Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Ты собираешься прятать меня от полиции? Меня будут искать, чтобы выдать победителям. Ты же служишь в мэрии, разве ты можешь поступать вопреки постановлениям правительства?

— Против таких постановлений восстанут все французы, все как один. Ты бы должен знать нас, Фабер.

— Я знаю вас такими, какими вы были до сих пор, я знаю, какими вы будете завтра. Ты будешь удивлен и глубоко разочарован, Бертье. Литвак как-то сказал: «Кто живет в презрении, тот не остановится уже ни перед каким преступлением».

— О чем ты?

— О завтра и послезавтра. Падение ваше только начинается, Бертье, тогда как вы полагаете, что оно уже кончилось. И будет очень трудно быть хорошим мэром Безона.

Последние дни оказались самыми тяжелыми. Группа распалась, только четверо — Антонио, Бертье, Фабер и Лео — остались вместе. Они влились в большой поток беженцев. Когда перемирие было подписано, они уже добрались до окрестностей Гренобля.

Это была первая ночь, когда они легли спать, уверенные, что проспят до утра. Они лежали на пышном, ароматном сене, небо над ними было полно звезд. И тишина, ни звука кругом.

— Ты тоже еще не спишь? — спросил Лео. — Ты же свободный человек, чего тебе беспокоиться? А у меня жена и двое детей, кто знает, где они сейчас? И Жако, что из него выйдет? Немцы не позволят ему учиться. С тех пор как он родился, у меня была одна цель — чтобы он стал зубным врачом. Зубной врач во Франции — ты и сам небось знаешь, какая это сладкая жизнь. И зачем я с себя три шкуры драл, не затем же, чтобы Жако стал таким же ничтожным фабричным швецом, как я? Какой же тогда смысл имеет вся эта жизнь?

— Тебе надо выспаться, Лео, утро вечера мудренее.

— Франция проиграла войну. У Жако больше нет будущего, а он говорит, я должен спать! Ей-богу, Фабер, я иногда думаю, что у тебя нет сердца! Конечно, ты можешь сказать, кто-то же всегда проигрывает. Но почему именно Франция? Где же справедливость? А если справедливости больше нет, тогда и вообще ничего больше нет! Ты слышишь, что я говорю, или нет?

— Спи, Лео, доброй ночи!

— Гитлер мне скажет, ты должен взять себе еще одно имя. Он боится, что у меня в документах будет значиться только Залман-Лейб Янкелевич, а то без Израеля можно будет подумать, что я младший брат папы римского. Ладно, пусть будет Израель. Но ты знаешь, что он сделает? Он оберет французов, оскорбит их, обидит, он захочет каждый день им доказывать, что он сильнее. И что из этого выйдет? Ведь они же, французы, не привыкли, они же не знают, какая тяжелая может быть жизнь, и тогда они сделают плохо. Кому плохо? Нам. Я тебе скажу, Фабер, Гитлер испортит французов, такой прекрасный народ, который всегда говорит: живи и жить давай другим! Он не даст им жить, а они не дадут жить нам. Чем мой Жако виноват, что немцы вдруг с ума спятили, взяли простого обойщика и сделали из него самого главного хозяина? А французы чем виноваты? Ответь мне, ты же образованный человек.

— Дай мне спать!

— Что значит спать? Ты понимаешь вообще, где ты спишь? Во Франции? Но если Франции больше нет, то где ты спишь в таком разе? Нигде! Бертье мне рассказывал: один французский генерал произнес в Лондоне речь, так он сказал, что Франция проиграла битву, а не войну. И я тебе говорю, он не дурак, этот генерал, потому что он таки прав! Бернар тоже всегда говорил, что тот, кто разбирается во всяких священных книгах, тот знает, что Гитлеру нипочем войну не выиграть. Но как же он ее не выиграет, если ты лежишь тут и только о сне и думаешь, если мы ничего не делаем? Фабер, я тебе говорю, надо что-то делать! Я дам тебе поспать, ты только скажи мне одно-единственное словечко: ты веришь, что мой Жако будет зубным врачом во Франции, да или нет?

— Да, Лео, да!

— Ты сказал «да», но я вижу, что ты не веришь. Слушай-ка…

Дойно глубже зарылся в сено. Он больше ничего не стал слушать. Впервые с тех пор как он научился думать, ему показалось, что он может стать равнодушным: к людям, их чаяньям, их жалобам. Это было бы спасением, думал он, достойным презрения спасением.

Лео долго еще говорил, пока вдруг не заснул на середине фразы. Короткая июньская ночь близилась к концу. Медленно проступали очертания гор, их бело-серые вершины были как огромные плечи, которыми горы равнодушно подпирали небо.

