Юрий Либединский - Зарево

• Название: Зарево
• Автор: Юрий Либединский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Крупный роман советского писателя Юрия Либединского «Зарево» посвящен революционному движению на Кавказе в 1913–1914 гг.

---

Этими мыслями Константин потом делился со своими друзьями, и они, увлеченные его горячностью, жадно слушали, хотя многое понимали лишь приблизительно и по-своему.

* * *

К полудню следующего дня они подошли уже к Мцхете. Древнее каменное гнездо Грузии то показывалось, то вновь исчезало среди гор, покрытых ржавым кустарником, и каждый раз поражало слитностью, собранностью воедино всех своих построек: дома, стены, церкви — все высилось стройно, одно над другим, и увенчивалось старым храмом, накрытым железным конусообразным колпаком.

Трудно было представить, что в этой каменной массе есть какие-либо проходы, позволяющие проникнуть в город. Но когда они подошли к Мцхете, дома раздвинулись, между ними обозначились улицы, достаточно широкие, но совсем пустые — будто этот древний город вымер еще несколько столетий назад.

Жара была такая, что в ушах звенело и даже источенные тысячелетиями серые и желтые камни мцхетских стен приобрели какой-то обесцвеченный, изнуренный вид. Пусто было в городе в этот жаркий час полудня, и только вдали, на ослепительном солнцепеке перекрестка, стоял городовой, сияющий всеми своими пуговицами и бляхами. Завидев его, Жамбот, который по-прежнему шел впереди, сразу свернул в боковую уличку, потом в переулок и вдруг, обернувшись, оглядев залитые пόтом красные лица своих спутников, усмехнулся и показал им на ступени, круто сбегавшие в подвал. Старая, насквозь проржавевшая вывеска была на уровне ног — на ней ничего нельзя было разглядеть.

— Здесь хорошее место, здесь не опасно, — улыбаясь, сказал Жамбот.

Константин первым спустился вниз: чудесно свежо было в этом полутемном подвале. Здесь пахло терпкой сыростью красного вина — этот аромат источали громадные бочки такого же зеленоватого цвета, что и приземистые столы без скатертей. Под низким сводчатым потолком, сквозь толщу стен крепостной кладки, пробиты были невысокие, но широкие оконца; они, точно сквозь прищуренные веки, еле пропускали свет, который казался красноватым.

— Просто рай, — сказал Константин, набирая полную грудь насыщенного свежей влагой воздуха и с наслаждением потягиваясь, — Магометов рай…

В духане не было ни одного посетителя. Как только они пошли, из-за громадной, заставленной бутылками стойки, похожей на какой-то причудливый орган, показался колченогий толстый старик в белом фартуке поверх бешмета.

Покачиваясь, он медлительно и плавно двинулся от стойки, но не прямо к столу, где разместились друзья, а как-то боком, вдоль стен. Проходя мимо какого-то поместительного ящика, занимавшего темный угол, старик покрутил на ящике ручку, и оттуда вдруг полилась неторопливая, многоголосая, звонкая песня. Это был старинный заводной орган, хитроумное чудо восемнадцатого века. Песня была грузинская. Константин много раз слышал ее, когда проходил по деревням в час быстрого заката. Звероподобные буйволы тянули по розовой пыли дороги перевернутые плуги и бороны, мгновение за мгновением гасло румяное небо, и казалось, что сама земля начинала отбрасывать в небо зеленый свет виноградников, садов и огородов и запевала слитно и многоголосо… Пели девушки, — почти невидимые среди кудрявых виноградников, они окучивали лозу.

Старик, покачиваясь, уже подплыл к столу, белые усы его выделялись на коричневом ласковом лице. Склонив голову набок, он как бы вглядывался в посетителей. Но он был слеп, оба глаза его заплыли бельмами. Асад с чувством сострадания и страха смотрел на него, а Константин догадался, почему Жамбот привел их именно сюда.

— Газета сегодняшняя есть? — спросил Константин.

Старик с оттенком сожаления поцокал, отрицательно покачал головой и, получив заказ, ушел.

— Газета — водоем, новости — вода… Ты вчера водоем до конца вычерпал, свежей воды еще не набралось, свежая будет завтра, в Тифлисе, — посмеивался Жамбот. — Пока жара спадет, мы здесь переждем. Чем ближе к Тифлису, тем будет жарче, — весело говорил он. — Мы люди скромные, падишаха среди нас нет, ковров для нас по Головинскому проспекту стелить не будут, лучше свое вступление в город отложить нам на вечер и по большой дороге в город не входить. Не зря говорится: в великий город ведет множество дорог. Я могу предложить одну из них: мусульманское кладбище. Кстати, там неподалеку тетка моя живет, мы у нее и остановимся. Муж ее шапки делает, — он и к нам в Дууд пришел, чтобы черной мерлушки купить, прослышав, что у нас этот товар идет за бесценок. Пришел за дешевой мерлушкой, а все деньги у нас оставил — дорогой калым заплатил. И хоть мерлушки не купил, но тетку мою Косер увез. С тех пор поселилась она в Тифлисе со своим шапочником, и вот уже пятьдесят лет как живут в мире и согласии.

