Евгений Войскунский - Химера

• Название: Химера
• Автор: Евгений Войскунский
• Издательство: Время
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9691-0904-9

Две фантастические повести — «Химера» и «Девиант» — примыкают к роману своей нравственной проблематикой, драматизмом, столь свойственным ушедшему XX веку. Могут ли осуществиться попытки героев этих повестей осчастливить человечество? Или все трагические противоречия эпохи перекочуют в будущее?

От автора. В 1964 году был опубликован написанный совместно с И. Лукодьяновым рассказ «Прощание на берегу». Мне всегда казалось, что в этом рассказе, в его проблематике таятся неиспользованные возможности. Обстоятельства жизни не позволили нам вернуться к нему, а в 1984 году И. Лукодьянова не стало. Лишь сравнительно недавно, взяв за основу этот рассказ, я написал фантастическую повесть «Химера». Хотелось не только подробнее раскрыть человеческие характеры, но и придать проблеме большую философскую глубину. Впрочем, об этом — судить читателям.

---

Он стоит, очень серьезный, собранный, с засученными рукавами, над кроватью, на которой лежит Игорь.

Мальчик кивает. Левой он держится за руку Круглова, сидящего у изголовья. Пока отец промывает его ободранные грудь и живот, смазывает мазью, перевязывает, Игорь не издает ни звука. Только глаза зажмуривает и сильнее стискивает спасительную руку дяди Георгия. Больно! Но он терпит: надо быть мужчиной.

— Ну вот и все. — Черемисин укрывает Игоря простыней. — Молодец. Теперь постарайся уснуть.

Он прикладывает ладонь ко лбу сына. Отходит от кровати, делает знак жене: пойдем, ему надо отдохнуть. Ася со вздохом поднимается.

— Легче тебе, сыночек?

— Да, мама, — шепчет Игорь.

Ася задергивает штору и выходит вслед за мужем.

Игорь все еще не отпускает руку дяди Георгия. Тот сидит неподвижно и как-то покорно: будь что будет. Вдруг Круглов поднимает голову и устремляет взгляд на Галю. Нет, она не произнесла ни слова — молча стоит, прислонясь к стене в углу комнаты, руки скрестив на груди. Но ему показалось, что она его позвала.

«Ты смотришь на меня почти враждебно, — думает Круглов. — Бедная ты моя. Ах, бедная, притихшая…»

Через некоторое время Игорь засыпает. Но как только Круглов осторожно пробует вытянуть руку, мальчик вздрагивает и сжимает его пальцы.

И так еще несколько раз.

Наконец ему удается высвободить затекшую руку. Игорь ровно дышит во сне. Круглов и Галя, тихо ступая по скрипучим половицам, выходят на веранду.

Ася выглядывает из кухни:

— Георгий Петрович, вы, наверное, голодный. Сейчас я…

— Ничего не надо, Ася. Почему вы не на работе?

— Не пошла сегодня. У меня есть отгул.

— А-а. Если можно, налейте нам компоту.

У Аси брови страдальчески подняты. Прямо-таки написано на ее лице: я же говорила, не жди ничего хорошего от приезда этого дядюшки. Она приносит компот и снова скрывается в кухне.

Круглов молча пьет компот, а Галя не притрагивается к своей чашке. Сидит в плетеном кресле, курит, курит, глядя в сторону, будто там, в глубине сада, что-то привлекло ее внимание. Круглов со стуком ставит чашку на блюдце, и тут Галя, встрепенувшись, говорит:

— Может, ты все-таки объяснишь, что происходит?

Не отвечает Круглов. Галя порывисто поднимается, отшвырнув легкое кресло.

— Юра, не молчи, ради бога!

— Было бы лучше, если б ты просто прочла мое письмо…

— Ты написал: прочесть девятнадцатого, и твой дотошный племянничек припрятал письмо до завтра.

— Выпей компоту. Ася замечательно варит компоты… Галочка, мне очень трудно об этом.

— Хорошо. Я помогу тебе, — говорит она вдруг изменившимся тоном, мягким, доверительным. — Твое бегство из Ленинграда связано каким-то образом с шестидесятым годом, когда вы с отцом поставили на себе опыт?

— Ты заговорила, как врач с тяжелым пациентом, — невесело усмехается Круглов. — Откуда ты знаешь про опыт? Тебе в шестидесятом было…

— От мамы знаю. Так связано?

— Да, Галочка, связано.

— Так. В чем был смысл опыта? — Она ждет ответа. — Юра, не молчи! По-моему, я имею право знать правду.

— Да, конечно…

Стук калитки, быстрые шаги — на веранду поднимается Черемисин. «Господи!» — вздыхает Галя, стискивая руками свои плечи, словно ее зазнобило вдруг. Черемисин, бросив на нее быстрый взгляд, спрашивает Круглова:

— Как Игорь?

— Спит. А ты почему так рано с работы?

— Сделал все назначения и ушел. Мне одна ранка не нравится у Игоря на животе. Я принес мазь…

— Не буди его. Сядь, Миша. И ты, Галочка. Прошу тебя, сядь.

— Не хочу.

