Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Я очень бы хотел этого, мне так сейчас необходимо верить вам, — ответил Эди и наконец встал. Он пошел за Романом, который повел его через большой темный замок по плохо освещенным лестницам с вытоптанными ковровыми дорожками наверх, и рассказал по дороге в нескольких словах, когда и где в последний раз видел Фабера.

— Не снимайте пальто, — сказал Роман, когда они вошли к нему в комнату. — Я сначала открою окна, чтобы выветрился запах духов. Женщины всегда что-нибудь оставляют после себя, когда уходят, запах во всяком случае. С ним можно мириться, только если по-настоящему любишь женщину.

Они оба смотрели в открытое окно. Огромными хлопьями падал густой снег. Стояла такая тишина, что, казалось, было слышно, как снег опускается на землю, издающую легкий вздох. Огромными великанами на марше, остановившимися на мгновенье передохнуть и заснувшими в строю, стояли по краям дороги ольховые деревья, спускавшиеся от самой часовни вниз к замку.

— Как это все глупо, как преувеличено. Однако же я часто спрашиваю себя, возможно ли, чтобы из-за этой вот аллеи, из-за этого банальнейшего из всех ландшафтов я возвратился сюда. Кажется ли вам это убедительным?

— Возможно, — ответил Эди задумчиво. — До тех пор, пока там не появится живое существо, это тот мир и покой, которого нет больше в себе самом.

— Значит, вы верите в Бога?

— Ах, оставьте меня! — ответил Эди довольно нелюбезно и поспешным движением закрыл окно. Как бы поясняя, он добавил: — Я только что от раввина, творящего чудеса. Я ненавижу, презираю его.

Нет у меня ничего общего с ним и ничего общего с этим поляком тоже. Ни с кем, думал Эди. Мне надо немедленно вернуться назад, в Волынь, к тем молодым людям. Уйти отсюда сейчас же, немедленно, от этого запаха и от этого Скарбека, который еще может говорить: мой дом, моя аллея, мой народ, моя страна.

— Ну, раздевайтесь, доктор Рубин. Здесь скоро будет тепло. Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте.

— Что? — спросил Эди гневно. — Что моя жена мертва и что мой сын и тот, другой ребенок, тоже? Что их увезли, как скот, в товарных вагонах и что их… Да что тут рассказывать? Что все это выдумали немцы и запустили на полную катушку, но что при этом им помогают поляки, украинцы, латыши и все другие — в транспортировке жертв, в надругательстве над ними, в уничтожении, вы же сами все это знаете! И что евреи не оказывают сопротивления и точно исполняют ту роль, которую им уготовил их палач, — словно все это на самом деле только игра, — вы и это тоже знаете. Все они заслуживают презрения — и убийцы, и их активные и пассивные подручные, и жертвы, которые тоже ведут себя как подручные, — все, все. И вы с вашей хитростью, играми и надушенными женщинами; и я, который ничего больше не может, кроме как ненавидеть и жаждать их крови, — что тут еще рассказывать? Дайте мне лошадь, я хочу вернуться назад. Нам не о чем разговаривать.

— Даже если б я и захотел отпустить вас, вы не можете сейчас уйти, это слишком опасно. Этой ночью немецкие патрули прочесывают здесь всю местность…

— Я не боюсь их. Вот уже несколько месяцев я прохожу через все опасности. Они отступают, как только я приближаюсь к ним. Если я не убью сам себя, я буду жить вечно.

Роман испугался. У него было такое ощущение, что видно, как у него дрожат щеки, он вытянул вперед руку, как бы защищаясь, точно так же, как делал в детстве, когда ему было страшно, когда ему мерещились зловещие фигуры, когда тени на стене оживали, отделялись от нее и угрожающе надвигались на него.

— Да, это правда, — продолжал Эди. — На мне немецкая форма. Но посмотрите на мое лицо — я еврей, которого они повсюду ищут, даже под землей. Я прошел сквозь их полчища, я ездил в их поездах, всегда готовый стрелять, едва только один из них вздумает приблизиться ко мне и начать меня расспрашивать. Когда я предъявлял документы — я отобрал их у одного военного врача, — они не смотрели на меня. Потому что я не боялся их. Потому что я думаю не о своей, а только об их смерти и ни о чем другом. Дайте мне лошадь, пан Скарбек.

Они спустились вниз, в подвал. Несколько человек спали там. Они помогли освободить тайный лаз в подземный ход. Роман молча шел впереди. Эди этот путь казался бесконечным, тьма — кромешной. Постепенно дорожка становилась шире. Роман остановился, подал световой сигнал и подождал ответа. Он последовал лишь через некоторое время. Они пошли дальше. Время от времени Скарбек освещал стены, чтобы показать Эди ящики, стоявшие по обеим сторонам прохода. На них была немецкая маркировка.

