Юрий Либединский - Зарево

• Название: Зарево
• Автор: Юрий Либединский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Крупный роман советского писателя Юрия Либединского «Зарево» посвящен революционному движению на Кавказе в 1913–1914 гг.

---

Так он промолчал всю дорогу и тут впервые заговорил. Это было слово мужественного бойца, надежного товарища. Константин не столько по тому, что слышал от Асада, сколько по взволнованному голосу Науруза понял душевное состояние веселореченца и, невольно впадая в его приподнятый тон, сказал:

— Пусть будет так, Науруз! Слава тому, кто не только в час победного торжества, но и в час поражения дает обещание продолжать борьбу.

Науруз приложил руку ко лбу, к сердцу и сел. Успокаиваясь, он точно остывал, глаза его становились мягкими и приветливыми. И Асад, глядя на него, вспомнил сказку о том, как булатного богатыря нарта закалили в кузнечном горне до того, что его лицо стало испускать грозный синий огонь.

— Ну, а ты, Жамбот, что собираешься делать? — спросил Константин, и совсем по-другому, весело и просто, прозвучал его вопрос.

Жамбот помолчал и, вздохнув, ответил:

— Не зря зовут меня на родине Жамбот-бродяга. Давно ли вернулся я домой, обойдя кругом Черное море, а вот уже снова гонит меня с родины. Хочу я сходить в Москву… С давних лет слышали мы о златоверхом Кремле, но то, что ты сказал нам о рабочих людях Московии, снова наполнило мое сердце жаждой странствий… Нет мне пути в Дууд — кровожадны враги мои, и не допустят они, чтобы я остался жив. Нет мне жизни в родном ауле… Не суждено мне быть похороненным на родовом кладбище, вихрь странствий несет меня, пусть же принесет он меня к подножию белых стен Москвы…

Время прошло незаметно. Пора было уходить. Константин поднялся и, забыв, что старик слеп, приветливо махнул ему рукой, направясь к двери. Однако недоумевающее выражение, появившееся на лице хозяина, внезапно напомнило: «Да ведь расплатиться нужно!» При выезде из Краснорецка у него было с собой двадцать четыре рубля и еще серебряной мелочи рубля на два. Но за весь этот месяц, что провел в горах, сначала в Веселоречье, а потом проходя по Грузии, он истратил только шесть рублей на папиросы. В селениях они заходили в крайние дома и старались попасть к беднякам. Повсюду их принимали как гостей. Им подносили вино, то золотисто-солнечное, то красное, обещающее счастье. В Грузию уже дошли смутные слухи о восстании в Веселоречье, и люди жадно расспрашивали о нем. «А вот, когда вы подниметесь по обеим сторонам гор, — говорил Константин, — тогда не будет такой силы, которая могла бы с вами справиться».

После таких встреч и разговоров хозяева обижались, когда Константин предлагал им деньги.

Он расплатился с духанщиком и вышел.

Жара на улице уже спадала. Но после темноты подвала казалось, что не только солнце — сама мостовая светилась, отливая ослепительной голубизной.

Ступив на старые плиты тротуара, Асад вдруг споткнулся.

— Э-э… Вино, видно, голову кружит, — засмеялся Жамбот. — По каким тропинкам прошел, а на самом ровном месте спотыкаешься.

Асад ничего не ответил. Однако, сделав несколько шагов, все заметили, что Асад отстал, и оглянулись. Асад медленно следовал за ними, ступая осторожно, точно шел по стеклу. Одну руку он вытянул вперед, а другой поправлял очки.

— Вижу я плохо, — стараясь улыбаться, объяснил он. — Только из подвала мы вышли, и все засверкало… И теперь искры и радуги какие-то все скачут и скачут. Такая глупость…

Он хотел улыбнуться, но улыбка никак не могла сложиться на его дрожащих губах, и спутники его, мужественные люди, из которых каждый без трепета много раз глядел в лицо смерти, испуганно переглянулись — так поразило их это неожиданное несчастье.

— Пройдет, ничего, пройдет. Это временный паралич глазных нервов, слишком внезапно мы перешли из темного подвала к солнечному свету, — первым сказал Константин.

— Такая болезнь случается в горах, — подтвердил Жамбот, — если на горный снег долго смотреть. Ничего, пройдет.

Науруз положил на плечо Асаду свою теплую, тяжелую ладонь.

— Мы тебя не оставим, братец, — сказал он нежно. — Мои глаза — твои глаза.

И это были как раз те слова, которые больше всего нужны были сейчас Асаду.

