Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

Больше шины не прокалывались: видно, партизаны, совершив дерзкую вылазку, ушли в свои логова: землянки и горные пещеры. Границу миновали вечером, у Бадахоса. Рене в первый и в последний раз переходила ее с цветами, аплодисментами и едва ли не с оркестром: кто-то подыгрывал им на двух гитарах, сидя за воротами погранзаставы. Сразу за шлагбаумом, на испанской стороне стояла гостиница, о которой говорил Томмази и на которую он сильно рассчитывал. Рене разместилась в одной комнате с Нинель. Та, скинув с себя дорожный плащ и заодно с ним — путевые заботы и волнения, преобразилась: излучала радость и довольство жизнью. Рене хотела спросить ее о причинах перемены, но Нинель сама поделилась счастливой новостью:

— Мы с Аугусто уезжаем в Америку. Не сразу: нужно еще кое-что оформить. Он не хотел, чтоб я ехала сюда: вдруг попадешь, говорит, в какую-нибудь историю, но тут уж я настояла на своем — дай, говорю, побыть с братом. Неизвестно, когда снова увидимся.

— А он тоже на своем настоял? — догадалась Рене.

— Да. — Нинель стеснительно засмеялась. — Потребовал, чтобы мы провели ночь вместе. Помнишь, когда я к тетке в Барейро ездила? На самом деле я вечером оттуда вернулась. Хорошо там нет телефона.

Рене вспомнила молодость:

— И что он сказал тебе наутро?

Нинель снова стыдливо улыбнулась, но стыдливость эта была для нее приятного свойства.

— Сказал, что зря потеряли столько времени. Надо было пять лет назад этим заняться.

— Ты тоже так считаешь?

— Я еще ничего не считаю, — благоразумно отвечала та. — Не могу никак привыкнуть.

— К чему?

— К новому положению… Жаль нет его здесь.

— Его только не хватало. Он и Томмази сцепились бы на первом повороте… Брат не против вашего отъезда?

— Нет. Я удивилась даже. Может, говорит, оно и к лучшему. Родство с Америкой стоит теперь приличного происхождения.

— Видишь, какой он у тебя современный… И тебе теперь важней всего не попасть ни в какую передрягу?

— Ну да… Хотя, казалось бы, — рассудила она, — если я такая плохая, значит тем более меня надо поскорее отсюда выставить?

Рене была знакома эта ошибка логики.

— Жди. Так все нормальные люди считают, кроме пограничников и таможенников. Эти не выпускают из своих рук ничего сомнительного. Считают, что надо задерживать и наказывать… Что там происходит?..

Рене чутко прислушивалась к тому, что делалось вокруг нее: это было у нее теперь в привычках. В коридоре возле их двери ходил взад-вперед разгоряченный Томмази и, не умея петь серенад, напоминал девушкам о своем существовании длинной политической речью, которую вдалбливал шоферу их легковички: водители грузовиков давно направились гурьбой в таверну, а он как существо высшего порядка задержался со своими пассажирами. Томмази говорил о положении дел в Европе и о неизбежности победы фашизма во всем мире. Через стенку было слышно, как страдает и мучается его слушатель. Между тем Томмази напрягал голос не столько для него, сколько для девушек, сидевших в номере: говорил, обращаясь в тонкую дверь, и она вибрировала под взрывными звуками его агитаторского баса, неизвестно как возникавшего в его птичьем зобе:

— Сейчас мы задавим их в Испании. Русские ввели туда свои части, но, во-первых, мы покажем им, как надо воевать, во-вторых, Сталин спит и видит, как договориться с Гитлером. Нам с ним на одной планете не жить, но приласкать и одурачить его можно: надо только пообещать раздел мира на зоны влияния. — Бедный шофер рвался душой в таверну: там было хорошее красное вино из местных виноградников, продаваемое из-под полы и потому дешевое. Чем раньше бы он туда пошел, тем больше мог бы себе позволить: наутро ведь надо было встать с чистой головою, а этот проклятый итальянец словно нарочно его задерживал. — Я не должен тебе говорить этого, но все уже готово для бомбардировки Мадрида и для его захвата штурмом — операция готовится с прямым участием германских военных.

Рене насторожилась: нужно было решать, достаточно ли основательны эти разговоры или это болтовня, рассчитанная на то, чтоб произвести на девушек впечатление. «Хотя, — подумала она с сожалением, — у меня все равно нет с собой рации». Оставалось копить информацию впрок для последующей отправки по рации. Передача эта, как она понимала, должна была затянуться далеко за полночь…

— Что ты слушаешь? — спросила Нинель, удивленная тем, что Рене замолкла и следит за разговором за стенкой.

— Это он так за мной ухаживает. — Рене так объяснила свое любопытство. — Мужчины думают, раз они побеждают, женщины должны валяться у их ног. Психология победителя… Не знаю, что еще придет ему в голову…

Действительно, Томмази не выдержал, прервал монолог и постучался к ним. Шофер улучил момент и сбежал от него к товарищам. Томмази просунул в дверной просвет свой цыплячий профиль и проворковал со всей доступной ему нежностью:

— Не хотите к нам присоединиться? У нас тут небольшой семинар по военно-политическому положению в Европе.

