Николай Минаев - Нежнее неба. Собрание стихотворений

• Название: Нежнее неба. Собрание стихотворений
• Автор: Николай Минаев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91763-230-8

Николай Николаевич Минаев (1895–1967) – артист балета, политический преступник, виртуозный лирический поэт – за всю жизнь увидел напечатанными немногим более пятидесяти собственных стихотворений, что составляет меньше пяти процентов от чудом сохранившегося в архиве корпуса его текстов. Настоящая книга представляет читателю практически полный свод его лирики, снабженный подробными комментариями, где впервые – после десятилетий забвения – реконструируются эпизоды биографии самого Минаева и лиц из его ближайшего литературного окружения.

Общая редакция, составление, подготовка текста, биографический очерк и комментарии: А. Л. Соболев

---

«Над рассудком празднуя победу…»

Над рассудком празднуя победу
Все равно на радость иль беду
Я с тобой в Австралию поеду
В этом или в будущем году.

Пусть нас шторм раскачивает бурно
В океане грозном и седом,
Бросит якорь в гавани Мельбурна
Точно в срок наш плавающий дом.

Будет запад золот и рубинов,
И под гонг, сумятицу и крик,
Ты к себе, а я свой дом покинув,
Мы сойдем на странный материк.

Где с рычаньем рыщет динго карий
И заводят шумную игру
В голубой тени араукарий
Удивительные кенгуру.

Где из чащи эвкалиптов видно
Как с густой слюной на языке,
Подползает жадная ехидна
К утконосу спящему в песке.

Где забравшись на ночь в дикий крокус,
Казуар лишается хвоста,
И гигантский светится Канопус
Под созвездьем Южного Креста.

Где – увы! – невежественны массы
И вполне возможно, что весной
Невоспитанные папуасы
Захотят полакомиться мной.

Но и с перспективами такими
Я не против выскажусь, а за,
Коль зовут последовать за ними
Эти первобытные глаза.

<1924 г. 16 июня. Понедельник. Москва>

«Мы слушаем стихи, о ритмах говорим…»

Мы слушаем стихи, о ритмах говорим,
Но разве утаить в мешке возможно шило?
И может быть уже в классический Нарым
Кого-нибудь из нас судьба послать решила.

И если для меня готов такой удел,
Я с первого же дня без всяких промедлений
Займусь с энергией, достойной лучших дел,
Организацией сознательных тюленей.

Пока в них интерес к ученью не зачах,
Мы политграмоту закончим в три урока,
Затем я освещу им в пламенных речах
Путь классовой борьбы достаточно широко.

И убедившись в том, что поняли они,
Что масса лозунги как следует впитала,
Я с увлечением столь редким в наши дни,
Прочту им, наконец, кой-что из «Капитала».

И вот настанет день, когда на все готов
Тюлений главный вождь, восторженно неистов,
Нырнет с толпой свергать правительство китов
И их приспешников акул-капиталистов.

А это для того понадобится мне,
Чтоб пролетарии спокойны быть могли бы:
Уж если кто из них окажется на дне —
Его обгложут лишь трудящиеся рыбы.

<1924 г. 20 июля. Воскресенье. Москва>

«Так умерла любовь… Вначале…»

Так умерла любовь… Вначале
Пылало небо полчаса
И в отдалении звучали
Мальчишеские голоса.

Но обескровело светило,
И под защитой темноты
Ночь беззастенчиво схватила
Полуувядшие цветы.

Когда ж надежды облетели,
Настало время расцвести
В душе сомнению, а в теле
Неудовлетворенности.

И сердце вымолвило строго:
На этот раз – не прекословь! —
Не перейдет с тобой порога
Двадцатидневная любовь.

<1924 г. 9 августа. Суббота. Москва>

Начало поэмы («Орлиное Перо не знает страха…»)

1.

Орлиное Перо не знает страха;
Он – мудрый вождь и мужественный воин,
Не старая лисица и не баба,
Он не умеет и не хочет лгать;
Откройте уши, воины и дети,
Слова вождя пусть слух ваш услаждают,
Как свист лассо, как пенье томагавка,
Как вопль скальпируемого врага.

2.

