Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

25 июня

Выработал для себя стиль жизни — философское, размеренное течение, в котором могу существовать; каркас, систему мер, основание. Мое «я». Всегда к этому стремился; ведь в Англии, чтобы обрести веру в себя, надо уничтожить ряд барьеров — свое англичанство, прошлое ученика частной школы, бывшего офицера, христианина, выпускника Оксфорда! Все препятствует этому. Вот почему я люблю Э. В ней нет тысячи вещей, которые есть в других женщинах, но она уникальна, законченная личность, единственная в своем роде.

Летнее солнцестояние. Думаю, этот день для меня важнее всех других праздников года — в нем глубокая сила самосознания. Четыре великих праздника: зимнее солнцестояние — смерть; весеннее равноденствие — жизнь в смерти; летнее солнцестояние — жизнь; осеннее равноденствие — смерть в жизни.

6 июля

Подавленность; обычная хандра в середине лета. Призрак нищеты. Всю неделю мы с Э. ведем борьбу за существование; наших общих денег хватает, только чтобы протянуть от пятницы до пятницы. Вдвоем мы зарабатываем тринадцать фунтов, пять платим за квартиру, остальные восемь испаряются быстро, словно роса в жаркий день. Впереди не маячат ни отдых, ни прочие радости; развода нет, публикаций нет и свободы тоже. Любовь есть, это здорово. Мы в этом уверены. Э. никогда не выглядела так хорошо, она все больше нужна мне и все так же отвлекает от дела. Я могу работать только в одиночестве, в тишине — не в ее присутствии или в присутствии других людей. Гнев переполняет меня, когда приходится тратить время на домашние дела — приготовление еды, уборку, мытье посуды, застилание постелей. Раздражает и работа в колледже — поверхностное преподавание, лекции, ничтожные дела, исправление ошибок у глупеньких девушек — будущих продавщиц, машинисток, разной обслуги женского пола; книгу о Греции приходится печатать урывками. Но страшнее всего — глупость. Когда работаю, я окружен ею, нахожусь в ней, должен ее терпеть. Иногда кажется, что публикация нужна мне для того, чтобы можно было позволить себе быть грубым, разнести всю теперешнюю жизнь в клочья и предать забвению. И самое главное — оправдать ее. Вот почему люди стремятся преуспеть — чтобы расплатиться за проделанный подъем.

1 августа

Nuit blanche после теплого, сердечного уик-энда; все это предсказуемо, как колебания маятника. Перед сном Э. читала рассказ Хемингуэя «Горы, как белые слоны», он навел ее на думы о наших отношениях, и ночь прошла под знаком невротических обвинений и самообвинений — такой чистой воды неврастению я еще у Э. не наблюдал[504]. Ее поведение становится пугающе шизофреническим — нежность и теплота (это состояние она называет «жить не думая») по утрам разительно отличаются от вечернего ослиного упрямства и злобы.

Главная проблема — ее чувство вины перед Анной, оно отравляет наши отношения, лишает их радости. Мы не занимаемся любовью, а валяем дурака, в то время как горит Рим. Такие вот мысли бродят у нее в голове, грохочут там — это чувство вины, как тяжелая артиллерия. С ним надо справиться, иначе оно ее поглотит. Справиться — значит, на мой взгляд, признать вину, принять и включить сотворенное зло в себя настоящую, но Э. называет это «моральной аэробикой». Для нее единственно приемлемое отношение — ощущать эту вину как открытую рану и страдать, постоянно страдать. Я не могу заставить ее посмотреть на случившееся разумно: рану следует продезинфицировать и дать ей спокойно заживать. Она говорит, что наши отношения обречены из-за наших проступков, — в сердцевине навсегда останется гнильца. Мне трудно серьезно относиться к этой примитивной католической бредятине, но надо учитывать ее искреннюю веру в то, что нельзя предотвратить последствия прошлых действий. Когда она непрерывно стенает, говоря о гнилой сердцевине, я ненавижу ее за принадлежность к подавленной части человечества, которая не борется в меру своих сил, а приспосабливается к обстоятельствам. И это у нее не религиозная позиция; верующие люди (и религиозные доктрины) допускают возможность искупления грехов: добрые деяния в настоящем помогают искупить злые поступки в прошлом. Ее проблема психологическая — пуританская, только фиктивно религиозная.

Э. не способна видеть жизнь в гуманистических категориях практической целесообразности, компромиссов, золотой середины; ей по душе крайности — порядок, хаос. Она постоянно твердит, что у нее нет наставника, который направлял бы ее; Р. был таким наставником, но я не заменил его. Я обычно (все происходит так, словно мы разыгрываем привычную шахматную партию) защищаюсь так: пока она не станет полностью моей (то есть перестанет угрожать, что вернется к Рою), пока не будет эмоционально связана только со мною, как я с нею, у меня не может быть на нее полноценного влияния. Вторая попытка защиты — психиатрическая: я часть ее невроза и потому не могу ее исцелить.