— Мы устали с дороги. — Рене хотелось вытянуть из него сведения о планах Франко и Гитлера, но даже любопытство разведчика имеет свои пределы.

— Можно отдохнуть и в таверне. — Томмази улыбнулся широко и зазывающе — оказалось еще, что у него не хватает нескольких зубов сбоку и спереди. Он увидел, что девушки смотрят ему в рот. — Времени нет вставить. Сделаю в Мадриде — там, говорят, хорошие стоматологи. И денег не возьмут со страху. Пойдемте отметим. Как-никак, переехали границу — есть повод выпить. А потом еще как-нибудь развлечемся. Приходите, Марта. Нинель я бы тоже позвал, но с ней хлопот не оберешься: брат строгий, — и засмеялся на весь этаж. — Несите денег побольше. А то у меня только и есть — что ваши колесные. А их еще беречь надо: вдруг вправду понадобятся. Хотя здесь свои — поставят при необходимости, — и прикрыл дверь, уверенный в том, что девушки немедля примчатся к нему после столь убедительных доводов.

— Ну и нахал! — сказала Нинель.

— Редкий, — согласилась Рене. — Не идем в таверну?

— Да ты что?! После такого приглашения?! — и глянула с удивлением: как можно было в этом сомневаться?..

В трактир они не пошли. Томмази просидел битый час в одиночестве: никто из членов делегации к нему не подсаживался — подходили, чтобы спросить о планах на следующий день и времени утренних сборов, и отходили, не успевая дослушать того, что он собирался им поведать. На своих он не обижался, но затаил зло на Марту, испортившую ему вечер.

— Эти американцы слишком много о себе мнят, — сказал он себе, за неимением другого слушателя: перевел конфликт из личного в географический — расплатился за графин вина деньгами Рене, но не смягчился и после этого. — Канада, видите ли. Ничего, и до вас доберемся. У нас там тоже есть крепкие парни… — Он пошел к хозяину гостиницы: договариваться о более доступных ему услугах, но с полдороги вернулся: подумал, что немецкие фашисты, в отличие от итальянских, смотрят косо на платную любовь, что руководитель делегации должен быть здесь под особым надзором и невинные шалости могут выйти ему боком, — вынужден был, иными словами, повернуть назад и разозлился из-за этого еще больше…

Утром поехали дальше. Пассажиры поменялись местами. Хорхе по просьбе сестры сел сзади, между ней и фашистом, Рене как хозяйка машины, нанявшая ее, села на почетное переднее место. Собственно, его предложили вначале Томмази: это тоже бы всех устроило, но вождь не лез вперед: боялся засад республиканцев, которые, как показал опыт войны, стреляли прежде всего по сидящим спереди. Он был не в пример вчерашнему мрачен и неприветлив и вел себя так не только с Рене, но и с Нинель, которая в какой-то мере разделяла ответственность за поведение своей подруги; лишь Хорхе удостаивался от него коротких, как телеграммы, распоряжений и более пространных и злобных инсинуаций.

Рене сидела рядом с водителем и смотрела на дорогу, на выжженные солнцем просторы Испании, — но ее, как всегда и везде, больше интересовали не пейзажи, а люди, их населяющие. Начиная с приграничного Бадахоса, где остановились, чтоб запастись бензином, она увидела испанцев вблизи — такими, какими они были на самом деле, а не в описании сторонников и противников Франко. Мужчины были сумрачны и скрытны, отвечали односложно и нехотя, не желая тратиться на разговоры. Томмази называл их всех тайными республиканцами и при любом шуме забивался в угол заднего сиденья, не поднимая головы выше окна машины и даже просовывая ее между коленями, — как паук, прячущий туловище между тонкими ножками. Но на самом деле это были, конечно, не республиканцы, а простые крестьяне, обеспокоенные судьбой урожая. Рене на ее беглом, хоть и бедном, испанском успела расспросить их — все, не таясь и не прячась, жаловались, что прошло время продаж и началась пора реквизиций, что вместо денег дают бумажки с армейскими печатями. У некоторых были сыновья в армии, они могли быть в лагере противника, но это не сказывалось на взаимоотношениях родителей: те смотрели на происходящее как на роковое и неотвратимое бедствие — одно из тех, от которого не убережешься и которое, к несчастью, может кончиться трагедией, — как драка молодежи за оградой селения. Может быть, здесь и были тайные красные, но колонна ехала по зоне, занятой франкистами, грузовики были обвешаны фашистскими лозунгами, и коммунисты прятались, а не выходили на улицы. Впрочем, Рене, у которой еще с Франции был наметан глаз на своего брата и она распознавала его на расстоянии, никого из своих здесь не увидела: может быть, испанские товарищи выглядели иначе, чем их французские единомышленники.