Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Целую ручки, сударыня! — произнес он по-хорватски. — Я предпочел выйти через черный ход, обогнул отель и теперь могу насладиться абсолютно неожиданной встречей.

Она впервые видела Славко вблизи. Слишком крупное, одутловатое лицо с умными, в красных прожилках глазами. Сейчас от него пахло крепкими напитками, хотя обычно — это было многим известно — он пил вино.

— Вечером мы, барышня, опять наведаемся к вам, так что вы оставьте нам свежую азалию!

Он мягко подтолкнул Мару к дверям, она хотела высвободить руку, но он крепко ее держал. Он повел ее в Булонский лес, неподалеку. Когда она как бы ненароком открыла сумочку, он воскликнул:

— Нет, как можно, здесь, в Париже, разгуливать с пистолетом! Моих французских коллег это может всерьез обидеть! Они столько сил потратили, даже арестовали около тридцати наших с вами земляков, только чтобы я мог спокойно полюбоваться ville lumiére![94] А тут является такая маленькая женщина с заряженным револьвером, хорошей, хотя и старомодной системы «штейр», без предохранителя. Просто счастье, что я вас встретил. Минутку, я только выну патроны, вот так. Ах, какая же вы хозяюшка! Сразу купили целую кучу патронов, ну да, дюжинами дешевле. Вот, а теперь закроем сумочку и забудем, все забудем. У вас никогда не было заряженного револьвера. Вы не подкарауливали меня целых два дня, сперва в вестибюле отеля, потом в книжной лавке, сегодня с утра в воротах домов номер восемнадцать, двадцать два и двадцать четыре и наконец в цветочном магазине «Адель». Все это мы забудем; что было — не было. Давайте-ка сядем на эту скамейку. Если вы посмотрите налево, то вместо моей полицейской рожи можете насладиться видом маленького озера и островка с кафе для любовных парочек.

Мара проговорила с чувством:

— Немедленно убирайтесь! Иначе я позову на помощь! — Но в тот же миг она заметила стоящих в конце аллеи двух мужчин, она повернулась вправо, но и там дежурили агенты.

— Я сам, — опять начал он, — никогда не ношу при себе револьвер. Я даже собственному револьверу не мог бы довериться. Я никогда никого не убивал, это не мой жанр. Только дураки могут быть убийцами, прошу прощения, это не о присутствующих. И как правило убивают тоже дураков. Взять, к примеру, Церенича, которого вы тогда убили, он был болван, и к тому же жестокий. Потому-то я и пальцем не пошевелил, чтобы прояснить дело. И то, что левша может так великолепно стрелять, — кто-то видел, что вы стреляли левой рукой, — да, сударыня, это только увеличивает мое восхищение вами. С другой стороны, я все болтаю и болтаю, но ведь это естественно, правда? С другой стороны, не только дураков расстреливают. Ваш покойный супруг не был дураком, и это я могу подтвердить служебными документами, но тем не менее он убит. Если бы я мог его арестовать, он был бы нынче жив. Да, разумеется, в тюрьме. Но у него была бы отдельная камера и книги — он был бы жив. У меня никто не издевался бы над ним. А почему я должен над ним издеваться? Я бы отнесся с уважением к нему и к его будущему. Я говорю — всегда надо думать о будущем, потому что в наше время вполне может случиться, да и уже случалось, что человека выпускают из тюрьмы, чтобы он сформировал правительство или стал по меньшей мере министром внутренних дел. Поверьте мне, сударыня, политическая полиция — это чертовски трудный кусок хлеба. Возьмите, к примеру, моего великого коллегу, в прошлом возглавлявшего ГПУ, Генриха Ягоду. Мертв, мертвехонек! Властители нынче неблагодарные, характер у них дурной. Или взять, к примеру, вас: если бы я вам позволил применить против меня оружие, подумали вы, что было бы дальше, я хочу сказать, в суде? Вас спросили бы о вашем муже, вы должны были бы сообщить, что он казнен в Москве, тогда на вас бы набросились с криком: «Так почему же вы стреляли в честного малого, югославского королевского чиновника, вместо того чтобы — если уж вам непременно нужно стрелять — направить ваш револьвер против тех, кто виновен, — против этих господ в Москве?» — Он засмеялся. — Вы, верно, не знаете, почему я смеюсь, просто я вспомнил один анекдот. Какой-то человек ищет свой бумажник под фонарем на площади Йелачича. Прохожие помогают ему искать, но ничего не находят. Тогда его спрашивают: «А вы уверены, что именно здесь потеряли бумажник?» — «Нет, — отвечает он. — Я потерял его в лесочке под Тусканачем. А ищу тут, потому как тут свету больше!» Ага, как вам это нравится? Потерял в темном лесу, а найти хочет посреди города. Вашего мужа расстреляли в России, поэтому вы едете в Париж, чтобы прикончить меня, земляка.

