюнстерберга (29 сентября).

Главная русская армия, ослабленная на 18 тыс. чел. уходом корпуса Чернышева, возвратилась за Одер и шла к Познанскому воеводству. Отступление Бутурлина было настоящим подарком для Фридриха II. Никто из его противников так не досаждал ему и не нанес такого вреда, как русские. Ненавистью к ним дышат даже его письма к Вольтеру, например, по поводу книги «История России при Петре Великом»: «Скажите на милость, с чего это вам вздумалось сочинить историю сибирских волков и медведей? <…> Я и не подумаю читать про сих варваров и предпочту ничего не знать о том, что они обитают на нашем полушарии»[310]. Однако русские никак не позволяли ему забыть об их существовании. Именно в этот момент происходило самое важное событие этой «жалкой» кампании. Хотя Лаудону и недоставало решимости для фронтальных атак, и он даже утрировал «кунктаторскую»[311] осторожность Дауна, ему была присуща назойливость мухи — потерпев неудачу, он отступал на недалекое расстояние и быстро возвращался к прежнему месту. Фридриху II никогда не удавалось полностью и надолго избавиться от него. Пока король шел к Мюнстербергу, надеясь приманить за собой Лаудона, австрийский генерал сделал обходной маневр, подошел к Швейдницу и в ночь на 1 октября внезапным штурмом взял его. Из крепости не успели сделать и десяти выстрелов, и потери австрийцев были бы ничтожны, если бы не взрыв порохового склада. Фридрих приписывает большое значение действиям майора Роки, содержавшегося в качестве пленного вместе с 500 итальянскими солдатами австрийской армии. Рока вошел в доверие к командиру гарнизона генералу Застрову и, пользуясь этим, доставил Лаудону сведения, решившие исход штурма. Впрочем, сопротивление, судя по всему, оказалось более серьезным, чем пишет Фридрих: у австрийцев было выведено из строя 63 офицера и 1394 солдата (400 вследствие взрыва). Русские потеряли только 5 офицеров и 92 солдата. Правда, их участие было невелико: из 18 тыс. чел. корпуса Чернышева для штурма отрядили только 800 чел., но зато они шли во главе колонн. Как пишет историк Н. Сухотин, при последовавшем грабеже только русские солдаты соблюдали дисциплину и оставались на бастионах, в то время как их союзники бросились грабить дома и лавки.

Похоже, что Лаудон был очень доволен уходом главной русской армии — после отказа штурмовать лагерь Фридриха II оба главнокомандующих как будто стыдились друг друга. Лаудону, который не планировал никаких крупных операций, были совершенно не нужны 50 тыс. русских. Он вовсе не хотел оставаться даже в номинальном подчинении у Бутурлина и тем более делиться с кем-нибудь возможными успехами, как, например, в Швейднице.

Что касается русского командующего, то для него, если он не хотел растратить попусту всю кампанию, оставалось только торопить Румянцева со взятием Кольберга, издалека оказывая ему посильную помощь.

Осада Кольберга была уже четвертой за эту войну.

Предполагалось, что вся экспедиция будет секретной, однако это не помешало Фридриху II с самого же ее начала быть в курсе всех дел. Румянцев разделил свои войска на две колонны под командою генералов Ельчанинова и Бибикова. 9 июня он, имея всего 8 тыс. чел., достиг Руммельсбурга, где ему было предписано ждать подкреплений.

Из Руммельсбурга он писал Бутурлину, представляя о недостаточности столь малого корпуса для подобного предприятия. К тому же батальоны не имели штатного состава, ему отдавали солдат из самых слабосильных и плохо экипированных, многие офицеры страдали от увечий и полученных ран. Из артиллерии в наличии были только полковые пушки. Бутурлин, соглашаясь с приведенными резонами, побуждал Румянцева не падать духом — придя под Кольберг, он будет иметь 20 тыс. чел. и 60 пушек (включая полковые).

Укрепления Кольберга со времени первых штурмов нисколько не усилились. Комендантом оставался все тот же полковник Гейде, выдержавший уже три предыдущие осады. Его гарнизон состоял всего из четырех батальонов. Но с самого начала Фридрих послал ему на помощь принца Фридриха Евгения Вюртембергского, раненного при Кунерсдорфе и неоднократно уже нами упоминавшегося. Этому младшему брату правящего герцога Вюртембергского было уже тридцать лет, впоследствии ему предстояло и самому занять герцогский трон (1795–1797 гг.). Его сын Фридрих стал первым королем Вюртемберга (1797–1816), а дочь — российской императрицей{75}. Он был не только дедом двух царей (Александра I и Николая I) и вице-короля Польши (великого князя Константина Павловича), но еще и дедом вестфальской королевы Екатерины и прадедом принца Наполеона и принцессы Матильды{76}.

