Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

И все это — на фоне плотнее и плотнее заселяемого мира, в котором повсеместная бедность становится все более и более неизбежной. Меняется даже само представление о том, что такое бедность: из года в год относительной бедности становится относительно больше, а возможностей потреблять все, что хочется, меньше и меньше; не говоря уж о том, что пора этого взрослого наслаждения жизнью ограничена периодом не более шестидесяти лет. Налицо углубление и обострение кризиса; неудовлетворенность обречена возрастать все больше и больше.

Не упоминая уже об охватившем мир упадке всех великих морально-императивных движений: до поры до времени бороться с неудовлетворенностью, быть довольным равенством с себе подобными и т. д. учили христианство, буддизм; ныне определенно не время отправлять в огонь шкаф, набитый такими целительными средствами, пусть их и прописывали не по назначению.

29 апреля

На Пасху — в Ли. Меня доконал чудовищный геморрой. Неблагородный недуг.

Каждый день подолгу гуляли; возвратившись, наедались до отвала, смотрели телевизор.

Самое ущербное в нем — его размер; как бы хороши ни были программы, они выглядят игрушечными. На игрушечном пианино можно сыграть и Бетховена, но он никогда не возвысится над уровнем игрушечного исполнения.

Теле-видение: игрушечное видение.

Драму должно разыгрывать в человеческом масштабе.

А прогулки были хороши.

«Неверный». Я начал эту вещь с такой легкостью, и она потекла вперед, как прямая дорога; а теперь она полна поворотов, развилок, ложных указателей, шлагбаумов, а я не могу даже взяться за что-нибудь другое. А читается — хуже некуда. Мне неинтересно описывать внешность и социальную принадлежность людей; меня волнуют лишь следствия их поступков. Преобладающая точка зрения (всех писателей и критиков) сводится к тому, что поступки не представляют ценности, коль скоро их истоки в точности не прояснены, объективны, трехмерны и т. д. — иными словами, убедительны и нестандартны; исключения составляют произведения, относящиеся к категории символического романа, — то есть что угодно от Кафки до волшебной сказки в самом широком смысле слова. Я же пытаюсь воплотить реальность, фиксируемую лишь в поступках и психологии и теории поступков. Без обычных мелочей, которые под силу фотографу.

Применительно к этой книжке чувствую что-то очень похожее на запор: должен продолжать ее — и не могу.

Два зрелища: спектакль и фильм.

«Дневник Анны Франк»[543]. Он не слишком взволновал меня. История сама по себе трогательная, но она отмечена тональностью прошедшего, завершенностью, которую лишь усилила реалистичность режиссуры. Для того чтобы избежать ее замкнутости во времени, необходима стопроцентно условная режиссура.

Постановка страдает также недостатком обобщений (возможно, книге это не присуще): для того чтобы преодолеть реальные пространственные ограничения, сцене требуется масштабный язык.

В десять раз трогательнее «Рождение нации»[544]. Кино, во всех отношениях упивающееся выражением чувства прошедшего времени. В пьесе, как бы хорошо ни было воплощено в ней прошлое, всегда чувствуешь, что действие разыгрывается в настоящем. В фильме и увиденное и воплощенное действие — часть прошлого; его суть можно почти исчерпывающе выразить в уравнении аха/b = с, где а — подлинное время отображенного действия, b — время съемок фильма, с — прелесть ощущения времени. Чем более сближены а и b, тем трогательнее это ощущение осознаваемого времени. Любопытно, не лучше ли было бы, к примеру, снять фильм о некоем действии, относящемся к такому-то времени, максимально используя стилистику этого времени. Конечно, «Рождение нации» — творение гения. Но оно также невероятно выигрывает от собственных технических несовершенств, от сообщаемого зрителю ощущения давности фильма; благодаря всем различиям между нынешним днем и 1913 годом 1860—1870-е годы предстают лишь более убедительными. Ни один фильм, как бы хорошо он ни был сделан сегодня, не в силах заставить улочку в южном городке выглядеть такой неподдельно старой, как любой из дрожащих, мерцающих планов произведения Гриффита. И дело обстояло бы так же, не будь даже его фильм шедевром.

Июнь

Керзон «Монастыри»: одна из шести лучших путевых книг на английском языке; самая завораживающая. Автор свято блюдет главное правило хорошей путевой книги: она должна быть книгой о путешественнике, а не о путешествии. Разумеется, не только о путешественнике, в ней должно найтись место и путешествию; просто, по мере того как длится странствие путешественника, мы все больше и больше вникаем в мир путешествующего[545].

Есть в Керзоне нечто пружинистое, откровенное, непредвзятое, изысканное, но свежее — изысканное от природы. И чувство юмора, неповторимое чувство юмора.

