Георгий Мирский - Жизнь в трех эпохах

• Название: Жизнь в трех эпохах
• Автор: Георгий Мирский
• Издательство: Летний сад
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-94381-014-5

Эта книга — не мемуары, а зарисовка жизни нашего общества на протяжении 70 лет. Автор, начинавший свою трудовую деятельность в пятнадцатилетием возрасте грузчиком, впоследствии получил международную известность как профессор-историк, преподавал в университетах США и Англии. Со страниц его книги встают образы довоенной Москвы с ее атмосферой страха и энтузиазма, страшные детали войны, картины изменения жизни, быта, психологии наших людей. Много внимания уделено Сталину и сталинизму, Хрущеву, Горбачеву, Ельцину. Автор размышляет о русском национальном характере, взаимоотношениях наций и пытается дать ответ на вопросы: была ли неизбежна гибель Советской власти и почему после ее падения все пошло не так, как люди надеялись…

На эти вопросы отвечает человек неординарной судьбы, живой, наблюдательный, всегда имевший свое «особое мнение» и свой особенный ракурс.

---

В какой-то мере это, конечно, присуще всем эмигрантам вообще; думаю, что и китайцы, и поляки, и арабы испытывают ностальгию по родине, Америка и Англия для них все-таки чужая земля. Но эта вполне естественная ностальгия, по моим наблюдениям, не в такой степени сопряжена с убежденностью в превосходстве своего родного народа над другими, как это имеет место у русского человека.

Русские люди с давних времен обладали двумя комплексами по отношению к Западу: первый — это комплекс неполноценности: всегда было известно, что там жизнь лучше, там порядок, люди живут богаче, нет такого, как у нас, воровства, взяточничества, произвола власти. Второй, противоположный — комплекс превосходства, как бы компенсировавший первый: но зато у нас душевность, духовность, доброта и широта души, мы живем по совести (подразумевается: по совести, а не по закону; и что такое закон для русского человека? Нечто сухое и формальное, ограничивающее и ущемляющее людей, а кроме того — «закон что дышло»). Сочетание этих двух комплексов породило устойчивый стереотип: Запад — чужой для нас, чуждый и чаще всего враждебный, мы не такие, как они, и не хотим быть такими, живем в дерьме — ну и наплевать, уж какие есть, такие и есть.

При этом, однако, поразительная вещь: подлинно этнического национализма в России не было. Частично это можно объяснить тем, что фактор этнического происхождения, «крови» не представлялся существенным. «Славянская кровь» не имела значения: для того чтобы быть «своим», достаточно было быть православным и верноподданным государя. Русский этнос выражал свою самобытность не в этнолингвистическом и культурном плане, а в соответствии с критериями религии и государственной принадлежности (подданства царю). Не было и подлинно националистической идеологии. Славянофильство выдвигало не концепцию русской славянской нации, а мессианскую идею России как вождя семьи славянских народов в соответствии с тезисом о «Третьем Риме»; православие и державность, а не «русскость» были краеугольными камнями идеологии славянофилов. Консолидации русской нации препятствовала пропасть между верхами и низами, о которой Герцен писал: «Между образованным классом и народом — полный разрыв; иная одежда, иной язык, иные мысли, словом, две разных России…» Конечно, и дворяне, и крестьяне сознавали, что они — русские люди, православные, но этого оказалось недостаточно. Развития национального самосознания не получилось. В России так и не было сделано того сознательного усилия, которое необходимо для превращения этноса в нацию. То, что существовало в России к началу двадцатого века, трудно назвать подлинной нацией, какой бы дефиницией данного термина мы ни руководствовались. Была держана, возникла своего рода надэтническая имперская «сверхнация», имевшая в качестве ядра русский этнос, верхушка которого обладала державным, имперским, но не национальным самосознанием.

В 1917 году русские солдаты и матросы зверски убивали своих офицеров, прекрасно зная, что те — такие же русские православные люди, как и они сами; убивали не потому, что видели в этих конкретных личностях своих угнетателей и эксплуататоров-кровопийц, а потому, в первую очередь, что вырвалась на поверхность давняя ненависть к чужим, к «белой кости», к людям иной культуры и иных ценностей. И не к каким-нибудь отдаленным «чужим», с другим языком и другой верой, а к тем, кто во многом близок и родственен, но именно поэтому и грешен, виноват, должен отвечать за все несчастья. На этих-то «чужих», на «образованных», на тех, кто тоже представлял Россию, но «другую Россию», был как бы перенесен укоренившийся где-то в глубине народного сознания комплекс враждебности ко всему иному, «не нашему», по сути своей идущему от Запада. Столкнулись, наконец, эти герценовские «две России», образовавшиеся двумя столетиями раньше, после петровской «вестернизации», и солдат, мужик был убежден, что он-то и есть Россия, а офицер, «кадет» принадлежит к иному, чужому, нерусскому миру. Этническая однородность не спасла Россию от катастрофы.

В первые два советские десятилетия о русском национальном самосознании не стоило даже и заикаться. Русский национализм был знаменем врагов, белогвардейцев, в противовес ему был выдвинут пролетарский интернационализм. Лишь во время Отечественной войны Сталин стал апеллировать к патриотизму, к национальным чувствам русского народа; он понял, что люди могут пойти на смерть не за колхозы и совнаркомы, а за Россию.

