Робер Клари - Завоевание Константинополя

• Название: Завоевание Константинополя
• Автор: Робер Клари
• Издательство: Наука
• Жанр: История
• Год: 1986

Хроника Завоевание Константинополя, созданная в начале XIII века, принадлежит к числу первостепенных источников по истории захвата Константинополя рыцарями-крестоносцами в 1203 - 1204 гг. Вместе с тем она представляет собой замечательный памятник исторической мысли феодальной эпохи. Книга снабжена солидным научным аппаратом и сопроводительной статьей.

---

Таково в самом схематичном виде переплетение причин и следствий, обусловившее в изображении Робера де Клари завоевание Византии и создание Латинской империи. Перед нами — цепь внутренне не связанных друг с другом обстоятельств, перед лицом которых крестоносцам, оказывается, просто нельзя было «устоять», цепь, замкнувшаяся на захвате ими византийской столицы. Робер де Клари как натура непосредственная, возможно, не отдавал себе отчета в том, что концепция, содержавшаяся в его изложении событий и сводившая все извивы похода к нагромождению неожиданностей, означала апологию крестоносной авантюры, но в действительности это было именно так.

В хронике налицо и другие, столь же незаметные, элементы панегирического освещения крестового похода. Так, Робер де Клари, сам, несомненно, принимавший участие в грабежах в Константинополе, ни словом не упоминает о поведении рыцарей по отношению к его жителям (молчание на сей счет хранят и Жоффруа де Виллардуэн и прочие западные хронисты). Далее весь византийский экскурс в записках Робера де Клари, сколь бы ни была относительна здесь степень достоверности, нацелен по существу на то, чтобы оправдать вторжение крестоносцев в константинопольскую землю. В этом же и подоплека повествования (во втором экскурсе) о злоключениях Конрада Монферратского в Византии и на Востоке. Оказавший бесценную услугу императору в подавлении мятежа «Вернаса» (Алексея Враны), он вынужден затем — в страхе за свою жизнь — бежать из Константинополя. Бонифаций не может простить грекам такого «предательства». Личная враждебность к константинопольскому императору — вот «историческая» причина, превратившая маркиза в энергичного сторонника поворота крестоносцев к византийской столице (гл. XXIII). Более завуалированно оправдание изменения маршрута дается в следующей части этого же экскурса. Тут как бы проводится своеобразная параллель между двумя историческими ситуациями: сложившейся у франков в Тире во времена его обороны против Саладина и у крестоносцев — после захвата ими Задара. В первом случае запертые сарацинами в городе франки испытывали большие затруднения с продовольствием. Чтобы выйти из них, они хитроумно «разыграли» противника, а затем нанесли ему поражение и, проявив таким образом смелую инициативу, преодолели трудности. Во втором случае (по завоевании Задара) крестоносцы также попали в стесненное положение, остались почти без денег и продуктов. И если в Тире, обороной которого руководил Конрад Монферратский, франки разрешили возникшую перед ними проблему пополнения съестных припасов, выказав находчивость и отвагу, то теперь венецианцы, предложившие двинуться в Византию для подкрепления ресурсов, лишь обратились к испытанному в прошлом методу: храбрость и предприимчивость должны были выручить крестоносцев и на этот раз. Иными словами, «исторический опыт», по мысли Робера де Клари, призван служить в поучение и, значит, по-своему тоже в обоснование перемены направления крестового похода.

Существенно — в плане выявления «ментального ключа» записок — и следующее обстоятельство: Робер де Клари нарисовал такую картину случайных фактов, в которой божественному промыслу отводилось маргинальное место. События в целом развертываются не как «деяния бога через франков» (gesta Dei per Francos), а обусловливаются человеческими стремлениями, страстями, практическими потребностями, которые возникают сами собой в результате сцепления независимых друг от друга «рядов» происшествий: царевич Алексей оказывается в распоряжении крестоносцев потому, что его отец совершил некогда промах, приблизив к себе брата, который потом отнял у него престол; к войне с Византией рыцарей вынуждают сперва финансовая несостоятельность восстановленных ими. императоров, а затем дерзость «Морчофля»: не в обычаях благородных chevaliers снести такое вероломство, как убийство им своего «сеньора», и т. д. Крестоносцами руководят в их действиях то чувство рыцарского долга (необходимость рассчитаться с Венецией, отсюда — поход на Задар), то желание восстановить попранную «справедливость» (отсюда — поддержка Исаака (II) и Алексея (IV)), то жажда отомстить за былые оскорбления (как это было, по Роберу де Клари, у Бонифация Монферратского)

Причинами исторических событий в их взаимосвязи выступают реальные, посюсторонние факторы, порожденные порой запутанной и многообразной жизненной практикой, где высокое сочетается с низменным, любовь — с ненавистью, сердечность — с коварством, бескорыстие — с ненасытным властолюбием и т. п. Такое «заземленное» преподнесение событий и составляет одну из важнейших черт хроники Робера де Клари как памятника исторической мысли средневековья, памятника, пусть еще очень отдаленно, но все же достаточно выразительно предвещающего новые времена в историописании. Детерминированные небесным промыслом мотивы поведения людей, творящих историю, в значительной мере уступают место земным побуждениям, провиденциалистская основа исторических акций в определенной степени если и не разрушается, то все же подрывается. С этой точки зрения хроника рыцаря из Амьенуа — крупный шаг вперед не только в освещении крестовых походов, в высвобождении их истории, хотя еще далеко не полном, от вмешательства сверхъестественного и в перенесении центра тяжести событий на земную почву. Это крупный шаг вперед в принципиальном понимании истории вообще.