То было в месяц падающих листьев:
Два племени – апахи и команчи
Между собой топор войны зарыли
И собрались держать Большой Совет;
Мы трижды выкурили трубку мира,
Водою огненной себя согрели,
И обменявшись кровью дали клятву
Шакалов бледнолицых проучить.

3.

Между двух лун темны и тихи ночи,
И, покидая теплые вигвамы,
В такую ночь мы в прерию вступили,
Держа свой путь тропинкою войны;
Три солнца мы мустангов резвых гнали,
К четвертому достигли Рио-Гранде,
Где не ступали наши мокасины
С тех пор, как гнев Ваконды пал на нас…

1924 г. 27 августа. Среда. Москва

Химера («Было тихо в комнате и серо…»)

Было тихо в комнате и серо,
Билась муха жалобно звеня,
В час, когда гигантская химера
Навалилась грудью на меня.

В жилах кровь оледенела, горло
Заложил резиновый комок,
И под телом, что она простерла
Я дышать и двигаться не мог.

Мне казалось: сердцу места мало,
Будто сердце схвачено в тиски,
И ломило темя и сжимало
Как чугунным обручем виски.

Словно гад по мраморным ступеням,
Извивалась потная рука
По моим беспомощным коленям
С похотливой дрожью паука.

От крылатой женщины-гиены
Пахло мерзкой сыростью крота,
И шипели клочья грязной пены
У ее чудовищного рта.

А потом в суставах захрустело,
Все померкло в мраке золотом,
Я лишился собственного тела,
А потом – не знаю, а потом

Где-то прокричал петух… Венера
Сквозь стекло рассеивала мглу
Над блестящей ручкой револьвера
И кровавой лужей на полу.

1924 г. 30 сентября. Вторник. Москва

Надпись на экземпляре «Поэмы о дне» («Эта поэма – детище мое…»)

Е. Д. Волчанецкой-Ровинской

Эта поэма – детище мое,
Но ее происхождение несколько туманно;
Мы коллективно создали ее:
Я на бумаге, на машинке Марианна…

1924 г. 12 ноября. Среда. Москва

«Переполняясь лавой золотой…»

Переполняясь лавой золотой,
Два мира – мы друг к другу тяготели,
И страсть соединила нас в постели,
Воспламенив взаимной наготой.

И в этот час прекрасный и простой,
Свершилось то, чего мы так хотели,
Я пламенел на отданном мне теле,
А ты мерцала звездной красотой.

Трепещущим, неслышащим, незрячим,
Я жадно льнул к губам твоим горячим,
Безудержною нежностью жесток,

И в первый раз колени ты разжала,
Открыв еще не смятый лепесток
Для моего безжалостного жала.

1924 г. 27 декабря. Суббота. Москва

«В парке было сумрачно и тихо…»

В парке было сумрачно и тихо,
Лишь перед размытою плотиной
Осторожно старая утиха
Крякала, похрустывая тиной.
Да душа звучала голосами,
Музыкой бесформенной сырея,
Чтоб слова раскладывались сами
В ритмы пятистопного хорея.
Листья вырисовывались тонко,
Шевелясь на фоне золотистом,
И прошла знакомая эстонка,
Шелестя разглаженным батистом.
Фавн смотрел глазами павиана
На сухие бедра Аполлона,
А высокомерная Диана
Улыбалася неблагосклонно.
И не скатываясь, под закатом,
Тронувшим изваянное тело,
На плече классически-покатом
Дождевая капля золотела.

1924

«Задумался ветер, лиловое облако вспенив…»

Задумался ветер, лиловое облако вспенив,
Тяжелую зелень и тучную рожь взбудоражив;
Твой профиль – я знаю – казался бы нежно-сиренев
На фоне заката, который не в меру оранжев.

О, если бы сердце от смутных предчувствий очистив,
Такую любовь и томленье такое отбросив,
Зеленым листком колыхаться меж кленовых листьев,
Иль колосом желтым качаться средь спелых колосьев.

И снова в душе полноту бытия обнаружив,
Подземною влагой горячую кровь успокоив,
Не знать о плечах, затуманенных дымкою кружев,
О трауре глаз и о косах душистей левкоев.

Коричневы тени и сини края силуэтов,
И я повторяю, себя до конца опечалив: —
Теперь бы твой профиль казался почти фиолетов
На этом закате, что так изумительно-палев…

1924

«Если б я родился павианом…»