Михаил Айзенберг - Ошибки в путеводителе

• Название: Ошибки в путеводителе
• Автор: Михаил Айзенберг
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0326-4

Путевые заметки – подвижный, почти летучий жанр, кочующий между журнальным очерком и личным дневником. Автора книги привлекло именно это жанровое свойство: скоростная способность угнаться за зрительными ощущениями, всегда убегающими далеко вперед на незнакомой местности, в новой географии. «Путешествие отчасти возвращает человека в “первобытное состояние”: он окружен вещами, не имеющими названий», – пишет Михаил Айзенберг в одном из очерков, вошедших в книгу. Зрение делает моментальные снимки реальности, но ими не поделиться без словесного комментария, чья главная задача – удержать первое впечатление, не стереть его туристическим клише и указанием путеводителя

---

В глазах понемногу развиднелось, но левая часть туловища оживала с трудом. Пересчет копеечных ассигнаций дал в сумме пару долларов. С этой суммой нужно было прожить сутки в чужой, очень небезопасной стране, добраться до самолета и еще неизвестно сколько заплатить за переход неизвестно каких границ.

Вечером Алена отчаянно-твердым шагом вошла в ванную, налила стакан воды из крана и сделала несколько глотков. Я с ужасом последовал ее примеру. Потом, уже в Москве, мы прочли какое-то руководство, в котором настойчиво не рекомендовалось использовать каирскую воду даже для мытья. О споласкивании рта, тем более употреблении внутрь речь не заходила.

О том, как мы добирались до аэропорта, нужно рассказывать отдельно. Добрались, как видите, и вернулись в свой спокойный и немноголюдный, тихий и зеленый, комфортабельный город. Но еще долгое время после нашего возвращения Алена в ответ на какие-то мои разумные и справедливые замечания кричала, как попугай из «Острова сокровищ»: «Пиа-астры! Пиа-астры!»

2001

Нашествие благодеяний

Набережная Сены. Рядом с нами останавливается дорогая машина, из нее обращается к нам по-итальянски господин приличного вида и в хорошем костюме. Мы приветливо улыбаемся и показываем руками, что он не угадал. Господин сразу – как будто других вариантов и быть не может – переходит на ломаный, но достаточно беглый русский. Объясняет, что бывал в Москве, останавливался в отеле «Метрополь»: о, роскошный отель! Он всегда живет только в лучших отелях, потому что рекламирует товары фирмы «Валентино», а «Валентино» – известная фирма. Мы подтверждаем известность фирмы учащенными кивками. Кивки не поспевают за поворотами мысли нашего нового знакомого, он говорит очень быстро и сопровождает речь демонстрацией вещественных доказательств. Две замшевые куртки в фабричной упаковке должны удостоверить его связь с фирмой «Валентино». Чтобы подтвердить подлинность замши, господин разрывает целлофан и пытается поджечь зажигалкой полу одной из курток. Куртка не горит.

Вот все, что осталось от рекламной кампании, объясняет господин, а сейчас он возвращается в Рим и совершенно не знает, куда их, эти куртки, девать. Вот что! Он нам их дарит!

Оба свертка вдруг оказались в руках моей жены Алены, и та даже покачнулась под грузом ответственности. А рассказ дарителя продолжился с той же быстротой, натиском и странной прямолинейностью, как будто через его речь проходило невидимое сверло. Теперь он показывал карточку казино, в которое вчера зашел на радостях и – вот беда! – проиграл все деньги. Не хватает даже на бензин до Рима. Но если мы хотим сделать ответный жест и подарить ему тысячу франков, его это вполне устроит. «Нет, с собой нет», – облегченно заверещали мы, запихивая свертки обратно в машину. «Всего сто долларов?» – недоверчиво прищурился обиженный друг. «Ну, с собой нет», – объясняли мы, для убедительности опять помогая себе руками. И двинулись прочь. Друг укоризненно смотрел нам вслед.

Да, говорили нам, случаются такие непонятные предложения. Один решительный человек даже получил такую куртку за исходные – действительно небольшие – деньги. Потом, правда, не знал, что с ней делать, и кому-то подарил.

Этот случай на набережной Сены как будто прорвал невидимую оборону, и дарители пошли стеной. На днях нас поздравили по телефону: мы выиграли два бесплатных билета на любой международный авиарейс по нашему выбору. Нужно только прийти и расписаться, но почему-то обязательно вдвоем. Мы не пошли. Название проводившей лотерею фирмы («Легенда») вызывало сомнения. Странно звучал и голос в трубке: девичий, даже приятный, но неоправданно настойчивый. Как будто девушка обращается не ко мне одному, а к большой группе не слишком толковых граждан.

В этих непрошеных телефонных голосах всегда есть что-то оскорбительное: прямое движение к цели, отстраняющее тебя как случайное звено, как помеху. Обычно они принадлежат тем, кто ошибся номером, разговор длится недолго, но их сверлящее бесчеловечное нетерпение все равно успевает проникнуть в твое сознание.

Хмурое утро. В телефонной трубке ледяной, русалочий голосок: «Говорит золотая рыбка. Хотела бы отправить факс».