Итак, величие природы — в равнодушии. Достойно ли оно презрения? В этот миг Дойно завидовал каждому камешку за то, что он не человек.

Глава третья

У него еще не было ни ночлега, ни денег, чтобы заплатить за ночлег. Иными словами, его и других иностранных добровольцев демобилизовали: у них отняли форму и взамен выдали старые, застиранные спецовки. В их бумагах значилось, что они не имеют права на демобилизационное вознаграждение. Лишь специальный декрет мог бы способствовать восстановлению их прав, но в общем декрете о них попросту забыли.

Первый день вновь обретенной свободы пролетел без толку — большой портовый город был битком забит такими же, как и он, все хотели поскорее покинуть страну. Море сулило спасение вдали. И ведь людям немного надо — кое-какие бумаги, кое-какие печати, а еще деньги на дальнюю дорогу и место на корабле.

— Перспективы не так уж плохи! — объяснил ему бывший немецкий министр. Он непрерывно оглаживал дрожащей рукой свою веснушчатую лысину, словно любая капелька пота могла его как-то особо обозначить, выдать вражеским агентам. — В любом случае прежде всего надо попасть в Португалию. А туда попасть дело не такое уж хитрое.

— Так что же нужно сделать? — спросил Дойно. Он был благодарен бывшему министру за то, что тот его узнал, задержался с ним и вот теперь дает разъяснения. Одновременно в нем росло и отвращение к нему, оно было сродни ненависти к самому себе или ужасу перед обезьяной в клетке, в движениях которой боишься узнать себя.

— Итак, само собой разумеется, португальцы не дадут въездной визы, а только транзитную. Это не так уж скверно, тут можно купить китайскую визу, цены вполне приемлемые. Но китайцы вовсе не хотят, чтобы мы ехали в Китай, и потому настаивают, чтобы им предъявили южноамериканскую визу, хотя бы даже транзитную. Следовательно, существуют целых три возможности, цена примерно одинаковая на все. Короче говоря, если у вас есть южноамериканская и китайская визы, то это уже безусловно большой шаг вперед. — Министр облизал губы — это было выражением торжества, как показалось Дойно, который поспешил согласиться:

— В самом деле! Я, к примеру, хочу в Англию, служить в армии. Стоит мне попасть в Португалию, я, конечно, сразу пробьюсь в Англию или хотя бы в Гибралтар.

Хитроумный советчик поднял вверх указательный палец, словно предостерегая вертопраха от бессмысленного риска.

— Сразу видно, что вы в Марселе первый день. Мы здесь уже два месяца, с момента краха, так что удалось набраться и своего, и чужого опыта. Итак, южноамериканская, китайская, португальская виза, все бы хорошо, но… Как вы попадете в Португалию? Может, через Испанию? Превосходно! Испанцы не так уж плохи, во всяком случае, не такие уж они злыдни, как нас стращают некоторые. Может, они вас и посадят на месячишко, прежде чем вы отправитесь дальше. Но, конечно же, вам нужна транзитная виза. И они вам ее тоже дадут. Превосходно! При условии, разумеется, что у вас есть французская выездная виза. А вот ее-то никому не заполучить. Или скажем так: вы ее не получите. И это логично, ибо здесь вы — это вы, а кроме того, вы же хотите попасть в Англию и воевать. Но хорошо, предположим, у вас была бы надежда получить выездную визу — а есть у вас какие-нибудь законные проездные документы? И не будет ли это с моей стороны слишком смело, если я стану утверждать, что у вас вовсе нет таких документов? А чтобы вам, фронтовику, префектура выдала Titre de voyage[128], это и вовсе исключено. Это противоречило бы соглашению о перемирии. — Министр опять выглядел триумфатором. Когда же Дойно громко рассмеялся, он изучающе взглянул ему в лицо и сказал: — Вы смеетесь, потому что считаете ваше положение абсолютно безвыходным. Но вы ошибаетесь. Потому что, во-первых…

Министр на пальцах перечислил семь возможностей, воспользоваться которыми было вполне мыслимо, впрочем, при условии, что у вас есть крепкие связи, прежде всего с американцами и американскими комитетами, и, кроме того, действительно большие деньги.

У Дойно было только два небольших мешка, так называемые musettes[129]. В одном лежали его туалетные принадлежности, а в другом девять банок консервов: рыба и дешевый печеночный паштет, так сказать, последнее причастие для демобилизованного солдата. А еще у него было восемь сигарет в кармане, коробок спичек и окарина Штеттена.

— Вы все время смеетесь, не понимаю чему. Я же вам доказал, что нет никаких оснований для пессимизма.

— Да, — согласился Дойно и встал со скамейки. — Во время первой мировой войны у нас в Вене любили говорить: положение отчаянное, но не серьезное.