Марк Твен - Вильсон Мякинная голова

• Название: Вильсон Мякинная голова
• Автор: Марк Твен
• Жанр: Прочие приключения

Главный герой рассказа, простой клерк Адамс, превратился из бедняка в известного и всеми уважаемого богача. И все это — благодаря воле случая. Судьба сталкивает его с двумя братьями-миллионерами, которые делают ему необычное предложение. Они вручают ему банкноту в миллион фунтов стерлингов и заключают с ним необычное пари.

---

Въ нихъ слышались скорѣе жалобы, чѣмъ гнѣвъ и негодованіе.

— Продать родную мать внизъ по теченію рѣки, на хлопковыя плантаціи! Для ея же блага! Я не рѣшилась бы поступить такъ даже и съ собакой. Я теперь до того измучена и утомлена, что не могу, кажется, даже и буянить, какъ дѣлала прежде, когда пыталисъ меня обидѣть и оскорбить. Надѣюсь, что это у меня пройдетъ, но можетъ быть также, что я и навѣкъ останусь такой несчастной мокрой курицей. Во всякомъ случаѣ за послѣднее время я такъ много выстрадала, что грустить и сѣтовать стало для меня теперь сподручнѣе, чѣмъ бушевать и браниться.

Слова эти должны бы были растрогать Тома Дрисколля до глубины души, но если они и произвели на него такое дѣйствіе, то оно было существенно измѣнено другимъ, болѣе могущественнымъ впечатлѣніемъ. Угнетавшее Тома тяжкое бремя страха внезапно испарилось, подавленный его духъ радостно воспрянулъ, а мелкая душонка возликовала въ сознаніи, что избавилась отъ грозной опасности. Томъ, однако, благоразумно молчалъ, воздерживаясь отъ всякихъ комментарій. Въ теченіе нѣсколькихъ минутъ его мать тоже молчала, такъ что тишина оживлялась только стукомъ дождя, бившаго наискось въ стекла, — жалобнымъ завываніемъ вѣтра и подавленными восхлипываніями, вырывавшимися отъ времени до времени у Роксаны. Всхлипыванія эти становились все рѣже и подъ конецъ совсѣмъ прекратились. Тогда бѣдняжка принялась опять говорить:

— Убавь-ка свѣту еще, еще немножко! Особѣ, за которой охотятся, свѣтъ вовсе не нуженъ. Ну, вотъ, такъ будетъ довольно! Я могу тебя разглядѣть, а больше мнѣ ничего не нужно.

Я разскажу тебѣ насколько коротко, насколько окажется возможнымъ, что именно со мною случилось, а потомъ объясню тебѣ, какъ ты долженъ будешь поступить. Человѣкъ, который меня купилъ, самъ по себѣ еще былъ не дурнымъ человѣкомъ. Для плантатора его можно было бы назвать даже довольно добродушнымъ. Еслибъ ему удалось поставить на своемъ, я служила бы горничной въ его семьѣ и могла бы жить сравнительно недурно, но жена у него была настоящая янки, и нельзя сказать, чтобы изъ красивыхъ. Увидѣвъ меня, она сейчасъ же поднялась на дыбы и заставила мужа отправить меня въ казармы, къ простымъ полевымъ работницамъ. Она не удовлетворилась еще и этимъ, а напустила на меня надсмотрщика. Дѣло въ томъ, что эта несчастная приревновала меня къ мужу и возненавидѣла не на животъ, а на смерть. Надсмотрщику было велѣно высылать меня на работу утромъ еще до разсвѣта. Мнѣ приходилось работать цѣлый день до тѣхъ поръ, пока совсѣмъ не стемнѣетъ, причемъ меня зачастую стегали кнутомъ, если оказывалось, что я сработала меньше, чѣмъ самыя здоровыя и сильныя негритянки. Этотъ надсмотрщикъ былъ тоже янки изъ Новой Англіи, а на югѣ всѣмъ и каждому извѣстно, что это за люди. Они знаютъ какъ истомить негра работою до смерти, въ буквальномъ смыслѣ этого слова. Они умѣютъ также пускать въ дѣло кнутъ и такъ исполосовать имъ спину, что на ней не останется живого мѣста. Въ первое время хозяину случалось замолвить за меня доброе словечко надсмотрщику, но это не приводило ни къ чему путному. Барыня всегда узнавала объ этомъ и послѣ того моя судьба становилась еще во сто разъ хуже. Никакой пощады для меня тогда уже не было.