– Едва ли получится, – сказал я и повесил трубку.

2001

Третий Израиль

– Вы не стесняетесь записывать? – спросила Люся Улицкая, заметившая блокнотик и мои лихорадочные движения. – Я – ужасно. Записываю вечером в постели.

Я тоже очень стеснялся. Два дня крепился, ничего не записывал. Потом махнул рукой: а-а! пусть думают, что хотят. Кроме меня не записывал никто, только Валерий Попов пару раз черкнул что-то на сложенном вчетверо листке. Опытные люди, и они, конечно, правы. Или запоминать, или записывать (или смотреть, или фотографировать).

Самое печальное, что ничего из того блокнотика не способно войти в это подобие очерка. Там только беглые заметки туриста – нервные попытки не упустить какие-то важные, значащие детали. Но какие детали – значащие? Те, что застревают в памяти, как заноза, заранее их не угадаешь. «Важно не то, что важно, а то, что не важно, да важно, вот что важно», – как сказано в книжке М.Л. Гаспарова «Записи и выписки».

В тот раз мы стояли примерно в центре разрушенной крепости Массада, и я записал, что крепостная синагога – самая старая в мире (из сохранившихся, разумеется). Зарисовал зачем-то интересную керамическую облицовку бани. Зачем?

Записывать приходилось буквально на ходу, график поездки был очень плотный. Не знаю, как Люсе удавалось сохранять силы для вечерних занятий. Только на пятый день я нашел время и раскрыл карту Израиля, стал ее детально изучать. Подошел Битов: «Это у вас откуда?» Я объяснил, что карта осталась еще с прошлой поездки. «Но как же вы ее отыскали?» Объяснил, что, в общем, помню, где у меня что лежит. «Это болезнь», – твердо и без всякого сочувствия определил А.Г.

И отошел от меня, как от зачумленного, даже на карту не взглянул.

В Израиле я действительно был уже в третий раз, почти через равные промежутки времени: в 1990-м, потом в девяносто шестом и вот теперь. Почему-то чувствовал себя здесь уже немного своим человеком. Новые впечатления накладывались на прежние, а те просвечивали сквозь них, как если бы на палимпсесте не потрудились до конца стереть прежние записи.

Но и первые впечатления не были вполне туристическими. Потому, вероятно, что сразу попал, что называется, в объятия друзей и в силу природной переимчивости стал с первых же минут присваивать и особенности их зрения, и отношение к стране.

Одного из них, самого близкого, я не видел до этого восемнадцать лет. По дороге он показал мне на чуть выцветшее небо: хамсин! И заговорил о «запасе холода» в крови северян, пару лет помогающем переносить жару. На подъезде к Иерусалиму дорога пошла вверх… Но к этому впечатлению я еще вернусь.

И в этот приезд после аэропорта нас повезли в Иерусалим, сразу – в Старый город, со стороны Мусорных ворот. Было уже совсем темно и очень холодно. (Плащ по наущению М. Зайчика я запаковал в чемодан.) Мы подошли к Стене, я приложил обе ладони к бугристому, но отполированному прикосновениями камню и впервые почувствовал, как что-то проникает в мои поры. Переводя на человеческий язык, это можно назвать теплом. Но это не тепло. Наверное, в Израиле трудно быть атеистом.

«Отходить надо спиной», – сказал Зайчик. Я отошел спиной.

После ужина многие собрались гулять – группой, разумеется. Сбор был назначен на половину чего-то: девятого или десятого. Я опоздал на две минуты, но в холле никого уже не было. Пошел один – как будто в сторону Яффских ворот. Раньше я здесь не гулял. К Старому городу мы подходили обычно по улице Яффо, но сейчас она была перерыта и разгорожена, прокладывали трамвайную линию.

Ночная прогулка больших радостей не сулила. Улица была безлюдна и напоминала шоссе. По обеим ее сторонам шел каменистый склон, довольно обрывистый. Плотная и хорошо освещенная застройка была далеко впереди или далеко позади. Внизу, сразу под нашей гостиницей круто уходило вниз Кедронское ущелье, в темноте совершенно дикое. Только внизу, на другой ее стороне кучно светился мелкими домашними огнями Восточный Иерусалим.

«Если спуститься между этих двух кладбищенских оград, то попадешь в Кедронское ущелье», – написано на обороте маленькой фотографии, где углом сходятся две светлые стены, а в просвете виднеется та же уступчатая каменистая даль. По белизне камня и черноте тени видно, какая жара. На первом плане два моих товарища: впереди Зиник – в несколько гордой, победительной позе, – а чуть позади Леня Иоффе, немного сутулый и с обязательной сумкой через плечо. Снято откуда-то сверху. Я получил эту фотографию в 1975 году, и пришла она как раз вовремя: я лежал в больнице и тоже имел возможность любоваться со своего четвертого этажа разными видами. Крайнее окно коридора выходило на тогдашнюю улицу Архипова (теперь Б. Спасоглинищевский), прямо на синагогу. В конце концов меня стала раздражать очередь зевак к этому окну, я придвинул туда стол и стул, забаррикадировав собой доступ к бесплатному зрелищу.