Джон Фаулз - Дневники Фаулз

• Название: Дневники Фаулз
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: АСТ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-038781-6 (ООО "Изд-во АСТ") 978-5-9713-6116-9 (ООО "Изд-во "АСТ МОСКВА")

История жизненного и творческого пути Джона Фаулза, рассказанная им самим.

Странствия по Европе и страстная, трудная любовь к замужней женщине…

Ранние стихи, пьесы и рассказы…

Возвращение в Англию — и начало становления Фаулза как писателя…

Вот лишь немногое, о чем повествует первый том «Дневников» Джона Фаулза, книги, которую по достоинству оценили и самые авторитетные критики, и читатели.

---

С. много говорил о гомосексуализме. Он убеждал меня, что любовь восьмиклассников к младшим ученикам действительно платоническая, чистая. Чушь, конечно, но я верю, что они сами именно так и думают. У греков удивительно развита способность к самообману, они его даже не замечают. По словам С., в школе, однако, процветает гомосексуализм, директор пансиона Кессес знает об этом и только пожимает плечами. Я знаю, что об одном случае директору докладывали две недели назад, но он постарался все замять. Двое юнцов, замешанных в случившемся, продолжали спать в одной спальне. У некоторых учеников младших классов была репутация проституток, и старшеклассники между собой называли корпус, где они жили, борделем.

В прошлом году преподаватель английского языка приглашал учеников в свою комнату для языковой практики и там их ласкал. Бобес, бывший директором два года назад, имел забавную привычку зазывать в свой кабинет красивеньких мальчиков, спрашивать, хорошо ли они помыли ноги, заставлял — под предлогом проверки — снять брюки и (тут история, вне всякого сомнения, превращается в легенду) после этого начинал их вылизывать. С. забавлял тот факт, что ученики за версту чуют в преподавателе гомика и умело это используют. Мы разговаривали в темноте: С. — чтобы, рассказывая о расставании, подавить возникающую при этом боль, а я — потому что любил послушать скандальные школьные истории.

В тот же вечер Гиппо надрался, посвятил нас в свою личную жизнь и высказал свой взгляд на женский пол. Развратный шут — смесь животной глупости, дикой непристойности и такой ребячливой наивности, что мы пришли в восторг. Думаю, глагол «fuck»[328] и его производные никогда не употреблялись так часто за такое короткое время. Его бесконечное презрение к женщинам почти комично в своей ярости. Единственная цель жизни — совокупление, любовь просто смешна. В Греции он и его представления о жизни кажутся почти нормальными.

Мне грустно покидать Спеце. Я привык к своей незамысловатой жизни — ежедневному плаванию, солнцу, послеобеденному сну. Приятно знать, что я еще вернусь сюда. Я с удовольствием обсудил свой круг обязанностей на следующий год с заместителем директора, думал о будущем, об учениках, еще одном спокойном годе.

Я покинул Спеце вместе с Шарроксом. Мы сели на утренний пароход — серое море, прохладный воздух и тяжелые головы, — проводили взглядами отступающий остров, потом спустились в каюту и спали до самого Пирея. Афины такие же оживленные, фальшивые и грязные, как и прежде. У всех женщин обнаженные загорелые руки, сексуальные, волнующие. Кажется, что улицы заполнены жаркими объятиями. Я сразу направился в комитет, где выяснил, что мой шантаж (повышение жалованья или увольнение) сработал: мне вручили премию в сто фунтов. На следующий день я покинул Афины. Две недели мне предстояло провести в одиночестве. Я смутно ощущал, что мой запланированный отдых — своего рода обязательство. Дань прошлому.

1 июля

На следующее утро я выехал в Микены. Путешествие на автобусе в Греции — или любой другой стране — наглядная демонстрация национальных различий. В Греции нет никаких правил, расписаний, элементарного порядка: все постоянно опаздывают, завязываются споры, кого-то ищут — его нет, загружается багаж, люди встречаются, приветствуют друг друга (похоже, в Греции все между собой знакомы). В конце концов все улаживается, никто не отстает от автобуса.

Выехав из Афин, мы повернули на запад, двигаясь по равнинной прибрежной полосе к Мегаре. Мимо Элефси, к северу от которого вздымаются горы, а к югу ярко синеет море — только этот насыщенный темно-синий цвет был живым в поблекшем от жары пейзаже. Лишенные растительности горы, оливковые рощи, сухая красноватая земля. Остров Саламин спокоен и недвижим под палящим солнцем. Элефси — некрасивый убогий городишко, да и Мегара не лучше. Трудно найти что-нибудь столь же уродливое, как эти вопиюще безобразные, лишенные всякого градостроительного плана провинциальные греческие города. После Мегары горы подходят к самому морю, мы мчались вдоль рыжих разбитых скал — там, где Тесей убил Скирона[329]. Затем вновь выехали на равнину, ее пересекали высохшие русла рек, в изобилии поросшие розовым и белым шиповником. Какие характерные цвета греческого летнего пейзажа? Выжженная пыльно-желтая охра увядшей травы и соломы, красновато-охряной цвет высохшей земли, тускло-зеленый — тех растений, в которых еще остались жизненные соки. Только пихты и кипарисы сохраняют яркий, а не блекло-зеленый или серебристо-серый (оборотная сторона листьев) цвет, какой сейчас присущ оливковой кроне. Серо-лиловые, почти сокрушенные зноем горы окрашиваются в синий цвет, когда на них падает тень от облаков. И сверкающее живое море.

