Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

• Название: Политическая и военная жизнь Наполеона
• Автор: Генрих Жомини
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-54881-1

Русский перевод сочинения «Политическая и военная жизнь Наполеона» был сделан со знаменитой работы Жомини, изданной в Париже в 1827 г., — «Vie politique et militaire de Napoléon, racontée par lui-même au tribunal de César, d’Alexandre et de Frédéric» («Политическая и военная жизнь Наполеона, рассказанная им перед судом Цезаря, Александра и Фридриха»). Для данного труда Жомини избрал форму рассказа, который Наполеон ведет о своих походах. В основу этого повествования от первого лица лег, без сомнения, труд Э. О. де Лас Каза — секретаря Наполеона, записывавшего его мысли и воспоминания на острове Св. Елены, изданный в 1822–1823 гг. под названием «Mémorial de Sainte-Hélène» («Мемориал Святой Елены»).

---

Меня упрекают в том, что условия эти были слишком тягостны, особенно для герцога Пармского, который, как инфант Испании, заслуживал более снисходительности. Но он перед этим не хотел и слышать о перемирии, даже после побед моих при Монтенотте, и поэтому мне нужно было наказать его за упорную привязанность к врагам республики. Больё, узнав, наконец, о моем движении, пошел к Пьяченце с намерением воспротивиться переправе; но, вместо того, чтобы ударить всеми силами на ту часть войск наших, которая уже перешла на левый берег, он уперся своим левым флангом в Адду, придерживаясь Тессины правым крылом; 8-го мая генерал Липтай(14), командовавший левым флангом его, занял Фомбио, напротив моего авангарда. Я не сомневался в том, что Больё с главными силами шел вслед за ним, и потому мне нужно было, не теряя движением, времени, напасть на него, пока он был один. Я приказал генералу Ланну произвести атаку, и она исполнена была с той стремительностью и с тем редким мужеством, которые прославили потом Ланна на военном поприще. Липтай был разбит, отрезан от Больё и отброшен на Пиццигетон.

Ночью Больё прибыл на место битвы, и его передовые отряды показались в Кодоньо, где стояла дивизия Лагарпа. В первую минуту от неожиданности произошел беспорядок на аванпостах, и в суматохе Лагарп был убит своими.

Однако эта стычка не имела последствий. Больё, разъединив всю свою армию, разбросал и те силы, которые привел с собой, так что у него под рукой осталось всего три батальона. Видя перед собою силы превосходные, он чувствовал, что ему оставалось одно средство спасти себя, сосредоточив все свои войска близ Лоди, где у него оставался мост на Адде. Правое крыло его, стоявшее еще возле Павии, заняло Кассано, что бы ему, конечно, не удалось сделать, если бы нас не задержала переправа.

Дорога в Милан была открыта войскам моим; но обладание этим важным городом было весьма ненадежно, пока неприятель держался еще за Аддой. Нужно было принудить его удалиться. Я двинулся к Лоди с моими гренадерами и с дивизиями Массены и Ожеро. У Пиццигетона оставлена была одна дивизия, для прикрытия этого пункта и моего правого фланга. Я не знал еще, что неприятель, покинув берега Тессины, собрал свои главные силы за Аддой, и потом у, чтобы обеспечить свой левый фланг, направил Серюрье на Навию.

Мы прибыли 10-го к Лоди. Главные силы Больё уже отступили в Крему, оставив генерала Себоттендорфа(15), с десятитысячным отрядом, для обороны берегов Адды.

Неприятель не разрушил моста в Лоди, полагая, что подобный мост, длиною от 50 до 60 туазов, обстреливаемый двадцатью орудиями с левого берега будет для нас недоступен. Но мне нужно было заключить свои действия каким-нибудь блистательным подвигом, и я тем скорее решился воспользоваться этим случаем, что, даже при неудачной попытке перейти мост, я терял только несколько сот человек, ни в чем не изменяя общего хода действий. Батальон пехоты и несколько эскадронов неприятельской кавалерии, занимавшие Лодь, были без труда вытеснены, и мы по следам их достигли моста, которого они еще не успели разрушить. Тотчас же построил я моих гренадер в густую колонну, и двинул на мост. Осыпанные градом картечи, они, было, смешались, но генералы мои, кинувшись вперед, увлекли их своим примером. Это минутное замешательство заставило нескольких солдат моста по столбам спуститься на небольшой островок, где они более были прикрыты от неприятельских орудий. Там отыскали брод, и батальон, рассыпавшись подобно застрельщикам, бросился с фланга на австрийцев. Между тем гренадеры беглым шагом перешли мост, ринулись на батареи, захватили их, и рассеяли батальоны неприятельские. Себоттендорф отступил к Креме, потеряв пятнадцать орудий и две тысячи человек выбывшими из строя.

Непосредственным следствием сражения при Лоди было занятие войсками нашими Пиццигетоне, и отступление Больё к Минчио. Я не преследовал его. Войска мои в продолжение целого месяца были в беспрерывных маршах, и потом у нужно было дать им несколько отдыха; к тому же присутствие мое было необходимо в Медиолане. Я оставил дивизию Серюрье в Кремоне, а с остальной частью своей армии направился к столице, куда и вступил 15-го мая, встреченный депутацией и национальной гвардией, при общем веселии и изъявлениях радости.

