Манес Шпербер - Как слеза в океане

• Название: Как слеза в океане
• Автор: Манес Шпербер
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-280-01421-4

«Всегда, если я боролся с какой-нибудь несправедливостью, я оказывался прав. Собственно, я никогда не ошибался в определении зла, которое я побеждал и побеждаю. Но я часто ошибался, когда верил, что борюсь за правое дело. Это история моей жизни, это и есть „Как слеза в океане“». Эти слова принадлежат австрийскому писателю Манесу Шперберу (1905–1984), автору широко известной во всем мире трилогии «Как слеза в океане», необычайно богатого событиями, увлекательного романа.

---

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Роман вспыльчиво.

— Вы сами знаете ответ на этот вопрос. В Треблинке, в Белжеце, в Майданеке, в Освенциме…

— Какое мы имеем к этому отношение? Чернь повсюду одинакова, мы…

— Не только чернь помогает немцам убивать детей, вам это так же хорошо известно, как и мне, коллаборационизм принял ужасающие размеры. Камни Варшавы могли бы кричать, но есть люди, которые говорят: таким образом мы избавимся и от их семени.

— Это неправда! — закричал Роман.

— Нет, правда, и вы это знаете!

— Я знаю, что в этой стране систематически уничтожается элита, лучшая часть моего народа, — сказал Роман. Он тщетно пытался сдержать себя. — Немцы и русские, начиная с сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года до июня тысяча девятьсот сорок первого года, а потом одни немцы. Они обезглавили польскую нацию. Со стороны наших союзников не нашлось для нас ничего, кроме громких слов, никакой помощи. Наша кавалерия должна была саблями сражаться с танками. С тех пор поляки на всех фронтах союзников только проливали кровь — в Норвегии, во Франции, в Ливийской пустыне. Это мне известно. И что нас потом бросят русским под ноги, как их добычу, чего я опасаюсь, мне тоже известно. И мне известно одно еще: у евреев есть деньги, с самого начала они знали, что речь идет о жизни и смерти, почему же они не купили себе оружие, почему не боролись? Детей вели в газовые камеры, а польские плебеи радовались этому? Возможно… Но я так одного никогда и не пойму, почему судьба детей должна потрясать больше, чем участь взрослых, ценность которых не отдаленная призрачная надежда, а реальная определенность сегодняшнего дня. И еще одно, доктор Рубин, я не антисемит, но я и не семитофил. Народ приятен, когда смотришь на него издали, а вблизи я и свой собственный народ не люблю. Я уже говорил вам, я не политик, я эстет. Вы презираете и ненавидите этих чудодеев-цадиков, а Скарбеки в течение пяти поколений были их покровителями и зачастую восхищались ими. И поэтому, сохраняя верность не столько своему убеждению, сколько традиции, я возьму под свою защиту этого святого человека и его семью, если он того пожелает. До других мне дела нет. Впрочем, я ничего бы и не смог для них сделать.

Они стояли друг против друга с раскрасневшимися лицами, с дрожащими губами. Оба были примерно одного роста, Эди чуть шире в плечах, массивнее, несмотря на свою худобу, Роман — узкокостный и изящный. Он говорил очень быстро, что обычно не было ему свойственно, его тон был возбужденнее его слов. Он ждал ответа. Ответа не последовало, и тогда он попытался выведать в голубых глазах за толстыми стеклами очков, что происходит в человеке, стоящем напротив него. Эди опять сел, нервным движением рук потер колени и наконец сказал:

— Нет, элита, как вы это называете, уже давно не интересует меня. Она повсюду оказалась несостоятельной, потому что она еще эгоистичнее и тщеславнее, чем сам народ. Упитанного чудодея-цадика можете забирать сюда к себе, и чем раньше, тем лучше. Его сын пойдет со мной, в ближайшие дни мы создадим партизанский отряд. Я надеюсь, вы поможете нам на первых порах. Я, правда, служил в последнюю войну обер-лейтенантом в конной артиллерии и принимал участие в Вене в уличных боях в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, но тут моего военного опыта явно будет недостаточно.

— Як вашим услугам, — сказал Роман и наконец тоже сел. — Это будет очень трудно, особенно для вас, вы почти не говорите по-польски, и кроме того — партизанская война еще более жестока, чем обычная. И без хитрости здесь не обойтись. А вы, вы презираете хитрость…

— Я презираю любую форму сотрудничества с врагом, — прервал его Эди спокойно. — Это вопрос чистоты. Перед лицом такого врага только ответное насилие остается незапятнанно чистым.

— Так мог бы сказать Фабер, но вы очень непохожи на него.

— Да, непохож, — согласился Эди. — Для него всегда самым важным было сознание, для меня — совесть. Поэтому однажды он и покинул женщину, отказался от ребенка — я никогда бы не смог никого покинуть. Но… оставим это. Сколько оружия вы могли бы предоставить в наше распоряжение?