Дома на Троицу. Мы ненавидим смертельную скуку этого крошечного скворечника. Остается либо выйти наружу, либо смотреть телевизор. О. переживает что-то вроде второй юности: ему нравится проявлять знаки внимания к Э. Достойно анекдота. В моем отношении к ним — странный сдвиг. Я люблю, терплю, жалею О.; М. злит меня, раздражает до того, что я забываю о вежливости и перестаю с ней разговаривать, даже не смотрю на нее. А говорит она больше, чем когда-либо, но не думаю, что раньше я так ясно осознавал это: ее вина не в том, что она бесконечно встревает в разговор, а в том, что не умеет слушать. Она не способна услышать мысль; все, что она слышит, отдельные слова, на которые реагирует, перебивая говорящего. X. на этом фоне предстает молоденькой нонконформисткой. Однако Филбрук-авеню — не что иное, как страшный, чудовищный тупик.

27 июля

Мы зашли в мастерскую Хильды — беженки из Германии, которая дает Э. уроки гончарного дела; нужно было забрать несколько изготовленных Э. горшков. Дверь, окрашенную в ядовитый желтый цвет, открыл Поль — ее муж-скульптор. Большое пыльное помещение бывшей конюшни, полное хлама, скопившегося за годы безуспешных творческих усилий. Все его работы — женские фигуры женщин в стиле Майоля и его школы; плоды гончарной работы Хильды неуклюжи как по форме, так и по раскраске. Есть в них обоих какая-то страшная творческая неуклюжесть. И вся мастерская — огромный склад неуклюжих форм: запыленных голов и торсов, грубых набросков на желтеющей бумаге, старых открыток, вырезок из газет, плохого фаянса; единственные приличные предметы мебели — старое кресло и испещренный пятнами стол. На подносе, как в анатомическом театре, разложены все орудия его труда. На антресолях, на высоте двенадцати футов, ряд желтеющих гипсовых голов, покрытых пылью. А на половине мастерской, составляющей владение Хильды, ведущая наверх небольшая винтовая лестница, железная, окрашенная в яично-синий цвет; ее гончарный круг и большой набор разных бутылочек и всего, что нужно для обжига. Сама печь внизу.

Хильды в этот момент не было, и заговорил с нами он, тучный носатый представитель немецкой богемы в блузе до бедра со старым резным чубуком. Разговаривая, он помахивал в воздухе лопаточкой с двумя концами. Обсуждали мастерскую: какой она была, какие имеет достоинства и недостатки. Одна ее часть отделена занавеской, ибо в обход закона он там спит.

Такое впечатление, что, возясь с этими гипсовыми головами, он вполне счастлив. Между тем все это трудно не воспринять трагически. Две жизни, безраздельно отданные Искусству (им обоим за шестьдесят), а реальный вклад в Искусство — нулевой. Но их жизнь — как бы жизнь под камнем, жизнь на дне морском; сама по себе она источает ауру уравновешенности и удовлетворенности, даже гармоничности. Такое чувство испытываешь, общаясь с детьми дошкольного возраста, у которых еще нет внешних критериев художественности. Пока у них в руках инструмент и они что-то делают, они счастливы. Вот к чему — объективно — должен подводить художника творческий провал: к возвращению на уровень детского восприятия реальности. В случае Поля, насколько можно почувствовать, такого рода провал отнюдь не катастрофичен; серьезен для него сам творческий процесс настолько, что стал самоцельным и вышел за рамки понятий серьезности. То, что создавалось, в его глазах уже не имело значения. И в каком-то смысле он действительно открыл для себя нечто важное — или, точнее, я в нем это почувствовал.

Все больше прихожу к убеждению, что психический механизм творчества так же важен, как сексуальный, и что он срабатывает сходным образом. Потребность создавать, потребность быть демиургом укоренена в человеческой натуре так же глубоко, как либидо. Будучи подавленной, она проявляет себя иначе: в собирании вещей, в бизнесе, в тысяче видов деятельности, в художественном смысле слова отнюдь не творческих. Главная демиургическая потребность — потребность создавать прекрасное. С эстетической точки зрения можно оценивать все, что кем бы то ни было создается, однако подлинно демиургические творения можно оценивать только эстетически. Фактически все моральные оценки — оценки завуалированно эстетические; произведения искусства с отчетливой моральной направленностью можно и должно оценивать эстетически: как относительную красоту замышленного добра. Демиургическое начало, как и либидо, может быть подавлено избытком снисходительности. Когда его запросы оказываются неудовлетворенными, оно способно инициировать революции. Подавлению демиургического начала современный мир обязан большим числом бед, нежели подавлению начала сексуального. Другой важный компонент данного психического механизма — вход, выход (переваривание). Если человеческий организм вбирает в себя больше прекрасного (в большей мере воспринимает красоту), нежели выдает наружу (будь то деторождение или экскрементация, хорошее искусство или дурное; критерии художественной ценности здесь ни при чем), имеет место нарушение психологического баланса, подобное запору. Современное общество усугубляет это положение дел, обеспечивая для наслаждения (входа) гораздо больше возможностей, чем для сотворения (выхода); в результате в демиургическом плане все нормальные люди страдают запором.