Мы час проторчали в Коринфе — прокол в шине. У города ветхий, неказистый вид, и у меня не было ни желания, ни сил идти его осматривать. К нам в автобус подсела красивая молодая женщина с тремя детьми — стройная, живая, в ярком платье и элегантной соломенной шляпке с красной лентой. Темные горящие глаза, крупный алый рот, ослепительно белые зубы. Она смеялась, болтала, рассаживала старших детей по местам. Затем вышла посидеть в тени ближайшей кофейни и покормить малыша. Кормление на людях и элегантное платье настолько не сочетались одно с другим, что я не мог отвести взгляд от этой картины.

Оставив Коринф, мы миновали крутую серо-рыжую гору под названием «Акрокоринф»[330] и повернули на юг по волнистой равнине к поросшим вереском холмам. Нам встречались высохшие русла рек, где вовсю бушевала зелень, особенно бросался в глаза ярко-розовый шиповник. Я незаметно следил за красивой молодой женщиной — малыш заплакал, и она, просунув руку в вырез платья, вынула грудь. Ее муж смеялся, отпускал шуточки. Она бойко отвечала на них и выглядела довольной. Местность становилась все более дикой и холмистой, и вот наконец мы выехали на Аргивскую равнину, похожую на ту часть Прованса, что расположена ниже Лионских гор. Вокруг горы, к югу море, а посредине равнина, скошенные поля, малоплодородные участки засеяны табаком, кипарисы, оливковые рощи и длинные ряды эвкалиптов.

Я сошел около деревни на основной дороге. Казалось, в ней и было-то всего два-три дома и таверна.

— Микены? — спросил я у хозяина таверны.

Он молча указал на горы. Только тут я понял, что придется идти пешком, и пожалел, что взял много поклажи.

— Eine macrya?

— Tessara kilometres, — ответил он.

Эти четыре километра я прошел неспешно по дороге, обсаженной эвкалиптами, их листва колыхалась при порывах сильного ветра.

Вот где находилась нужная мне деревня. Я остановился в небольшой, гостинице, с наслаждением выпил пива, поел, поспал и продолжил путь к развалинам, испытывая волнение от мысли, что нахожусь от них так близко. Шаррокс говорил, что Микены произвели на него самое сильное впечатление из всего, что он видел в Греции, и мне тоже не хотелось пережить разочарование. Желание мое осуществилось.

Микены окружает тайна, подобная той, что скрывает сфинкс. Вы поднимаетесь по дороге, окаймленной густыми зарослями белой и красной дикой розы. Горы приближаются, подъем становится круче, но по-прежнему нет никаких признаков близости Микен. На дне долины сохранился большой кусок моста, построенного гигантами. Наконец видишь дикое ущелье и слева от него, в окружении стен, Микены — неприступные, как зверь у входа в логово, царственный зверь, жестоко изгнанный из своего убежища и тем не менее сохранивший господство и над равниной, и над прошлым. Мимо прошли мужчина и девушка. Я стоял на дороге и оглядывался, пытаясь понять, где искать гробницу царя Атрея. Из-за куста вышел мужчина, застегивая брюки.

— Вон там! — крикнул он и показал на тропинку за своей спиной.

Я вернулся назад и, немного свернув в сторону, поднялся по тропе к главному входу.

Две огромные стены подводили к большому каменному дверному проему, а за ним… невозможно сказать, что было за ним. Страх, неизвестность, история, внезапно ожившая история, смерть, истоки, прошлое, будущее. Грандиозность и величие, подобное пирамидам. Глядя на этот вход, если ты один, нельзя не испытать благоговейного трепета. Дверь и темнота за ней ужасают и зачаровывают. Я подошел ближе, взглянул на дверную перемычку в 113 тонн и заколебался. Но солнце светило ярко, и я ступил внутрь. Просторный и прохладный каменный улей. Света достаточно, чтобы осмотреться; прошло несколько секунд, глаза привыкли и стали больше видеть. Гробовая тишина. Но стоило топнуть, как послышалось необычное, укороченное, словно вырванное силой эхо. Справа я увидел еще один темный дверной проем, за ним — полный мрак, ритуальное помещение. Там покоилось тело. Я извлек коробок спичек и без особого желания приблизился к двери, за которой — сплошная тьма. Зажег спичку, потом вторую, пятую, шестую, но все они по непонятной причине моментально гасли. Немного постояв, я отошел, так, по сути, и не войдя во внутреннее помещение. Я чувствовал себя подавленным, мне было не по себе, словно что-то поджидало меня. Уже выходя, я вновь почувствовал гипнотическое воздействие массивной таинственной двери.