Жамбот рассказывал, переходя иногда с русского на веселореченский. Асад посмеивался и переводил.

Они пили вино, закусывали солоноватым сыром и хрустящими чуреками. Старик уже третий раз приносил полную тарелку этих поджаристых лепешек, которые пожирал Асад, вызывая изумленные и шутливые восклицания товарищей.

— Я очень корочки люблю, — оправдывался Асад. — Мама всегда сердится, что я у хлеба корочки обламываю, а мякиш оставляю. И вдруг такое замечательное изобретение — одни корочки, а мякиша совсем нет.

— Может, к хлебопеку в ученики тебя отдадим? — намекая на свою сказку, сказал Жамбот. — Он тебя быстро хлебы печь выучит…

— Невесты у меня нет, и торопиться мне некуда, — со смехом ответил Асад.

Константин, сдвинув на затылок войлочную шляпу, сидел, прислонившись к стенке, и затылком ощущал ее прохладу. Он отдыхал; полузакрыв глаза, медленно цедил сквозь зубы вино и, расширив ноздри, втягивал его густой сырой аромат.

Веселая, оживленная скороговорка Асада то и дело врывалась в медлительный лад музыки, и это сочетание было почему-то приятно.

— Нет, теперь я возьмусь за проклятую учебу, — говорил Асад. — Черт побери, да я за год пройду два года. А будущей осенью — университет, Петербург…

— Вино человеку крылья дает, — покачивая головой, сказал Жамбот.

— Думаешь, хвастаю? Да я в прошлом году за первое полугодие весь курс прошел и перед рождественскими каникулами предложил сдать экзамены за год… Не вышло. «У нас не университет», — сказал Арканжель, то есть это директор наш. Но если я желаю сдать экстерном, они ведь не могут отказать?..

Так шла веселая застольная беседа, а орган все снова и снова повторял свою песню. И настойчивая, спокойная, почти сонная медлительность песни казалась Константину признаком глубоких, скрытых в народе сил. Это был тысячелетний ритм многовекового труда под жарким солнцем, труда на зеленых склонах, в садах и виноградниках, труда каменщиков, возводивших старинные чудесные соборы, оружейников, превращавших сырую руду в сверкающую сталь и булатные клинки.

Когда Константин выразил эту мысль вслух, Науруз сказал:

— Лучший булат закаляют жарким огнем и студеной водой. Булат в сердце, булат в руке — вот то, что нужно, когда вступаешь в борьбу за правду…

— Да, если бы выступили вы на пастбище с оружием в руках, дело было бы понадежней, — усмехнувшись, сказал Жамбот.

Но Науруз будто не слышал его. Встав с места, он обратился к Асаду:

— Братец, может это от вина, к которому я непривычен, но когда хочу я произнести крылатое русское слово, оно дразнит меня и не дается, на языке остается только свое, веселореченское… Я по-нашему скажу, а ты по-русски перескажи. Вождь наш Ленин из-за далеких границ затрубил, начал большую охоту. Великая соколиная охота будет на рысей, волков и лисиц, на хищников больших и малых. Мои молодые крылья тоже трепещут, хочется мне тоже в воздух подняться, чтобы разить хищников.

— Говоря это, Науруз в такт поднимал и опускал руку — со стороны похоже было, что он произносит стихи.

Духанщик привык, что люди приходят к нему спокойные, даже вялые и скучные, и потом, воспламененные вином, встают с мест, поднимают бокалы — и звучат речи по-грузински, по-русски, по-азербайджански и армянски, на всех языках многоплеменного Кавказа.

Язык, на котором говорил Науруз, незнаком был духанщику. Ну и что ж? Мало ли языков на Кавказе?

Асад торопливым шепотом переводил, а Константин пристально вглядывался в разгоревшееся лицо Науруза, и не только слова, самый строй души Науруза был понятен ему, хотя, в отличие от словоохотливого Жамбота, Науруз за всю дорогу едва ли сказал десять слов.

Науруз считал себя младшим среди спутников (на Асада он смотрел как на ребенка), и потому каждый раз, когда им случалось ночевать в лесу, он собирал хворост, разводил костер и возился с приготовлением пищи. Все ложились спать, а Науруз при свете костра приводил в порядок и чинил обувь своих товарищей, выбрасывал из нее сопревшую траву и заменял её мягкой и свежей. Он ложился позже всех и вставал первым — костер горел, и котелок вскипал. И если кто не просыпался вовремя, что чаще всего случалось с Асадом, Науруз тихонько тормошил его…