Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

— Мне не нравится, когда люди убивают друг друга — это не по-христиански, — благожелательно и спокойно сказала она, — но когда люди дерутся, приходится выбирать чью-то сторону. Иначе остаешься посредине и тебя с обеих сторон затолкают и затопчут.

— Ты ему этого не втолкуешь, — вполголоса и тоже на французском сказала Нинель. — Хочет быть над всеми. Или в стороне от всех — сама никак не пойму.

Рене это тоже было интересно — только по другой причине, чем Нинель, и она посмотрела на Аугусто в поисках разъяснений.

— На самом деле я думаю, — упорствовал тот, черпая упрямство в соседстве военных, — что было бы лучше, если бы мы остались в стороне от конфликта. Малые страны должны уступать большим право драться…

Он все-таки поостерегся сказать это на родном языке или хотя бы испанском, который понимали многие. Но и Франция была не за горами: кое-кто слушал его внимательно и скептически, а те, что не понимали, старались уловить смысл по общим латинским корням слов и по настроению разговаривающих. Рене решила кончать с опасным противоборством.

— Думать можно что угодно, — сказала она нарочно по-испански, чтоб все поняли, — но когда дело доходит до драки, нужно действовать, и тут без выбора не обойдешься. Немцы, я думаю, все-таки ближе к нам, чем русские. — И все в автобусе, до того делавшие вид, что заняты разговорами между собой, здесь снова как сговорившись и без задержки прокричали здравицу в честь решительной канадки, которая не ждет у моря погоды. Ее теперь только за канадку и принимали — к французам здесь относились с симпатией, но предметом для подражания они быть не могли: с ближних соседей никто не берет примера.

— Вы именно канадка, — сказал ей Хорхе, — а француженкой только прикидываетесь. Что я, француженок не знаю? Сидят дома — ждут мужей, потом детей, а вы все бросили и поехали! Как на лыжи стали! Там правда много снега?

— Достаточно, — сказала Рене, вспомнив российские снегопады. — Иногда дома с крышами заносит.

— Красиво?

Рене была готова к таким вопросам: она не напрасно часами разглядывала в библиотеке Управления, хранившей фотографии всех стран и частей света, ландшафты новой родины и могла говорить о них часами, но вместо этого сказала только:

— Красиво.

— Но как? Рассказали бы, пока едем.

— Что рассказывать? Приезжайте и увидите.

— Далеко же?

— Разве? — удивилась Рене: для нее действительно не было теперь дальних расстояний. — Подумаешь: Тихий океан. Сели на самолет или на пароход и не заметите, как окажетесь на другом конце света.

— Из всего вами сказанного, — прошептал ей на ухо Аугусто, — это самое дельное…

Ночью из кругов эфира, близких к начальнику лиссабонской полиции, в Москву полетела весть о том, что в Лиссабоне высокие генеральские чины — в частности генерал Миранда — сообщают о захвате франкистами Картахены: потери их по время штурма вдвое-втрое превышают признаваемые. Еще там говорилось, что по дороге в Порто из Лиссабона замечены большие серебристые строения — по всей видимости ангары, и вокруг них разбит палаточный лагерь: все это на полпути между Порто и Коимброй. А в самом Порто есть казино, в котором играют высшие чины государства, в том числе — министр путей сообщения: он просадил круглую сумму и был бледен как полотно — как игрок, играющий на чужие деньги. Все это ей показал и рассказал Хорхе, который, пользуясь своими связями, провел ее в тайную комнату для особо важных гостей, скрывающих посещения этого далеко не богоугодного заведения. Всякий разведчик становится поневоле сплетником…

На следующий день за обедом было неприятное объяснение, в котором она была отчасти повинна. Они сидели вчетвером. Хорхе хвалил ее поведение накануне.

— Марта просто молодец. Все от нее без ума. Не девушка, говорят, а штабной ротмистр.

— Ничего себе комплимент! — мать чуть не поперхнулась от неожиданности.

— Ты ничего не понимаешь. Большей похвалы от курсантов не дождешься. А вот Аугусто вел себя из рук вон плохо! — и бросил всердцах салфетку. Он с самого начала хотел сказать именно это, а похвалил Рене только для контраста, чтоб представить будущего родственника в еще худшем свете. Нинель упрямо потупилась, не желая ни соглашаться с ним, ни пререкаться.

— И что он наделал? — донья Бланка перевела недоверчивый взгляд с дочери на сына, потом на Рене, будто она была виновна во всем этом.

