Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

• Название: Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов
• Автор: Евгений Плужник
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1991
• ISBN: 5-280-01137-1

В сборник вошли стихи, написанные в 20–30-е годы поэтами разных направлений, стоявшими у истоков советской украинской литературы и во многом определившими ее дальнейшее развитие. Большинство из них были репрессированы в годы культа личности Сталина.

---

РАСПЯТЫЙ СКРИПАЧ

I

Какой глубокой тьмою
здесь все вокруг объято!..
Здесь свет сошелся клином,
ночь петлею чревата.

Темно здесь, как в могиле,
и, как в могиле, глухо.
Здесь диким криком шепот
калечит, ранит ухо.

Где затаились тати,
что дверь сюда закрыли?
Куда они пропали?
И это люди были…

За кем ушли убийцы,
блестя в ночи штыками?
То были люди, люди
с багровыми сердцами!..

Эй, где вы, люди? Люди!
Никто, никто не слышит.
Здесь вечно смерть ночует,
а жизнь на ладан дышит.

Здесь мгла угрюмо прячет
в своем холодном лоне
мои над скорбным миром
распятые ладони…

II

А память, будто сказка,
влечет к истоку воды…
Куда, куда девались
мои младые годы?

Как будто сказка, память,—
взгляд утомленный, мамин.
Она меня лелеет
заботными руками.

Заботными руками
ко мне нисходит ласка.
О днях ушедших память,
как солнечная сказка.

Вдруг станет почему-то
себя до боли жалко…
Припомнится под ивой
рассветная рыбалка.

Из детства прилетают
и лепестки, и замять,
и домовой, и леший —
все это только память…

Кто мне промолвит нежно,
когда уж дело к ночи:
«Намаялся, родимый?
Пора в постель, сыночек!..»

А я ее покинул,
чтоб тешить душу в стоне,
протягивая в вечность
распятые ладони.

III

Мечты-воспоминанья,
медовые, блажные…
Куда, куда исчезли
лета мои златые?

Воспоминанья манят
вишневыми устами
в тот миг, когда безумство
явило власть над нами…

Звон ручейка смешался
с бренчаньем конской сбруи.
Цветы в лугах с улыбкой
считали поцелуи.

Влекли, дразнили груди,
как грозди винограда,
и усмехались звезды
девичьему «не надо…».

Светился мир приветный,
зарянка ль утро ткала?
Или венок мне люба
из васильков сплетала?

А я умчал в безвестье —
костром походным греться,
оставив след глубокий
в ее печальном сердце.

Она его укрыла
в монашеском хитоне,
а я вонзаю в вечность
распятые ладони.

IV

Немым укором память
мне взор являет синий.
В затрепетавшем сердце
кровь от позора стынет.

Решетки и засовы,
и лунный луч-соломка,
А за стеною рядом
вздыхает незнакомка.

Шаги и лязг железа,
горячий шепот: «Боже!
Товарища Марию
они забрали тоже…»

А через ночь — грозою
тишь разорвали крики,
и стоны, и взыванья,
и плач истошный, дикий.

Тот крик летел тюрьмою,
лавиною катился:
на деревянных нарах
там человек родился!..

Да, на тюремных нарах,
во тьме, в кровавой луже,
проглянул цвет весенний,
назло морозной стуже.

О нет, не слезы счастья,
не колыбельной звуки —
летели по застенкам
условной речи стуки…

Вот почему застыли
в земли холодном лоне
мои из мрака в вечность
простертые ладони!..

1925

ЧЕРНАЯ СИМФОНИЯ

Упало красным трупом солнце —
Князь тьмы пронзил его мечом.
И хлынули потоки крови
на небосклон, на чернозем.

Хохочет Некто, страшный, дикий,
и тешится, что смерть принес,
и черные вороньи стаи
сгоняет с горестных берез.

Сквозь лес, сквозь черное кладбище
влачится в рубище старик
с душой, исполненною тишью,
такой, как крик, как крик, как крик…

Ведь где-то ж есть конец скитаньям,
отдохновенье от чужбин!..
А ты, несчастный и убогий,
везде один, везде один.

