Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

Подбежал Паули. Внизу женщина продавала мороженое.

— Лучшее на свете мороженое, она сама сказала, — добавил он.

Мара дала ему монетку, он бросился бежать, но тут же вернулся, поцеловал ее, три раза подряд пробормотал «merci» и бросился к мороженщице.

— Но теперь, сейчас, вы уже не боитесь детей? — Вопрос Релли звучал почти что робко, словно она хотела попросить прощения.

— Я даже ночи боюсь, и не только из-за бессонницы. Я больше не доверяю ей и не могу уснуть, пока не начнет светать. В бегах ночи были хуже всего, хотя только они меня и спасали. Днем мне приходилось прятаться. Но может быть, все, что я здесь говорю, и не соответствует действительности. Страх — неверное слово, ужас — тоже. Как это назвать, Дойно?

— Этому, вероятно, нет названия. Видимо, это озноб одиночества и отрезанности от любого будущего. В том, что обычно именуется печалью, можно найти утешительное сострадание к самому себе. Но этот озноб разрушает сострадание, от него каменеет сердце и взгляд тоже. И как отделить такую печаль от страха — быть или не быть?

— Странно, — опять начала Мара, — как самое важное путается с абсолютной ерундой. Кроме мыслей о Вассо меня тогда преследовала такая картина: под елью вся земля засыпана сухими рыжими иголками. И я, когда кончится мое бегство, лягу на эту землю, а головой упрусь в ствол. И все будет теплое — земля, дерево, воздух. Никогда в жизни я так явственно не видела еловых иголок, как на этой воображаемой картине, никогда не ощущала так остро тепло земли. За долгие недели, до встречи с теми двумя пожилыми людьми, это были лучшие минуты.

Она, похоже, задумалась. Потом заговорила уже другим, жестким тоном:

— Джура тебе рассказывал, что Вассо в тюрьме все время мерз. Он умер в холоде. Не забудь повыразительней написать об этом в предисловии! Это очень важно!

— Не забуду, — успокоил ее Дойно. — Я ничего не забуду. Если бы все его рукописи уже были здесь! Мы должны…

Она схватила его руку. Он проследил за ее взглядом. По другой террасе, напротив, к выходу, ведущему к обсерватории, направлялись двое мужчин, оба рослые, один толстый, широкоплечий. Мара медленно разжала руку и сказала:

— Может, я ошиблась, но мне показалось, что это… но лицо я не разглядела. Я хочу в гостиницу, мне надо прилечь.

Дойно оставил полуоткрытой дверь между их двумя комнатами, чтобы Мара не чувствовала себя одиноко. Пусть, если хочет, слушает, о чем говорят мужчины, или читает.

Эди сидел рядом с ночником. Его профиль резко выделялся в свете ночника и напоминал профиль знаменитого венского музыканта. Дойно впервые это заметил, вероятно потому, что Эди за этот год изменился. Тело его по-прежнему было мускулистым, крепким и ширококостным, но лицо стало тоньше, это уже не было лицо жизнелюбивого, доброжелательного скептика. Выражение его теплых карих глаз стало почти неприятным. В них светилась пугающая суровость, даже жестокость фанатика, которому все сущее кажется тем презреннее и ненавистнее, чем дольше он за ним наблюдает.

— Так вы, значит, отказались от бриджа и от ваших верных учениц, а почему, собственно, Эди? Это был неплохой источник дохода.

— Узнаешь о наших планах, поймешь, — отвечал Йозмар. Он сидел посреди комнаты, чтобы иметь возможность вытянуть раненую ногу. Врачи сделали все возможное, другие раны зажили, но нога по-прежнему не гнулась, он остался калекой. И все-таки он был таким, как раньше, ни единой морщинки не появилось на его длинном лице, красивый, белокурый юноша, высокий, не слишком худой, не слишком широкоплечий. Одному из товарищей он напоминал Аполлона Бельведерского, оттуда и возникла его последняя подпольная кличка: Польбель.

Йозмар медленно, методично излагал их планы: они хотели бы организовать в пределах городской черты Парижа фабрику игрушек и выпускать механические игрушки, бывшие до сих пор монополией немцев, как можно лучшего качества и к тому же дешевые. Перспективы сбыта во Франции хороших механических игрушек были великолепны. К их услугам трое специалистов, которые уже изготовили несколько отличных моделей. Вполне можно рассчитывать, что вскоре после первого выпуска продукции как минимум двадцать человек смогут найти на фабрике работу и средства к жизни. Это само по себе достаточно существенно. Ведь есть масса эмигрантов, не принадлежащих ни к какой группе или партии, не получающих никакой помощи, и за эту свою независимость им приходится платить нищетой, которая в свою очередь тоже абсолютно безвыходна. Этим «вольным» прежде всего следует помочь. Почему они выбрали форму кооператива — это все проклятый вопрос с разрешением на работу, так легче получить разрешение. Но все это хоть и немаловажно, однако стоит для них только на третьем или даже четвертом месте. Речь идет о существенно большем. Фабрика будет давать довольно значительную прибыль, которая пойдет на то, чтобы выпускать популярные солидные теоретические работы: все понятия должны быть полностью объяснены, должны быть заново составлены протоколы социальных преступлений, дабы со всей решимостью служить правде, решимостью, не смягчаемой ничем, ни угрозой, откуда бы она ни исходила, ни оглядкой на кого бы то ни было.