Сердце Тома пламенѣло гнѣвомъ и негодованіемъ противъ жены плантатора. Онъ говорилъ себѣ самому: «Еслибъ эта проклятая дура не вмѣшалась въ дѣло, все бы у насъ шло какъ по маслу»! Чтобъ облегчить душу, Томъ разразился трехэтажнымъ проклятіемъ по адресу плантаторши.

Гнѣвъ и негодованіе, явственно выражавшіяся на его лицѣ, дошли до свѣдѣнія Роксаны, благодаря молніи, которая, сверкнувъ какъ разъ кстати, превратила на мигъ тусклый полумракъ комнаты въ ослѣпительно яркое освѣщеніе. Роксана почувствовала себя довольной и обрадованной. Подмѣченное ею у Тома выраженіе лица доказывало вѣдь, что ея сынъ способенъ питать сочувствіе къ страданіямъ своей матери и негодовать на людей, позволившихъ себѣ ее преслѣдовать. Одно время бѣдняжка сомнѣвалась даже и въ этомъ. Впрочемъ, радостное чувство промелькнуло въ ея сердцѣ тоже, какъ молнія, оставивъ послѣ себя прежнее мрачное настроеніе духа. Роксана вынуждена была сказать себѣ самой: «Вѣдь онъ же и продалъ меня на плантацію въ низовья Миссисипи! Если онъ и сочувствуетъ мнѣ теперь, то на прочность его сочувствія всетаки нельзя положиться. Оно пройдетъ у него безслѣдно». Затѣмъ она продолжала свой разсказъ:

— Назадъ тому десять дней я сказала себѣ самой, что не протяну больше такого же числа недѣль, до того я была измучена непосильной тяжелой работой и безпощадными ударами кнута. Сердце у меня замирало и я чувствовала себя совсѣмъ несчастной. Мнѣ сдѣлалось совершенно безразлично жить или умереть. Пожалуй, даже, что такая жизнь, которую я должна была вести, представлялась мнѣ хуже смерти. Понятное, — когда человѣкъ придетъ въ такое расположеніе духа, въ какомъ я находилась, тогда ему все равно, что пьяному: море по колѣно. Вмѣстѣ со мною работала на плантаціи маленькая дѣвчонка-негритянка, примѣрно, такъ лѣтъ десяти. Она, бѣдняжка, все льнула ко мнѣ, потому, значитъ, что у нея не была матери. Я полюбила ее и она полюбила меня. Ей какъ-то случилось принести съ собой на работу ломоть поджаренаго хлѣба. Вотъ она и вздумала передать хлѣбъ потихоньку мнѣ, обкрадывая такимъ образомъ себя самое. Ей было извѣстно, что надсмотрщикъ держитъ меня впроголодь. Онъ изловилъ ее, однако, съ поличнымъ и ударилъ прямо по спинѣ бамбуковой тростью, которая будетъ такой же толщины, какъ палка у половой щетки. Бѣдняжка взвизгнула, упала на земь и начала кататься и биться въ пыли, словно зашибленный паукъ. Я этого не могла вынести. Адскій огонь, которымъ горѣло мое сердце, вспыхнулъ сразу яркимъ пламенемъ. Я выхватила палку изъ рукъ надзирателя и съѣздила его этой палкой такъ, что онъ сейчасъ же растянулся и самъ на землѣ. Ударъ пришелся ему по головѣ, а потому онъ сразу не могъ очухаться, а только стоналъ и ругался. Всѣ наши негры перепугались до смерти и собрались вокругъ него, чтобы ему помочь, а я сейчасъ же вскочила на лошадь надзирателя, бросилась въ кусты и помчалась къ рѣкѣ такъ шибко, какъ только могли нести меня конскія ноги. Я знала, что со мной сдѣлаютъ, если удастся меня изловить. Какъ только надсмотрщикъ поправится, онъ сейчасъ же начнетъ мучить меня на работѣ такъ, чтобы я непремѣнно умерла отъ изнуренія силъ. Если хозяинъ пожалѣетъ затраченныхъ на меня денегъ и не позволитъ меня уморить, то меня продадутъ еще дальше внизъ по теченію рѣки, что окажется еще того не легче. Вотъ я и рѣшилась утопиться, чтобы избавиться такимъ образомъ отъ всѣхъ дальнѣйшихъ непріятностей. Минутки черезъ двѣ я добѣжала до рѣки. Начинало уже смеркаться, но я всетаки увидѣла привязанный къ берегу челнокъ и разсудила, что мнѣ нѣтъ надобности топиться, если удастся въ немъ уплыть. Привязавъ лошадь къ одному изъ бревенъ, лежавшихъ на берегу, я усѣлась въ челнокъ и поплыла внизъ по теченію, стараясь держаться какъ можно ближе къ береговой кручѣ и моля Бога о томъ, чтобы какъ можно скорѣе стемнѣло совсѣмъ. У меня имѣлось большое разстояніе впередъ, сравнительно съ людьми, которыхъ отправятъ за мной въ погоню, потому что хозяйскій домъ находился верстахъ въ пяти отъ рѣки и туда можно было послать съ извѣстіемъ о моемъ побѣгѣ только какого-нибудь негра на одномъ изъ рабочихъ муловъ, ну, а негры, понятное дѣло, торопиться не станутъ и сдѣлаютъ все, что отъ нихъ зависитъ, для того, чтобы я могла убѣжать подальше. Прежде чѣмъ кому-нибудь удастся побывать въ господскомъ домѣ и вернуться оттуда обратно, наступитъ уже темная ночь, когда нельзя будетъ идти по конскому слѣду. До самаго утра не удастся въ точности узнать, куда именно я дѣвалась, да и потомъ негры постараются отвести бѣлыхъ отъ настоящаго слѣда и наврутъ имъ предварительно съ три короба. Наконецъ настала ночь. Я все еще продолжала грести внизъ по теченію и подвигалась довольно проворно, стараясь держаться вдоль берега. Потрудившись такимъ образомъ часа два, я рѣшила, что мнѣ не зачѣмъ себя больше мучить, а потому перестала грести и, выплывъ немножко ближе къ серединѣ, гдѣ теченіе было всего сильнѣе, предоставила ему самому вести меня дальше внизъ. Тѣмъ временемъ я старалась придумать, какъ именно надо поступить въ случаѣ, если окажется возможнымъ обойтись безъ того, чтобъ броситься въ воду. По моему разсчету, было уже больше полуночи и я находилась верстахъ въ двадцати или двадцати пяти отъ своей плантаціи, когда я увидѣла огни парохода, причалившаго къ отмели, такъ какъ поблизости не имѣлось ни городской, ни лѣсной пристани. Вскорѣ мнѣ удалось различить вырѣзавшіяся на звѣздномъ небѣ очертанія трубъ и капитанскаго мостика. Узнавъ ихъ, я такъ обрадовалась, что готова была, казалось, выпрыгнуть изъ кожи вонъ и не знала, какъ благодарить Господа Бога. Это былъ какъ разъ «Великій Моголъ», на которомъ я служила восемь лѣтъ старшей горничной, плавая каждый лѣтній сезонъ на участкѣ между Цинцинати и Новымъ Орлеаномъ. Я потихоньку проплыла мимо парохода и вижу, что оттуда меня не замѣтили: по крайней мѣрѣ, никто даже не пошевельнулся. Услышавъ стукъ молотковъ въ машинномъ отдѣленіи, я сейчасъ сообразила, отчего пароходъ остановился. Въ машинѣ произошла какая-нибудь поломка. Немного пониже мѣста, гдѣ причалилъ пароходъ, я сама сошла на берегъ и оттолкнула челнокъ, чтобы онъ поплылъ дальше внизъ по теченію, а сама пошла вверхъ къ пароходу. Съ него была спущена на берегъ сходня… Я преспокойно взошла по ней на бортъ. Погода стояла очень жаркая, а потому матросы лежали, растянувшись на носовой части палубы, и спали крѣпкимъ сномъ. Помощникъ капитана, Джимъ Бангсъ, сидѣлъ на складномъ табуретѣ на канитанскомъ мостикѣ и спалъ, потому что онъ всегда такимъ именно образомъ стоитъ на вахтѣ вмѣсто капитана. Старикъ боцманъ, Билли Гатъ, кивалъ головой ему за компанію. Все это были старые мои друзья и пріятели и, очутившись у нихъ, я сразу же успокоилась и сказала себѣ самой: «Пусть-ка теперь хозяинъ плантаціи явится сюда и попробуетъ меня взять. Ему зададутъ такую трепку, что онъ и своихъ не узнаетъ». Пробираясь между спавшими, я поднялась на мостикъ, прошла въ кормовую часть парохода, въ каюту для дежурныхъ горничныхъ, прислуживающихъ въ дамскомъ отдѣленіи, и усѣлась въ то самое кресло, въ которомъ сидѣла, мнѣ кажется, сотню милліоновъ разъ. Естественно, что я почувствовала себя тамъ совсѣмъ какъ дома.