5 сентября

Жду, что скажут о моей книге о Греции; пропасть между написанием произведения и внешним откликом ужасна и безмерна. Боюсь худшего. Причем худшее не потеря рукописи.

7 сентября

Много времени трачу на игру: «Сербские танцы», Куперен, елизаветинцы. Играю уже довольно бегло, справляюсь с большинством трелей, мордентов и прочих украшательств. Но музыка ускользает от меня. Я все больше и больше узнаю о самих звуках, но внутренняя структура музыки остается тайной. Гаммы, интервалы, гармонии, все греческое. В настоящий момент не могу писать; отклоняюсь от темы, и что бы ни начал, теряю нить. Отвратительный период, что-то вроде запора.

В очередной раз мы с Э. на краю финансовой пропасти. Эту неделю пришлось жить на тридцать шиллингов — ей не оплатили недельный отпуск, так что никаких поступлений. Я погряз в примитивной и скучной рутине Св. Годрика; благоухание разных национальностей, непрерывное отвращение к себе.

Набираю вес; все в тревоге. Э. и М. беспокоятся за меня. Появилось брюшко. Я чувствую лишний вес. Жирный римский сенатор. Не могу представить себя толстяком.

Воскресенье. Шумный скандал с Э.; очередной невыносимый приступ депрессии, когда она весь мир тянет за собой в пропасть. Началось все с того, что она хотела видеть Анну, но отказывалась звонить Р., чтобы узнать, возможно ли это. Пошли жалобы на бедность — она называет ее богемным стилем существования, — критика нашего образа жизни. В ее жажде иметь хорошую одежду, красивый дом столько буржуазного! Как это уродливо! В таком настроении она становится еще более упрямой и язвительной; мелкой, саморазоблачительной, самоуничижительной.

Мне известно все о любви-ненависти: природа чувства, конфликт любви и знаний — чем понятнее мне эти периодические взрывы Э., тем труднее прощать и любить ее. Она, в сущности, учит меня человечности.

Вечером в пабе она сказала мне со свойственной ей язвительной несдержанностью:

— Если хочешь, можем расстаться.

Я вышел, бросив на прощание:

— Валяй.

Бессмысленные слова, бессмысленные действия. Боль раздирает меня. Слушаю в темноте, не раздастся ли стук ее каблучков. Неистовство любви. Во всем неистовство.

Она вернулась домой слегка под хмельком, но прикидывалась пьяной; опять ярость, ярость; глупые дерзкие слова, страшные оскорбления. Она хочет разрушить во мне мужчину. Здесь я объективен. Под конец мы подошли к сути дела.

— Ты представить себе не можешь, — сказала она, — что это такое — просыпаться с ненавистью к себе и не знать, как прожить день с этой ненавистью. Ты такой благородный, идеальный, ты ханжа! Ты… — и т. д.

Что ж, верно. Я никогда не просыпался в таком состоянии. И не могу испытывать к себе отвращение.

В моем «сверх-я» есть нечто большее, чем просто совесть. Я могу осуждать себя, но никогда не теряю интерес к собственной личности. Внимательно изучаю ее, но никогда не осуждаю. Может, потому, что все мои грехи совершались обдуманно, по моему желанию, и никогда — или очень редко — импульсивно. Прежде чем проявиться на людях, они, если так можно выразиться, прошли цензуру. «Сверх-я» у меня — замечательный, снисходительный цензор. А у Э. он — грубый тиран.

Или, возможно, голос моего цензора приглушен. Любовь сосредоточена в животе, тут требуется очищение. Нас крепит от любви; ненависть изгоняет оскорбления, злобу, всякие отходы.

9 сентября

Фейер. Ее игра в «Даме с камелиями» озадачила меня. На следующий день мы с Э. пошли на фильм с Карон и Астером. Ничего особенного. И все же он тронул меня больше, чем высокое искусство Фейер[505].

Почему кино легче затрагивает душу? Размеры фигур на полотне. Смотришь вверх — не вниз. Неотвратимость экрана. Возможность режиссера мгновенно сменить тему или угол зрения, чтобы внимание зрителя не рассеивалось. И еще — можно слышать актера, но не видеть его; очень важно соотношение со временем: смотришь ли ты непосредственную игру актера или уже отыгранный материал. Прошлое представление сводит на нет усилия критиков именно потому, что осталось позади. В фильме ты погружаешься в царство грез. Когда же смотришь пьесу, не теряешь связь с настоящим. И никогда не становишься в театре до такой степени соучастником представления, как в кино. В наше время человеческие эмоции подавляются и вытесняются. Поэтому роль кино как фабрики грез помогает высвобождению этих эмоций.