— Сказал пару вещей. Которые многого стоят. По-французски — будто он один его знает. Мне сказали, чтоб я поостерегся брать его с собой и поговорил с ним. Это по-дружески: могли и настучать куда следует. Не знаю, зачем все это моей сестрице.

Нинель поморщилась, упрямое выражение скользнуло по ее лицу, но она и на этот раз смолчала.

— Что ж он сказал такого? — матери наскучили многозначительные оговорки и проволочки.

— Сказал, что испанцы зря колотят друг друга и что малые государства должны держаться в стороне от военного конфликта. Как какая-нибудь Швейцария.

— Про Швейцарию он не говорил. — Нинель не понравилось, что на ее жениха наклепали лишнее.

— Ну, значит, додумали: я ж французского не знаю. Тут открой только рот — за тебя договорят и доскажут… Самое важное, что он и в самом деле так думает. Хочет в стороне остаться, пока другие драться будут. Это не наш человек, Нинель. Ему бы дома руки у камина греть, а что на дворе: война ли, революция — это его не касается.

— Он другими делами занят, — заступилась за жениха сестра; она не была уверена в своей правоте, но это не мешало ей спорить. — Его интересует история страны…

— А делать он ее не хочет, — прервал ее брат. — Марта правильно сказала: нельзя сидеть между двух стульев — со всех сторон нападут и ни от кого пощады не дождешься. Это ж гражданская война — тут брат на брата идет, а ты мне про историю. Про литературу еще скажи.

— И литературой он тоже занимается, — вперекор ему сказала сестра. — Это другой его конек.

— Очень он нужен сейчас, конек этот… Не выходи за него, Нинель. Втянет он тебя в историю, из которой потом не выберешься.

Нинель показала наконец характер:

— Я как-нибудь сама в этом разберусь.

— Конечно, — подхватил он. — Замуж тебе за него идти — не мне же…

В этой семье каждый имел право на свое мнение, но обед был безнадежно испорчен. Донья Бланка поглядывала с осуждением на детей и на Рене, будто та и вправду была в чем-то виновна, будто с ней в семью пришли раздоры и разногласия…

Они молча доели великолепную уху по-португальски, рецепт которой знали только на этом побережье, но от второго отказались — решили перенести его на ужин, чтоб матери было меньше работы. Рене поднялась из-за стола и собралась уходить, когда Нинель, успевшая подняться к себе, окликнула ее с лестницы и позвала в свою комнату. Комнатка была невелика и вся уставлена мебелью, книгами и семейными реликвиями из фарфора и бронзы.

— Самое печальное, Марта, — сказала она, переходя без лишних слов к главному, — что я сама все понимаю. Они никогда не сойдутся: мой брат и жених — и если я выйду за него замуж, то разрушу этим и без того хрупкое семейное равновесие. Они хуже чем враги — готовы убить друг друга, и я им не преграда. Поэтому и говорят, что надо выходить за своих — пусть дурак, да свой, знакомый…

Говоря это, она раздражалась и лицо ее, обычно милое и покойное, искажалось некой навязанной ей извне воинственной одухотворенностью. Рене не нашла что сказать — кроме очевидного:

— Но ты же любишь его?

— Любишь не любишь! — Нинель не раз уже думала об этом, и ей не хотелось возвращаться к пройденному. — Что можно сказать, когда столько времени ходим и проводим время вместе, а до любви так и не дошли — потому что не положено: мать бы с ума сошла, если б узнала. И замуж нельзя, потому что денег нет и когда будут, неизвестно. Он думает, что его ждут на кафедре, а в действительности профессор, на которого он рассчитывает, сам еле на своем месте держится — мне друзья Хорхе сказали. Его включили в список неблагонадежных. У нас же скоро все будет, как у Гитлера.

— Профессор — еврей? — Рене была почему-то в этом уверена.

— Какой еврей? — невесело удивилась та. — Евреи — те, что заметнее, — давно в Америку сбежали… За своих взялись. Евреи — это у них для начала было, для разгону… Не знаю что делать. Ей-богу, не знаю. Если и я его оставлю, это окончательно его раздавит.

— Я-то ни в чем не виновата? — спросила Рене, которая уже начала думать, что внесла споры в их семейство.

— А ты здесь при чем?.. Что он с тобой по-французски говорил? Прежде не с кем было? Все до тебя тлело, а от твоего присутствия только вспыхнуло… Он, собственно, и поехал, чтоб с тобой познакомиться. Какая-то, говорит, странная по твоим описаниям канадка получается. Но тебя-то это меньше всего касается…