Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

• Название: История моей матери. Роман-биография
• Автор: Семeн Бронин
• Жанр: Биографии и Мемуары

Роман повествует о жизни француженки, рано принявшей участие в коммунистическом движении, затем ставшей сотрудницей ГРУ Красной Армии: ее жизнь на родине, разведывательная служба в Европе и Азии, потом жизнь в Советском Союзе, поездка во Францию, где она после 50-летнего отсутствия в стране оказалась желанной, но лишней гостьей. Книга продается в книжных магазинах Москвы: «Библиоглобусе», Доме книги на Новом Арбате, «Молодой гвардии». Вопросы, связанные с ней, можно обсудить с автором.

---

Было поздно. Последний поезд в Париж отошел часом раньше.

— Мы в отель, — сказал Андре. — Есть у вас гостиница?

— Есть, конечно, но на кой она вам? Что я, у себя вас не размещу?

— Не надо, — отсоветовал Андре. — Во-первых, Марсель, во-вторых, тебе это ни к чему. Может, не выйдет ничего с письмом, а разговор пойдет, что жаловался, корреспонденты приезжали, а ты их у себя принял. Что раньше времени на рожон лезть? — И хозяин осекся, замолк, признал справедливость его слов. — Лучше скажи всем, что к тебе парочка из Парижа приезжала — старого знакомого сын с девушкой, от него привет тебе передавал, выпили слегка, а дома у тебя не остались. Потому как девушка строгая: ей неприлично под одной крышей спать.

— Да я и вижу, что она строгая, — согласился рабкор, совершенно им обмороченный. — Ни слова за все время не сказала.

— Она практикантка, — сказал Андре. — Со мной в газете работает. Пока только учится. Надеюсь, выйдет у нас что-нибудь, с шумом твоим…

Хозяин вызвался проводить их до гостиницы, спротежировать и сбить цену за номер, но его разубедили: под тем же предлогом конспирации.

— Со всем этим осторожней надо быть, — разъяснял Андре спутнице. — Хорошо этот парень ничего не понял и никогда не заподозрит. А могут и сообразить, что к чему. Недавно один в контрразведку пошел: что это за вопросы ему задавали, которые не профсоюзы должны интересовать, а чужую разведку, — и глянул многозначительно. — Свой, между прочим, парень — коммунист и профсоюзник. — Он обождал минуту, сменил неприятный разговор: — Теперь ты видела, что к чему. Мне Робер говорил, тебе скучно на легальной работе и тебя интересует что-нибудь живое и рискованное. — («Когда успел?»— подивилась Рене, обещая себе не говорить больше отцу лишнего.) — Так-то ты подходишь нам по всем статьям: мы о тебе навели справки — и о выставке той и до нее — об истории с плакатами. Но прежде надо задать тебе несколько вопросов…

Рене была ошарашена всем этим. Она не просила отца ни о чем подобном и ничего похожего ему не говорила. Она еще не знала, чем будет заниматься в жизни, но такое ей и в голову не приходило. Но она ничего не сказала и не опровергла слов отца — предпочла промолчать и остаться в тени, чтоб побольше выведать из Андре: в ней жили уже задатки будущей разведчицы.

— Прежде всего скажи, в каких ты отношениях с Дорио? — Андре поглядел на нее испытующе и исподлобья. — Ее в который раз уже об этом спрашивали, и эти вопросы набили ей оскомину. — Что ты о нем думаешь? — спросил он, потому что она медлила с ответом.

— Это так важно?.. Думаю, хороший организатор. Бузотер — но это тоже необходимо. За это его и любят. Рабочие за ним идут — я это сама видела.

Он кивнул:

— Это все так. С виду, во всяком случае… Но у нас есть сведения, что он связан с полицией… — и глянул украдкой. — Поэтому если хочешь иметь дело с нами, надо с самого начала с ним определиться.

— С ним все просто, — сказала она спокойно и взвешенно. — У меня с ним нет никаких отношений. Кроме самых обычных.

— Это так? — на всякий случай спросил он, ожидая, видимо, дальнейших уверений, но она смолчала, давая понять, что нет смысла спрашивать ее о чем-либо дважды, и он вынужден был этим удовольствоваться: — Если так, то будем считать вопрос исчерпанным.

— А что вообще происходит в партии? — спросила Рене, и слова эти, несмотря на видимую беспечность, прозвучали глухо и серьезно. — Я спрашивала у отца, но этот вопрос, наверно, не для него. Какое место у нас занимают русские?

Андре был готов к ответу и все же замешкался.