Они занимались и еще одним проектом, о котором знали только трое — он сам, чуть меньше — Эди и Жорж, один из техников. Это касается изобретения управляемой по радио машинки, начиненной высокобризантным взрывчатым веществом, которая с расстояния от 100 до 450 метров могла бы срывать броню со средних и тяжелых танков с большой степенью надежности. Военно-политическим аспектом этого дела специально занимался Эди, он и взял слово.

— Для вас все это, разумеется, звучит несерьезно, я понимаю, но вы все-таки скажите, что вы об этом думаете! — так закончил Эди свою речь.

Шум, до поздней ночи не смолкавший на бульваре Сен-Мишель, почти не достигал расположенной неподалеку улочки, где находилась гостиница. Жители гостиницы, казалось, были очень спокойными людьми, редко-редко на этаже раздавался звонок из номера, редко-редко кого-нибудь звали к телефону. К тому же дело было поздно вечером.

Пока они все сидели молча, Дойно думал: а если кто-то из туристов ошибется номером и войдет сюда, за кого он нас примет? За борцов с «любой идеологической кабалой», за фабрикантов игрушек, за организаторов покушений и диверсий?

— Почему-то я только сейчас заметил, или вы всегда были похожи на Густава Малера, Эди?

— Не знаю. Но мы в родстве по материнской линии.

Йозмар сказал:

— Да, Австрия потеряна, Малера теперь нигде не играют. Как вспомню его «Песню о земле»!.. Ну ничего, когда мы победим…

— Брось, Йозмар, — нетерпеливо перебил его Эди. — Пусть Дойно наконец скажет, что он думает. И будет ли он сотрудничать с нами, согласится ли возглавить литературный отдел, а потом и журнал. Сперва он будет выходить только на немецком и французском, а позднее на испанском, английском и, может быть, китайском.

— Хочу ли я сотрудничать? Не знаю. Я здесь всего несколько дней и жду Штеттена. Его освободят при условии, что он получит въездную визу и уберется из Австрии в двадцать четыре часа. Во французском консульстве возникли сложности. Будь он нацистом, он бы мгновенно получил визу, но для евреев и антифашистов это очень трудно. И все-таки в его случае дело может выгореть. И когда он наконец будет здесь, мы собираемся вместе написать большой труд о социологии современной войны. Полагаю, эта работа поглотит меня целиком.

— Что? Повторите, что вы сказали! — возбужденно выкрикнул Эди. — Это что же, будет «конечный вывод мудрости земной»? Именно теперь вы собираетесь удалиться от мира, чтобы писать совершенно излишний и уж безусловно преждевременный труд? Это хуже, чем безумие, это дезертирство перед лицом врага! Уже поздно, мы всегда начинаем работать с раннего утра. Вы скажите, куда вы клоните, будете вы сотрудничать с нами или нет?

— Это и впрямь разговор не на тему, — вставил Йозмар, тоже начавший терять терпение.

— Бравый солдат Йозмар, ты все еще веришь в тему. В том-то и загвоздка. Может, мы оттого все и выброшены за борт, что остались такими, какими были.

— Да, верно, — заметил Эди. — Я никогда не менял своих воззрений. Никогда не верил в спасительное воздействие масс. И потому кооператив игрушек и все остальное — это обращение к личностям. Вы и вам подобные мечтали о власти, отсюда и призывы к массам; конечно, без хищников не было бы и укротителей. Вы лелеяли только одну мечту: стать молотом — и обманывали себя и других, утверждая, что если вы однажды станете молотом, то наковальня не понадобится. Вы тоже остались верны себе несмотря ни на что, потому вы и отказываетесь вступить в наше дело.

— Я не отказываюсь, я только не верю в удачу. В обществе, которое все больше перенимает организационные формы армии, личность перестает быть фактором, она становится не стоящим внимания фактом. У нее есть имя: Дон-Кихот. Но вместо крыльев ветряных мельниц теперь концлагеря и пулеметы. В общем-то Дон-Кихот был счастливчиком. Сегодня он умер бы не в своей постели, а за колючей проволокой, через которую пропущен ток, он был бы насквозь прошит автоматной очередью и зарыт в землю как собака. Сотни тысяч, а то и миллионы людей будут завидовать Сервантесу — вот так тюрьма! Да, вы хорошо придумали — игрушки! Есть какой-то параболический смысл во всем, что…