Чтобы извлечь пользу из моих завоеваний, мне нужно было учредить в покоренных странах республиканское правление, с целью привязать их к Франции общими правилами и выгодами.

Меня не увлекали распространяемые нами идеи; но, так как они навлекли нам врагов, то нужно было стараться передавать их другим, чтобы вместе с этим увеличить и число приверженцев своих. Легче, нежели где либо, можно было согласовать равенство прав политических с обычаями дворянства итальянского, которое так близко к среднему сословию. Я опасался одного духовенства. С этой стороны я ждал сопротивления и решился, или победить его снисходительностью, или, в случае необходимости, укротить оружием, не возмущая народа.

При известии о моем движении к Милану Директория предписала начальство над итальянской армией вручить Келлерману с тем, чтобы он наблюдал за австрийцами на Минчио, а самому, с остальной частью, состоящей из 25 тысяч человек, идти на Рим и Неаполь. Такое раздробление сил в то время, когда мы должны были нанести последний, решительный удар австрийцам, и готовились бороться со всеми их силами, было слишком безрассудно, чтобы я мог согласиться его выполнить; я отказался, прося увольнения от службы, и этим спас армию от неизбежной гибели. Ожидая решения директории, я намерен был оттеснить Больё до самого Тироля, и сделал воззвание к воинам своим, призывая их к новым победам.

Ни в одной из прочих моих прокламаций не отражается так сильно дух времени. Вот она:

«Солдаты! С вершин скал аппенинских, как бурный поток, низверглись вы в эти долины, опрокидывая, разрушая все, что противилось вашему стремлению. Пьемонт предался своим естественным чувствам мира и дружбы к Франции. Милан ваш; знамя республики развевается над всею Ломбардией; Парма и Модена одолжены своим политическим существованием только вашему великодушию.

Армии, столь недавно и столь гордо угрожавшие вам уничтожением, бегут пред вами и не могут найти оплота против вашего могущества. Ни По, ни Тессин, ни Адда, эти вечные оборонительные линии Италии не могли удержать вас; вы перешли их гак же быстро, как хребет аппенинский. Эти успехи распространили радость в нашем отечестве; представители народные совершают празднества в честь побед ваших; там ваши отцы, матери, супруги, сестры и все милые сердцу радуются успехам вашим, гордятся честью принадлежать вам.

Да, воины! Вы много сделали: но неужели нам более ничего не остается делать? Допустим ли мы сказать про нас, что мы умели побеждать, но не умели пользоваться победами? Не упрекнет ли нас потомство в том, что мы нашли новую Капуу в Ломбардии?… Но вы уже бежите к оружию! Постыдное бездействие томить вас: вы знаете, что дни, потерянные для славы, потеряны и для вашего счастья….

Идем же! Нам предстоит еще и делать усиленные переходы, и поражать неприятеля, и пожинать лавры, и мстить за обиды… А вы, раздувавшие пламя междоусобной войны во Франции, вы, которые так низко умертвили наших министров и сожгли корабли ваши в Тулоне, трепещите!.. Час мщения ударил. Но да будет нам священно спокойствие народов, и в особенности потомков Брута, Сципиона и других великих мужей древности, восстановить древнюю столицу мира, воздвигнуть в ней статуи героев, ее прославивших, пробудить народ римский от сна, в который погрузили его многие столетия рабства: вот цель ваших побед. Солдаты! Вам принадлежит слава преобразования прекраснейшей страны Европы.

Торжествующая Франция даст Европе славный мир, который вознаградит народ наш за все великие усилия и жертвы; вы возвратитесь на родину, и граждане, с восторгом встречая вас, будут говорить: Он служил в Итальянской армии».

Я хорошо понимал людей, с которыми имел дело; я знал, как должно было подействовать это воззвание на пылкого французского солдата; знал, что в Риме и Неаполе оно произведет тоже действие, какого достигла моя первая прокламация.

Между тем были взяты нужные меры, чтобы овладеть миланской цитаделью, близость которой беспокоила город. Из Александрии в Тортоны должна была скоро прибыть в Ломбардию осадная артиллерия; а в ожидании её я оставил Милан и пошел к Лоди.

Прием, сделанный мне в столице, мог убедить меня в том, что итальянцы принимают искреннее участие в моих намерениях. Сохранив все уважение к религии, и обеспечив неприкосновенность дворянских имуществ, я надеялся на благодарность двух сословий, пользовавшихся наибольшими правами. Но умеренность моя не уменьшила их опасений, не укротила ненависти.

В тот самый день, когда я выступил из Милана против австрийцев, набат загремел в тылу моей армии. Деревенские жители, приведенные в исступление духовенством, взялись за оружие, овладели Павией и даже замком, в котором я оставил гарнизон. Малейшая нерешительность с моей стороны могла сделать это восстание всеобщим. С 300 кавалеристов и батальоном гренадер я поспешил к Павии, сделавшейся главным местом возмущения. Когда отвергнуты были все убеждения архиепископа миланского, уговаривавшего народ положить оружие и выдать виновников мятежа, гренадеры мои, выбив ворота, ворвались в город и разграбили его. Помилование было бы тут преступлением относительно войска. Простить вероломных значило подвергнуть наших храбрых воинов новым сицилийским вечерням, Я расстрелял муниципалитет, и все пришло в порядок. Между тем армия наша направлялась к Минчио вслед за австрийцами.