Фридрих Евгений привел в Кольберг 16 батальонов и 20 эскадронов отборной кавалерии, всего 12 тыс. чел. Поскольку сама крепость невелика, принц устроил к юго-востоку от города укрепленный лагерь, упиравшийся справа в реку Персанту, а слева — на укрепленную деревню Балленвинкель. По периметру он имел не более 1,5–2 тыс. шагов. Было сооружено 11 редутов, отстоящих один от другого на ружейный выстрел. Остальные укрепления находились по берегу Персанты или защищали Балленвинкель. Таким образом, русским предстояла двойная осада: города и лагеря.

Кроме того, 5 июня корпус генерала Вернера занял Кёрлин, и теперь у пруссаков на берегах Персанты насчитывалось уже 26 батальонов и 45 эскадронов против 8 или 9 и соответственно 10, которые привел Румянцев.

Вместе с корпусом Тотлебена он мог бы иметь 11–12 тыс. чел., но командир легких войск отнюдь не спешил встать под его команду. Он держался на достаточном удалении, объясняя это такими помехами, как река и неприятельские отряды. Впрочем, Тотлебен отправил к Румянцеву бригаду Бекетова в составе Муромского, Киевского и Вятского полков.

Стычки становились все чаще и чаще. Уже 19 июня генерал Вернер выслал на разведку в сторону Кёслина отряд кавалерии, который столкнулся с донцами, и прямо на глазах самого Румянцева произошла лихая схватка. Казаки сокрушительным натиском отбросили неприятеля. В донесении царице Румянцев писал: «… поставляя сам сие за неимоверное, буде бы очевидным свидетелем не был и честью моею засвидетельствовать не мог»[312]. Кроме того, он отдавал должное дисциплине, соблюдавшейся в армии Бутурлина на всем пути ее следования: «Жители, как в сем городе (Кёслине), так и во всех других и в деревнях, даже кои в последних моих форпостах, что и сам очевидно видел, — спокойно в своих домах живут, но истощены и в убожестве находятся …»[313]

Теперь Румянцев занимал уже весь правый берег Персанты, от Бельгарда до самого устья. Для начала осады ждали только прибытия флота, который должен был доставить 6,5 тыс. солдат десанта и осадный парк.

28 июня случилось происшествие, вызвавшее сильное волнение всей русской армии, — в Бернштейне был арестован генерал Тотлебен с сыном и оба отправлены в Петербург как государственные преступники. «Дело Тотлебена» явилось одним из самых странных эпизодов всей русско-прусской войны. Чтобы разобраться в нем, нужно вернуться немного в прошлое.

Тотлебен, по происхождению тюрингский немец, пользовался когда-то большими милостями при дворе Августа III. Попытав счастья самыми разными путями, он в 1757 г. поступил на русскую службу и в первых кампаниях выступал, судя по всему, лишь в роли отважного партизанского командира, любителя рискованных набегов. Не очень заботясь о дисциплине и весьма снисходительный к грабежам, Тотлебен давал волю своим казакам и гусарам, которые обожали его. Неусыпно бдительный и неутомимый, всегда застававший неприятеля врасплох, но никогда сам не попадавшийся, нетерпимый ко всякой над собою власти, он умел находить для себя высоких покровителей через голову непосредственных начальников, мало заботясь при этом о точности донесений своей разведки. Взятие Берлина принесло ему известность. Правда, его атаки были малоуспешны, но зато в высшей мере проявилось искусство интриги: он перемежал тайные переговоры с видимыми для всех наступательными действиями, одурачивал и австрийского генерала Ласи, и собственного своего командира графа Чернышева, одним словом, превратил осаду Берлина как бы в частное предприятие. Войдя в эту столицу чуть ли не как желанный гость, почти как друг, он старался представить себя благодетелем побежденных, смягчающим строгость имевшихся у него инструкций, вплоть до того, что, действительно, своими хитростями спасал даже королевские учреждения. Тотлебен стал ненавистен австрийцам и вызывал раздражение самих русских, которые не могли простить ему, что он лишил их славы победного штурма и немалой части добычи, равно как и его чрезмерную заботливость о резиденции того самого короля, который отнюдь не проявил ее по отношению к саксонской столице.