Ведь где-то есть тепло и ласка,
рук лебединых страстный взмах…
Во мраке дьявола посланцем
тревожно бьет крылами птах.

Сквозь ночь, по голому погосту
шагает с посохом старик.
Его душа полна безмолвьем,
таким, как крик, как крик, как крик.

Ведь где-то есть исход мытарствам,
приют измученным сердцам…
Что ищешь ты? Куда стремишься?
Дороги нет к блаженству там.

О, не дойдешь, не дозовешься!
Где ступишь — глум, где станешь — яд.
Твоя душа полна молчаньем,
а вкруг тебя — кромешный ад.

В глухую темь не докричишься,
дрожь бесприютства не уймешь!
Лишь привиденья потревожишь,
посланца дьявола спугнешь.

Споткнешься, упадешь, не встанешь,
вовек тебя не вспомнит свет.
Куда бредешь? Чего взыскуешь?
К успокоенью тропки нет.

На землю рухнешь и застынешь,
луною хладной осиян.
Чтоб очи выклевать, по снегу
приковыляет черный вран.

Лежать ты будешь, жалкий, тихий,
с обезображенным лицом…
Упало красным трупом солнце —
Князь тьмы пронзил его мечом…

НОЧЬ

На вереницу хаток над рекою
ложится тень, как матери рука,
все предается неге и покою.

С левад несется дробный звук звонка
коров, что поворачивают к дому,
и нежный голос дудки пастушка.

Степной зефир свевает с плеч истому
и бронзовые лица холодит,
в скирдах ерошит старую солому.

В тиши журавль колодезный скрипит.
Пыль улеглась. В прорехе звездной шубы
зарница всеми красками горит.

То здесь, то там пускают в небо трубы
змеистых серпантинов сизый дым…
Готовятся к ночлегу трудолюбы.

Меж сумраком и тьмой неуловим
летучий миг. Стучат в клетях засовы,
под окнами бормочут мальвы: «Спим!..»

Лишь за селом, в густой листве дубровы,
влюбленным соловей тревожит грудь.
Янтарные глаза таращат совы.

Таинственно мерцает Млечный Путь,
сребристым молоком залив просторы,—
господствует над всем краса и жуть.

Темнеют крепостной стеною горы,
а с гор тропинка скачет, как ручей,
плетя замысловатые узоры.

Она бежит, чем дальше, тем быстрей,
сквозь черный бор и трепетные нивы,
как будто кто-то гонится за ней.

Торопится, нема, нетерпелива,
лишь иногда через нее промчит,
как призрак ночи, заяц боязливый.

Лишь изредка неясыть прокричит,
встряхнет крылами и утихнет снова.
Ночь приложила перст к устам и спит.

Сияет в небе месяца подкова.
Не слышен над недвижною водой
ни шорох трав, ни шелест камышовый.

Излучина реки покрыта мглой
туманною, что вся дрожит, струится,
как в танце стан русалки молодой.

Сама себе во сне долина снится…

1926

БОЛЬ

Сидели в синем сумраке соседи,
вкушая по крупинке шуток соль…
И вдруг в житейской дружеской беседе
негромко прозвучало слово «боль».

Как зеркало воды пушинка рушит,
уроненная птицей в озерцо,—
встревожило покой, смутило души
то брошенное походя словцо.

Унесся кто-то в прошлое: он — мальчик,
стоит перед кустом цветущих роз,
до крови у него ужален пальчик,
глаза полны невыплаканных слез…

А кто-то в золотой осенней вьюге
рыдал, с листвою падал на погост,
вбирал в себя симфонии и фуги,
грудь обхватив руками вперехлест.

Срывались миги — жемчуг с ожерелья…
Весна шептала: «Радуйся, мечтай!..
Отступит грусть, придет черед веселья,
всем завладеет яблоневый май».

И шепот плыл так нежно, так шелково,
касаясь гулко бьющихся сердец…
И лишь один, услышав это слово,
стал бледен, как мертвец.

1926

«ГЕЙЗЕРЫ НА ТРОТУАРАХ»