Признавая нации и даже поощряя развитие национальных языков и культур, Советская власть в то же время старалась слить их в единую новую общность, именовавшуюся «советский народ». Это понятие было лишь новым изданием термина «подданный государя императора», оно не имело национальной нагрузки, не могло вытеснить этнического самосознания.

Два великих события двадцатого века в России — крах самодержавия и распад Советского Союза — положили конец всем искусственным, суррогатным «сверхнациональным» имперским конструкциям в сфере общественного самосознания. Ушли в прошлое такие понятия, как «подданные империи» и «новая историческая общность — советский народ». Из-под обломков этих конструкций показалось подлинное лицо этносов и наций. Все встало на свои места. Непременный строитель нации — образованный авангард, исповедующий идеологию национализма, — получил возможность заговорить в полный голос. Моментально перекрасившаяся в национальные цвета советская партократия воцарилась в новых республиках СНГ. Национализм занял доминирующие позиции в общественном сознании — но не везде, а в первую очередь в «нерусских» республиках. Русский национализм выглядит запоздавшим и более слабым по сравнению с тем, что расцвело в бывших периферийных регионах.

Это закономерно: ведь в принципе национализм, базирующийся, как и этническое самосознание, на дихотомии «мы — они», процветает на почве ненависти к историческому врагу, извечному угнетателю, оккупанту. Русских же с незапамятных времен никто не завоевывал, они сами были господствующим элементом в империи, им не на кого обижаться и не на кого сваливать свои грехи. Крах сверхдержавы — дело рук самих русских, сколько бы ни кричали «патриоты» о заговоре ЦРУ или о происках масонов и сионистов. В упомянутой дихотомии у русских присутствует лишь достаточно явно выраженное «мы», а вот «они» — понятие неясное и неубедительное. И как раз для того, чтобы создать вторую часть этой дихотомии — образ извечного врага, грозящего России, ее духу, ее ценностям, и тем самым резко усилить первую ее часть — самосознание, это превалирующее над всем остальным «мы», — для этого нашим неославянофилам, квазипатриотам и пригодилась та самая застарелая, подспудно всегда сидевшая где-то глубоко в сознании русского человека враждебность к Западу, олицетворяющему все чужое, подрывное, разрушительное, пагубное для России. «Двойной комплекс» по отношению к Западу, фактически не умиравший и при Советской власти (вспомним тезис о капиталистическом окружении, о врагах, обступивших нас со всех сторон, но прежде всего со стороны буржуазного Запада), возродился в сознании многих людей с новой силой, питаемый на этот раз травмой, которую нанес русским людям крах сверхдержавы, упадок влияния и престижа России в мире.

Конечно, делаются попытки найти врага России и поближе к дому, среди соседей по СНГ, бывших советских родственников, особенно мусульман-кавказцев. Эти попытки имеют, помимо пропаганды неославянофилов, и объективную основу. Дело в том, что после отделения от России бывших союзных республик русские впервые ощутили но-настоящему свою этническую самобытность. В прежнее время им, как части «советского народа», противостоял остальной мир; теперь же другие, оторвавшиеся ветви того же советского дерева сами стали частицей этого чужого «остального мира». Русские остались наедине с собой, хотя и не вполне; в рамках многонациональной Российской Федерации они первоначально как бы растворились в возрожденном старом понятии «россияне», призванном утвердить единство всех граждан федерации, независимо от их этнической принадлежности. И многие надеялись, что на место сгинувшей советской общности придет «общность россиян». Но события последующих лет, особенно война в Чечне, стали охлаждающим душем. Внезапно выяснилось, что лояльность «нерусских россиян» по отношению к Москве отнюдь не может считаться гарантированной, пошли разговоры о том, что Российская Федерация, возможно, разделит судьбу Советского Союза. Многие стали думать, что термин «россияне» не может заменить понятие «русские», что в конце концов у русского народа — своя особая судьба, не обязательно сопрягающаяся с судьбой татар или кавказцев. Результат — появление русского этнического национализма, крайние выражения которого можно видеть в идеологии «национал-патриотов», замешанной на шовинизме, ксенофобии и антисемитизме. Но на этом направлении есть трудности исторического характера. Ведь русские, как я уже упоминал, никогда не делали упор на «чистоту крови», в русском народе намешано много «кровей», и с давних времен крещеный татарин, принявший православие немец или поляк, не говоря уже о христианах — грузинах и армянах, легко вписывались в российское общество, становились частью правящей элиты. Значительную, а иногда даже преобладающую часть российской аристократии составляли выходцы из нерусских этносов. Да даже и к некрещеным, к мусульманам не было, по существу, явно враждебного, непримиримого отношения; разумеется, их презирали, называли нехристями и басурманами, но ненависти не было; в глазах русских людей они выглядели скорее как неразумные, неполноценные, слепые, лишенные Божьей благодати или заблудшие овцы, достойные сожаления. Напротив, такие «братья-славяне», как поляки, вызывали активную неприязнь: «латины», представители ненавистного католического, т. е. еретического, Запада (кстати сказать, именно это исключение де-факто поляков из славянской семьи полностью обесценивало саму идею панславизма). И в силу всех этих причин попытки утвердить русское национальное самосознание на антимусульманском факторе не сулят квазипатриотам особых успехов. Значит, опять-таки остается Запад как главный враг России, наряду, конечно, с прочими врагами — евреями, кавказцами, мусульманами.