— Этот вопрос многие задают, Рене, но мало кто знает, как на него ответить… Дело в том, что французы сами революции не сделают. — Он поднял с дороги хворостинку и начал махать ею, как лектор указкой, помогая себе в рассуждениях. — Не сделают, потому что слеплены из другого теста. Считают, что свое и так возьмут и проживут без лишних забот и треволнений. А дело к войне идет. В ней надо будет воевать, а не отсиживаться дома. Мы стали на сторону русских: нам представляется, что они сыграют в войне главную роль, и надо помогать им, пока не поздно. Пока их все скопом не затравили. И отец твой так думает — только не хочет при этом свою независимость потерять: денег, видите ли, брать не хочет и этим сразу всем делается подозрителен. Независимые не нужны никому — да и как без денег заниматься нашими делами? Поэтому его никто своим не считает, хотя делает он, может быть, больше, чем другие… Ладно, хватит о нем: мы-то как раз его любим за бескорыстие… Если забыть, конечно, про его необязательность, — припомнил он. — Тут он не имеет себе равных. Может назначить встречу и уехать куда-нибудь в Прованс с новой пассией. Для начальства нет ничего хуже — нам они еще разрешают с ним дело иметь, а сами не хотят и знаться… Теперь о русских. Они просят у нас военные сведения — мы их даем: надо быть до конца честными — воевать-то в первую очередь им придется. Почему один народ должен отдуваться за других, а те ждать, когда им каштаны из огня вынесут… Они, конечно, тоже не сахар — русские эти. Любят, чтоб им льстили и подпевали — за это и денег дадут и поддержат кого не надо. Дорио ведет под шумок переговоры с правыми, с фашистами находит общий язык, Барбе, кажется, такой же, а они у них сейчас чуть ли не фавориты. Потому что новые: прежних Каменев и Зиновьев поддерживали, они теперь в Союзе первые враги и оппортунисты, и их люди, стало быть, на подозрении.

— И что делать? — спросила Рене.

— Да то и делать, что делается. Все само собой образуется. Силою вещей. У нас сейчас Жак фактически всем заправляет. Он и Морис: Морис легальный аппарат ведет, Жак нелегальный. Они женами, что ли, обменялись для большей надежности — чуть ли не свойственники. Хотя оба как будто бы не в фаворе… Трудно понять?

— Трудно.

— И не поймешь. Нарочно все запутывают. Деньги, во всяком случае, у Жака. И вся сеть оперативная. И связи — напрямую с Коминтерном и с Красной Армией. И люди у нас — один лучше другого. Шаю видела? Посмотришь — веселый крепыш и ничего больше? А за ним вся парижская полиция гоняется. Знаешь, как они его зовут? Фантомасом. Не потому что самый сильный, а потому что от всех уходит. Так в газетах и пишут: был Фантомас и снова ушел — как сквозь землю провалился.

— Шая — это псевдоним?

— Нет, он под своим именем выступает. Зачем мне, говорит, лишняя статья? Пока не задержат, могу позволить себе это удовольствие. Не любит на чужие имена откликаться. Все до поры до времени, конечно… — Он поглядел искоса. — Видишь, сколько я тебе наговорил? Это чтоб ты выбор сделала правильный. Если захочешь с революцией связаться. А ты захочешь — я тебя насквозь вижу. Иначе бы не стал говорить всего этого: не положено.

— Мне надо лицей кончать.

— Кончай, конечно. Времени много. В один день такие дела не решаются. Придешь к нам, когда захочешь. А пока забудь все, что я тебе спьяну выболтал…

В отеле, небольшом, но чистом и уютном, как все сельские гостиницы Франции, Андре попросил номер для девушки, себе же — хоть солому на сеновале.

— Думаете к девушке вечером прийти? — спросила недоверчивая хозяйка. — У нас это не принято.

— Что вы, мадам, разве мы на таких похожи? Вы меня в краску вгоняете…

Он проводил Рене в ее комнатку, оглядел обстановку, остался ею доволен и задержался в дверях дольше необходимого.

— Ну вот. Тебе удобно будет. Надеюсь, не очень устала?.. — помешкал, потянулся к ней, но сдержал себя, усмехнулся и пошел спать в конюшню…

А Рене почувствовала на расстоянии это несостоявшееся движение, физически ощутила его и, странное дело, в последующем вела себя с молодыми людьми так, будто оно в действительности имело место, будто она имела опыт в свиданиях и прошла первый барьер любовного сближения. Тот, кто робеет в последний момент, не столько теряет сам, сколько готовит почву для другого…

У нее не было претензий к отцу, но она все-таки спросила его, зачем он организовал ей эту прогулку.

— Для расширения кругозора. — Он улыбнулся скованно. — Чтоб знала, что к чему. — И глянул искоса: — Тебя же ни к чему не принуждают…

Видно, они успели рассказали ему об этой поездке.

19

История эта имела все-таки продолжение. Хотя Рене и сказали, что она сама выберет день и придет к ним, когда захочет, следующий шаг к сближению снова сделала не она, а люди из нелегального отдела Компартии.

Рене продолжала ходить к Марсель в «Юманите» — благо редакция была рядом. Марсель продолжала опекать юную девушку из предмеcтья, которая, по ее мнению, отличалась способностями в самых разных областях, но ей не хватало чего-то важного — того, что можно назвать умением подать себя и что, надеялась Марсель, разовьется в общении с нею. Они еще несколько раз побывали в Лувре и стали называть себя подругами. Рене гордилась этим знакомством и не упускала сказать при случае, что дружит с дочерью самого Кашена: трудно уберечься от тщеславия — это распространеннейший из людских пороков. Марсель всегда была окружена интересными молодыми людьми. Рене хотя сама не любила и даже избегала чрезмерного мужского внимания, но успехам Марсель радовалась и признавала, что ее подруга обладает даром, которым она не владеет — умением, ни с кем в особенности не сближаясь, привлекать к себе массу поклонников. Правда, тут нужна оговорка, которую влюбленная в подругу Рене не делала. Журналисты «Юманите», ухаживая за Марсель, не взыскивали с нее в случае любовных неудач и заранее довольствовались невинным флиртом: она была дочерью директора газеты, и их искательства, со всеми поправками на время, место и идейные разногласия, повторяли в чем-то отношения приказчиков с дочерью хозяина.