Концептуальное содержание хроники, однако, не исчерпывается апологией рыцарской авантюры, сводимой к взаимосцеплению роковых случайностей. Через рассказ Робера де Клари красной нитью проходит еще одна важная идея, раскрывающая социальные истоки, социальный смысл и направленность «Завоевания Константинополя». Хроника эта в противоположность запискам Жоффруа де Виллардуэна — панегирик рядовому рыцарству. Пикардиец воспевает деяния простых рыцарей. В его хронике ясно звучит голос povres chevaliers, той массы, которую постигло в походе жестокое разочарование, поскольку она сама стала отчасти жертвой корыстолюбия, высокомерия, неприкрытого эгоизма, политических интриг своих вождей — знатных сеньоров и венецианского дожа, быстро нашедших общий язык. Они сговаривались за спиной рыцарей, не посвящая их в свои планы. Так, бароны и прочие «высокородные крестоносцы» приняли на совете предложение дожа насчет завоевания Задара, а все остальные в войске и не ведали об этом совете, «кроме самых могущественных лиц» (гл. XIII). Они хитростью отбирали у рядовых воинов то, что, с точки зрения последних, причиталось им за их ратные труды. Все повествование Робера де Клари ведется как бы от имени этих в конечном счете обделенных добычей, обманутых, ущемленных в своих притязаниях простых chevaliers, рассчитывавших не на жалкие подачки rike hommae и не на крохи от завоеванного в Константинополе «добра», а на нечто гораздо большее.

«Правда», которую хочет поведать и передает Робер де Клари, — это правда об «обиде», нанесенной знатью рыцарям, т. е. «правда», отражающая внутриклассовые противоречия в «воинстве божьем», двинувшемся было против «неверных», а оказавшемся — якобы волею случая — в Константинополе. Ярче всего настрой маленького рыцаря, его неприязнь по отношению к haut hommes проступает в сценах, где описываются различные эпизоды битвы за Константинополь и того, что последовало за взятием города. Командиры боевых отрядов во время схватки в июле 1203 г., накануне вступления крестоносцев в город, враждуют между собой, а граф Фландрский даже проявляет малодушие (гл. XLVII). Если рыцари передовых отрядов, бесстрашно устремляющиеся навстречу превосходящим силам противника, уподобляются хронистом «прекрасным ангелам» (гл. XLVII), то графа Фландрского сами его соратники укоряют в пассивности: он совершает «весьма постыдное дело», не атакуя врага (гл. XLVIII). Незадолго до решающего приступа предводители договариваются между собой о разделе власти и добычи после того, как Константинополь будет завоеван. Всех ратников заставили при этом торжественно поклясться, что добычу «в золоте ли, серебре ли или в новых тканях, стоимостью в пять су и больше, они снесут в лагерь для справедливого дележа» (гл. LXVIII). Когда же город перешел в руки завоевателей, то клятву сдержали только рядовые рыцари, а их вожди, угождая собственной корысти, повели себя крайне вероломно и недостойно. Сперва они условились, причем, как с нескрываемой горечью рассказывает хронист, «ни меньшой люд, ни бедные рыцари вовсе ничего об этом не знали», взять себе «лучшие дома в городе» (гл. LXXX). Именно с тех пор бароны «начали предавать меньшой люд, и выказывать свое вероломство, и быть дурными сотоварищами» (Там же), за что потом дорого поплатились, — уже с явным злорадством отмечает Робер де Клари. Он выступает выразителем настроений неблагосклонного по отношению к верхам меньшого люда (menue gent). Хронист возмущен тем, что знать завладела самыми лучшими зданиями, заняв их «прежде, чем бедные рыцари и меньшой люд успели узнать об этом»: им пришлось довольствоваться домами, оставшимися свободными (Там же). В дальнейшем меньшому люду причинялись новые обиды. Захваченное, у греков имущество — «а оно было очень богатым» — снесли в некое аббатство, и для охраны отрядили 10 сеньоров и столько же венецианцев, считавшихся вполне честными людьми. И что же? «Те самые люди, которые должны были охранять добро», принялись растаскивать «драгоценности из золота и все, что хотели» (гл. LXXXI). Робер де Клари с досадой рисует картину своекорыстного поведения «могущественных людей»: каждый из них «брал себе либо золотую утварь, либо златотканые шелка, либо то, что ему больше нравилось, и потом уносил» (Там же). Принципы разбойничьей «справедливости» были таким образом нарушены знатью — и этого Робер де Клари ей не прощает. Он негодует — не потому, что захватчики учинили грабеж христианского города, а едва ли не исключительно из-за «несправедливости», содеянной сеньорами, ибо «ничто не было разделено к общему благу войска, или ко благу бедных рыцарей, или оруженосцев, которые помогли завоевать это добро» (Там же). Напротив, «добро, которое оставалось для дележа, было расхищено таким вот худым путем» (Там же). Гнев Робера вызван дополнительно еще и тем, что ловкие торгаши, венецианцы «так или иначе получили свою половину», в накладе оказались только рядовые участники крестоносного предприятия (Там же).