— Ну ладно. — Круглов, как видно, на что-то решился. Он прохаживается по веранде, вызывает Асю из кухни, и та с обиженно-страдальческим видом усаживается в заскрипевшее кресло. — Вот что, — говорит Круглов, остановившись и присев на перила напротив Гали. — В письме все написано, но я понимаю… я должен что-то объяснить… — И после небольшой паузы: — Послушай, Михаил, ты хорошо знаешь стариков, знаешь возрастные изменения, старческие болезни. Этот постепенный и неотвратимый износ организма. Дряхлеющий человек — черт возьми, что может быть печальней! — Он ударяет ладонью по перилам. — Я, кажется, рассказывал о начале своей работы. Возня с кожей навела меня на мысль о переводе износа живого организма в ступенчатую категорию. Человек не должен изнашиваться постепенно, как башмак. Пусть он, достигнув зрелости, сохранит ее в состоянии полного расцвета — до последнего мгновения. Лампочка горит и горит, верно? Пока не перегорает.

Он подходит к Гале, закуривающей сигарету.

— Дай мне тоже.

— Ты же бросил курить.

— Все равно. — Он вытягивает из пачки сигарету, прикуривает. — Ну вот. Мы с твоим отцом, Галя, ты это знаешь, многие годы изучали мозг. Мы установили: чтобы стабилизировать организм в фазе зрелости, надо разгрузить некоторые группы нейроклеток. Чтобы они не только тратили свою биоэлектрическую энергию, а получали бы часть энергии извне, периодически подзаряжались. Из высокогорного растения химеры мы выделили энергоемкий субстрат, который… Впрочем, не стоит углубляться. Все написано. Я торопился. Я повторил тут некоторые опыты, включая первоначальные, с ботинками… Я очень торопился, чтобы закончить полный отчет к девятнадцатому августа. И я успел, как видите.

— Значит, вы… — Черемисин начинает фразу и умолкает, как бы не решаясь вытолкнуть застрявшие в горле слова.

— Да, — кивает Круглов, — нам не оставалось ничего другого. Сложилось так, что обезьяна, с которой мы работали несколько лет и которая… ну, обнадеживала нас… погибла. От неожиданной ерунды, которой так много в жизни, — от простуды. У нас не было выбора. Как всегда, не было выбора, — с силой повторяет он. — И мы с твоим отцом испытали действие препарата на себе.

— Ужасно… — прошептала Ася.

— Ужасно? Ну уж нет! Похож я на твоих стариков, Михаил? Мне семьдесят, а я, представьте, здоров. Ни склероза, ни вставной челюсти, ни даже завалящей какой-нибудь язвы желудка. С вашего позволения, я еще полон сил. Разве это ужасно? Ужасно другое, — говорит он, помолчав. — Помнишь, Галочка, один мартовский вечер, мы уговорились провести его вместе, ты приехала ко мне, а я…

— Пятница четвертого марта, — быстро говорит Галя. — Еще бы не помнить…

В ту пятницу Круглов застрял в лаборатории. Не потому, что очень был загружен работой, день как раз выдался спокойный, и собирался Круглов уехать пораньше, автобусом без пяти семнадцать, чтобы домой поспеть к половине седьмого — к условленному с Галей часу.

Но вот что произошло.

В начале пятого Круглов выходит из вивария и, пренебрегая лифтом, неторопливо поднимается в свою лабораторию на третий этаж. Он заглядывает в компьютерный зал, окликает одного из работающих там программистов, вихрастого юнца в огромных очках:

— Саша, есть что-нибудь для меня?

— Есть, Георгий Петрович, — оборачивается к нему юнец. — Вот ваши распечатки.

В рабочей комнате, в закутке за шкафами с лабораторной посудой, три сотрудницы утоляют жажду чаем с пирожными и взволнованным разговором о товарах ширпотреба, которые, может быть, в понедельник привезет сюда автолавка.

— Георгий Петрович, попейте с нами чаю, — зовет старшая из них.

Круглов отказывается, проходит за свой стол, бегло просматривает распечатки, сделанные принтером с экрана компьютера, — полоски бумаги с ровными строчками букв и цифр. Одну за другой кидает их на стол — ничего существенного. Вдруг ему в глаза бросается строчка.

ПРДЛЖТНСТ ШТНБГ 7 MAP 88 КРГЛВ 19 АВГ 88

Снова и снова перечитывает он эту строку, пока не осознает ее страшный смысл.

Он подходит к окну. Смотрит на расчищенную от снега площадь перед фасадом института, на темную полоску леса.

Тревожно, сбивчиво текут его мысли.

«Так это и есть… это и есть закон, который я нащупал… закон кратности обмена… Дьявольщина! Я формулировал задачу вовсе не затем, чтобы… Седьмого марта — это через два дня… Через два дня — Штейнберг?.. Нет, нет! Ошибка. Конечно, ошибка… Компьютер барахлит… вот пойти прочистить ему электронные мозги, старому дураку… ведь компьютеры тоже стареют… А я, значит, девятнадцатого августа?.. Да нет… ошибка, ошибка!»

Снова он садится за стол, выдвигает ящик, роется в своих тетрадях, бумагах.

— Георгий Петрович, — зовет сотрудница из-за чайного стола. — Объясните нам, пожалуйста, что за страсти бурлят вокруг Нагорного Карабаха?

— А? Да, да, бурлят страсти… Я не знаю… Только то, что в газетах…

«Вот они, — листает он страницы тетради. — Формулы кратности обмена в группе клеток, которые управляют превращениями веществ и энергии… Я не очень был уверен… шутка ли, закон открыть… Но материал опытов — тех, что мы проделали во времена Клеопатры, и тех, что я уже один тут прокрутил в последние годы, — весь огромный материал, обработанный на компьютере, по-новому предстал… в математическом выражении он навел на мысль, что тут закономерность… кратность обмена, так я назвал эту повторяемость…»