Навстречу им вышел человек и сказал:

— Новостей никаких! — Он хотел встать по стойке «смирно», но передумал, прижался к стене и пропустил обоих вперед.

— Мы приближаемся к стойлам, — пояснил Роман. — Лошадей предостаточно, и даже благородных кровей, с конного завода; они погибнут у нас. Трудности с фуражом, нам все равно придется моторизироваться. Удивительно, человек может выдержать все, привыкает ко всему, а лошадь нет. Она тоскует, тоскует оттого, что не может утешиться верой в лучшее будущее. Прислушайтесь, приходилось ли вам когда-нибудь слышать такое жалобное ржание?

Перед конюшней горел фонарь. Совсем молодой человек, вытянувшись, доложил:

— Все в порядке! Я только хотел спросить… это только потому… потому что меня должны были сменить еще вчера… У меня два дня отпуска… Я хотел бы сегодня вечером выйти, но…

— Никто не может сегодня выйти. Они прочесывают местность. Это будет продолжаться двадцать четыре часа. Мы должны держаться тише воды ниже травы. Потом пойдешь домой.

— Ну да, если, конечно, так, — сказал юноша. — Но я, собственно, хотел…

Скарбек отмахнулся от него и повернулся к Эди:

— Вот, доктор Рубин, возьмите эту белую лошадь. Хорошая кобыла, но несчастная. Она никак не может привыкнуть здесь. Я поведу ее, мы выйдем уже в самом лесу.

— А нет ли опасности, что патруль наткнется на следы копыт? — спросил Эди.

— Есть, конечно. Поэтому я сегодня и не выпускаю никого. Но так как вы непременно хотите уйти сейчас… И вы имеете право на то, чтобы я представил вам доказательства, что мы… Мы не подручные убийц, не активные и не пассивные..

— Как зовут кобылу? — спросил Эди.

— Этого мы не знаем, мы отобрали ее у немцев. Мы зовем ее Сивка, но имя, конечно, у нее было другое. Мы живем в такое время, что даже лошади теряют свои имена.

— Отведите Сивку назад, я останусь здесь, я уйду, только когда не буду подвергать вас опасности.

И тем же самым путем они вернулись назад.

— Ребенком я презирал Улисса за его хитрость, — сказал Роман, когда они опять сидели друг подле друга напротив раскалившейся печки. — Ахилл, а еще больше Гектор — вот были мои герои. Но позднее я изменился. В хитрости есть что-то соблазнительное. Во всяком случае, она дает мне шанс сводить наши потери до минимума. То, что я пьянствую с немцами и играю с ними в карты, кажется вам отвратительным, но это в высшей степени полезно для дела. А кроме того, и это правда, я с удовольствием и пью, и играю. Как и прежде, я и сегодня считаю, что политика — глупа, а война — отвратительна и тупа.

— А какую цель преследуют немцы, прочесывая местность?

— Ищут нас. Они хотят поднять Армию Крайову, спровоцировать ее на действия, чтобы скорее уничтожить нас. Они проиграли битву под Сталинградом, несут потери в Африке, на морях и в воздухе. Им нужны легкие победы и абсолютная надежность линий связи.

— А что делаете вы, чтобы перерезать эти связи?

— То, что можем, не так уж много. Немцев семьдесят миллионов, сто семьдесят миллионов русских и лишь каких-то двадцать миллионов поляков. Победят немцы — мы пропали, победят в Польше русские — мы опять пропали. Все сходится к тому, что в этой стране должны победить сами поляки.

— Я не совсем понимаю, — сказал Эди.

— В Вильне я видел однажды пьесу. Перевод с идиша, она называлась «Тяжело быть евреем». Это было так весело, что можно было умереть от тоски и печали. «Тяжело быть поляком» — однажды должна быть написана и такая пьеса. И это будет точно так же весело.

— Я видел это в Варшаве: колонну детей. А впереди нее шел человек, он нес на руках маленькую девочку. Трамваи на перекрестках останавливались, чтобы пропустить триста еврейских детей, которых забрали из сиротского приюта и вели, чтобы уничтожить их в газовой камере. Мужчина впереди — воспитатель этого дома — не смотрел больше на людей на улицах. Он не ждал от них никакой помощи, ни единого слова сострадания, ни единого утешительного взгляда. На улице, в трамваях — повсюду были поляки.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Роман вспыльчиво.

— Вы сами знаете ответ на этот вопрос. В Треблинке, в Белжеце, в Майданеке, в Освенциме…

— Какое мы имеем к этому отношение? Чернь повсюду одинакова, мы…