— Мало. Мы поговорим об этом завтра. Уже поздно, спускайтесь вниз. А я останусь, немцы должны найти меня здесь, если патруль придет еще сегодня ночью. Давайте оба забудем наш недавний спор. Простите меня, если я погорячился.

Эди пожал его руку, но промолчал. Роман спустился с ним вниз. Один из часовых провел его туннелем до большого подземного лагеря неподалеку от конюшни. Люди спали, тесно прижавшись друг к другу. Наконец Эди нашел свободное местечко. Кто-то бросил ему одеяло. Он закутался, долго лежал без сна, прислушиваясь к ржанию безымянных коней.

Глава вторая

— Проваливайте отсюда, а то устрою вам такое, что всем непоздоровится! Скажи им это все, украинец, на их языке. Пусть завтра приходят или послезавтра, тут еще много всего останется для этих бравых грабителей.

— Я уже им сказал, — ответил полицай-украинец на плохом немецком, — да им ничего и не надо, они хотят только посмотреть, они ждут.

— Знаем мы — посмотреть, — сказал немец, стоявший на посту. — Все они жулики, сброд один!

— Ну хорошо, я прогоню их. Но вообще-то они только благодарны, что Волынь наконец свободна от евреев, они хотят только порадоваться.

Это была кучка мужиков и баб с мешками и топорами через плечо; и санки были при них, они держали их за веревочку. Так, значит, им придется вернуться в деревню с пустыми мешками, конечно, пруссаки все хотят забрать себе. Это было не по справедливости, ведь, в конце концов, эти евреи были не немецкими евреями. Их богатства принадлежали крестьянам по закону, крестьянам из Барцев и Лянува.

— Кричите — хайль Гитлер! И расходитесь по домам, — посоветовал им украинец. — Самое главное, что этих жидов пархатых больше нет. Половину из них прикончат по дороге в город, а остальных — в лагере. И с Божьей помощью придете завтра и найдете здесь еще достаточно добра.

Толпа рассеивалась очень медленно. Кое-кто бродил по площади, чтобы еще раз посмотреть на труп. Там лежал раввин в черном кафтане, как огромный черный ворон. Бороду ему уже повыдергали, только несколько длинных светлых волос свисали на грудь. Глаза были открыты.

— Оставьте мертвого! — сказал пожилой мужчина. — Это был ихний святой, тут лучше держаться от греха подальше. И кроме того, какой от него прок…

Но когда он заметил, что слова его не возымели действия, он тоже принялся за мертвеца. Двое мужиков ругались из-за черного шелкового кафтана, стягивая его с мертвого. Каждый из них с силой тянул на себя, так что в конце концов шелк лопнул. Старик хотел взять только туфли, он расшнуровал их, но тут на него накинулся подросток и начал избивать его ногами, пока старик не распластался на снегу. А над раввином нависла тем временем целая дюжина мужиков. Один из них беспрестанно кричал:

— Надо раздеть его догола, все это наше, все наше!

— Проклятый холод! — сказал Бёле. — Почему вы допустили до этого и не разогнали их тут же?

Солдат обдумывал, что ему ответить. Ему все было безразлично, он хотел как можно скорее добраться до печки.

— Надо было стрельнуть в эту толпу, в этих бандитов, — заявила повитуха Мушиньская. — Их на все хватит, они еще ворвутся в дома и повытаскивают все оттуда. Тогда и нам ничего не останется!

— Ну, не так страшен черт, как его малюют. Повсюду выставлены посты. Пойдем нанесем первые визиты. По заслугам и честь — начнем с дома этого толстого раввина.

Когда они проходили через комнату, Бёле сказал брезгливо:

— Что за кавардак. Чисто по-польски!

— Это все оттого, что им разрешили взять с собой вещи. Одному Богу известно, сколько золота и драгоценностей утащили они в своих узлах, — заявила Мушиньская. С досадой она прибавила: — Это кавардак не по-польски, а чисто по-еврейски!

Он посмотрел на нее. Она была хороша только в постели, а в остальном… Польская девка, пора скоро будет разделаться с ней. Неправильно было с его стороны способствовать тому, чтобы ее признали за «фольксдойч». Я всегда слишком чувствителен, в этом моя главная ошибка, иначе я достиг бы гораздо большего, подумал Бёле.

— Так вот где они молились — смех один! — сказал он.

— Вот здесь, перед этим шкафчиком, всегда висело вышитое золотом бархатное покрывало. А его нет. Я ж тебе сказала, эти свиньи-евреи все самое ценное забрали с собой, — заявила с упреком повитуха. Она распахнула дверцы «шкафчика» — тут и лежала та бархатная завеса, аккуратно сложенная, рядом со странными предметами, похожими на огромных кукол без головы, они стояли в ряд, облаченные в голубой и пурпуровый бархат.

— Это их пергаментные свитки, они считаются у них священными, — сказал он, — в них понаписана всякая брехня, в которую они так верят. Скажи-ка, Марихен, не хочешь ли ты лучше сразу, сама, с радостью отдать мне все те штучки, что ты рассовала по карманам? И быстренько, пока твой дорогуша не рассвирепел!