Асад потому и смотрел с таким ужасом на бельма старика, что с детства вырос в страхе перед слепотой. Всегда помнил он о том страшном несчастье, которое поразило его отца в молодости. Отец потом оправился, но полнота зрения к нему уже не вернулась. Слепота была проклятием этой ветви дудовского рода, зловещим началом ее был дед Асада, знаменитый Асад Дудов-старший. Ослепший в молодости, он сменил меч на струны и стал знаменитым сказителем, — народ до сих пор чтил его имя. И до сих пор рассказывали в народе о том, как алчная дудовская свора выгнала старика из дому и он погиб, упав в пропасть. Кто может сказать, произошло ли это случайно, или сам он оборвал свою жизнь! Асад тоже стоял сейчас над темной пропастью, и ничто не могло быть ему дороже теплой, тяжелой ладони Науруза, которая легла на его плечо.

6

Зажглись уже первые звезды в мягко-лиловом небе Тифлиса, когда Константин, расставшись со своими спутниками (их Жамбот увел в мусульманскую часть города, где жила со своим шапочником его тетка), медленно спускался к железнодорожной станции, яркие огни которой видны были издали.

Константин любовался этими огнями, развешанными подобно гирляндам на холмах города. Около железнодорожных путей он замедлил шаги и осторожно стал обходить ярко освещенное здание вокзала.

Он не только оглядывался, но и принюхивался, чтобы, не прибегая к расспросам, найти кратчайшую дорогу к железнодорожным мастерским, — он считал, что встретиться здесь с другом своим Спиридоном безопаснее, чему него на дому.

По едкой гари и копоти, по резким вспышкам огня в кузне, по непрерывному металлическому шуму Константин нашел приземистое здание железнодорожных мастерских.

Территория мастерских ограждалась железной решеткой. При вспышках тень ее со всеми узорами ложилась на черную землю, поблескивавшую мельчайшими крупинками каменного угля, и тогда на несколько мгновений четко вдруг вырисовывался силуэт сторожа, ходившего вдоль решетки с ружьем. По тому, как он мурлыкал себе под нос и как моталось за его плечами ружье — немудрящая берданка с длинным стволом, — видно было, что такого сторожа можно и не очень опасаться.

Но все же Константин решил отойти в сторонку и подождать. Он стоял в черном углу, за выступом глухой каменной стены, и отсюда при огненных вспышках видел все, что делалось вокруг, слышал звонкие металлические стуки, голоса людей… Константин наконец уже стал дремать, удобно умостившись на выложенной из кирпичей подставке, ему даже стало казаться, что сторож стережет не кого-нибудь, а его. Потом откуда-то выплыло лицо Люды, она, вглядываясь, приблизила лицо, шептала, — и он тихо засмеялся от радости…

Но вдруг что-то изменилось, Константин встряхнулся и встал. Звон металла сменился скрежещущим звуком, а потом свист и шипение пара заглушили все. Люди, надрывая глотки, старались все это перекричать. Голоса становились громче, оживленнее, послышался смех, и что-то большое и грузное тяжело тронулось с места. Открылись большие ворота. Неровный красноватый свет ударил оттуда, и паровоз мерно и торжественно вышел из ворот, шипя, стуча и бросая снизу, из топки, жаркие огни. Точно это был праздник паровоза — его приветствовали небольшие черные фигурки рабочих, и сердце Константина радовалось: никем не видимый, он тоже как бы принимал участие в этом торжестве.

Освоившиеся с темнотой глаза Константина разглядели и сторожа с ружьем, стоявшего у железной калитки, через которую уже уходили рабочие.

Константин подошел поближе: ведь среди уходящих мог оказаться и Спиридон. Рабочие шли теперь не массой, а группами, по два, по три. Но Спиридона среди них не было. Можно, конечно, рискнуть — заговорить с кем-нибудь, но эго не входило в расчеты Константина…

Наконец грузной походкой из депо вышел полный высокий человек и добродушно-густым голосом приветствовал сторожа, сказав ему: «Саол!» [1]. Тот, засмеявшись, ответил и, видимо, попросил закурить. Загорелась спичка, и Константин на мгновение увидел большое, обросшее черной молодой бородкой лицо. Брови были мохнаты, толстые губы складывались в строптиво-добродушную, как у ребенка, улыбку. Лицо это внушало доверие, все в нем было выражено сильно и открыто. Казалось, что сторож несколько заискивал перед этим силачом и великаном, который, попрощавшись, неторопливо, вразвалку, пошел своей дорогой… Константин осторожно последовал за ним.

Они уже находились в неосвещенном пространстве между железнодорожными путями и большой горой, которая вся была усыпана красновато поблескивающими тусклыми огнями. Вдруг этот увалень, казавшийся таким беспечным, круто обернулся и шагнул прямо на Константина…

Константин остановился.

— Зачем идешь за мной? — услышал он угрожающий шепот.