— Оставьте меня, уходите, сейчас же уходите!

— Вы правы, сударыня, я теряю тут время, а заседание уже началось, и наверняка очень интересное, кто-то делает доклад о борьбе с торговлей живым товаром при помощи Лиги Наций. А вы, вы наводите на меня скуку вашей невежливостью. Скажите мне скорей, почему вы не хотите, чтобы я еще немножко пожил? Вы ведь не по поручению партии действуете. Во-первых, потому, что вас неделю назад исключили из партии, — вы об этом, вполне возможно, еще и не знаете, так что я имею честь и удовольствие вам об этом сообщить, во-вторых, партия решительно выступает против подобных акций, слава тебе господи! Итак, чего вы хотите? Сравните сами: сколько коммунистов убито или посажено в тюрьму у нас и сколько на родине мирового пролетариата? Ладно, это просто невезение, что Андрей Боцек и Хрвойе Бранкович были вашими близкими друзьями. А теперь подумайте, — благодаря мне, да, именно благодаря мне, они теперь — мертвые герои коммунистического движения. Если бы они прожили дольше, то их бы убили в Москве заодно с вашим мужем, и в центральном партийном органе можно было бы прочесть, что они — отбросы общества и продались мне душой и телом. Так, вот теперь вы и впрямь наводите на меня скуку, и под конец я хочу сказать вам как своей землячке: с тех пор как усташи убили в Марселе короля Александра, мои французские коллеги стали очень чувствительны. И все-таки я не хотел полагаться на французскую чувствительность, я взял с собой несколько своих «паладинов», образованных молодых людей, которые говорят по-французски и у которых манеры, как у сдержанного поклонника стареющей вдовы фабриканта, да, там вы видите двоих, с каждой стороны по одному «паладину» и по одному французскому коллеге. Эти двое проводят вас до дому и осмотрят ваше жилище. Один останется с вами. Не очень надолго. Вы видите, я держу вас так сказать, в лайковых перчатках, я не забываю, что мой дядя Петар имел честь быть изрубленным саблей вашего деда, когда тот был в дурном расположении духа, и что мой дед со стороны матери служил у вашего двоюродного деда. И в лучших военных традициях был закован в кандалы, когда вашему двоюродному деду что-то пришлось не по нраву. Целую ручки, сударыня, и запомните: не надо искать в городе то, что вы потеряли в лесу.

Молодой полицейский устроился в комнате, где жил Дойно. Он настоял на том, чтобы дверь между комнатами была открыта, дверь в коридор из комнаты Мары он запер сразу и ключ спрятал у себя. Четырежды в день являлся кто-нибудь из людей Славко и приносил еду, газеты и книги. Молодой человек был весьма немногословен и все время читал — сперва начало, потом конец книги и лишь потом то, что было между началом и концом. А в остальном он был очень терпелив. Вечером второго дня, уходя от Мары, он вежливо сказал:

— Вы не спрашивали моего совета, но я хочу вам сказать, что это была неудачная мысль — именно в Париже действовать против Славко. У нас вам достаточно было бы около одиннадцати вечера, а чтобы уж наверняка, то после половины двенадцатого войти в ресторацию «У красного быка», он всегда сидит в зальчике налево от входа, и тут вы могли пристрелить его, он бы и пикнуть не успел. Поймите, фрау Милич, я говорю вам это без всякой своей корысти, потому что мне это безразлично, я не собираюсь на этом делать карьеру. Просто когда я читаю книги, меня всегда раздражает, до чего же люди все усложняют. Здесь, к примеру, вы сразу выдали себя, когда справлялись в администрации конгресса, в каком отеле живет Славко. Это само по себе было большой глупостью. Можно говорить что угодно, однако легче всего убить человека, когда он у себя дома. А почему? Потому что такова природа человека, кроме, может быть, тех случаев, когда дело касается короля или диктатора. Вот, а теперь возьмите свой ключ, теперь вы можете идти куда угодно и стрелять в кого вам заблагорассудится. Целую ручки, фрау Милич!

Глава вторая

Нет, по Штеттену не видно было, чтобы он страдал. Он был на редкость возбужден, можно сказать, вызывающе весел, всегда в движении, поздно ложился, рано вставал. Он напоминал плохого ученика, которому в первый же день летних каникул удалось напрочь забыть о существовании ненавистной школы и об угрозе пусть далекого, но неизбежного нового учебного года.

Если он говорил о своем заключении, то без жалоб и с некоторой даже гордостью победителя, как о преодоленном препятствии. Он никогда больше не упоминал о внучке, так же как и о ее матери, которой был обязан своим освобождением.