Лев Остерман - Римская история в лицах

• Название: Римская история в лицах
• Автор: Лев Остерман
• Издательство: Издательство «О. Г. И.»
• Жанр: История
• Год: 1997
• ISBN: 5-900241-46-7

Лица... Личности... Личины... Такова история Рима в своеобразном изложении Льва Остермана: автор анализирует деяния ярких, необычных личностей — политиков, поэтов, полководцев, — реконструируя их психологические портреты на фоне исторического процесса. Но ход истории определяют не только великие люди, а целые группы, слои общества: плебс и «золотая молодежь», жители италийских провинций и ветераны римской армии, также ставшие героями книги. Читатель узнает, как римляне вели войны и как пахали землю, что ели и как одевались, об архитектуре и способах разбивки военных лагерей, о рынках и театрах. Читатель бродит по улицам и рынкам, сидит в кабачках и греется в термах, читает надписи на стенах и слушает, как беснуется и замирает, низвергает кумиров и ликует вечный город. Читатель воочию видит благородные лики и гнусные личины, следит за формированием истинно римского великого характера, ставшего идеалом в веках для лучших сынов России и Европы...

=================================

Памяти Натана Эйдельмана

=================================

---

Согласованного свидетельства двух авторов об «импровизации» Нерона достаточно для суждения о его безумном тщеславии, но не о том, что Рим был подожжен по его приказу. Есть версия, что император решил сжечь беспорядочно застроенный еще четыре века назад город ради его полной реконструкции. Есть аргументы и против этого тяжкого обвинения. Пожар начался в непосредственной близости от дворца Нерона, ставшего одной из первых жертв огня. Одним из первых запылал и дом Тигеллина. Наконец, город загорелся в ту ночь, когда в нем не было императора. Он находился в Анции, в полусотне километров от Рима и прибыл на пожар, видимо, лишь через пару дней после его начала.

Из четырнадцати районов Рима только четыре остались нетронутыми. Три выгорели до основания, а в остальных сохранились лишь остатки обгоревших строений.

Последующая застройка Рима, действительно, велась упорядоченно, точно отмеренными кварталами с широкими улицами между ними. Строить надлежало из туфа. Высота зданий ограничивалась. Были установлены денежные награды за завершение строительства особняков и доходных домов в установленные императором сроки. Домовладельцам вменено в обязанность иметь наготове средства тушения пожаров. «Все эти меры, — пишет Тацит, — принятые для общей пользы, послужили вместе с тем и к украшению города». (Там же, 43)

С небывалым размахом был отстроен новый дворец Нерона. Еще до пожара дворцовые постройки распространились с Палатинского холма до самого Эсквилина. Теперь на этой обширной территории раскинулся архитектурно-парковый комплекс, названный Золотым дворцом. Вот как описывает его Светоний:

«О размерах его и убранстве достаточно будет упомянуть вот что. Прихожая в нем была такой высоты, что в ней стояла колоссальная статуя императора ростом в сто двадцать футов (36 метров. — Л.О.). Площадь его была такова, что тройной портик по сторонам был в милю длиной. Внутри был пруд, подобный морю, окруженный строениями, подобными городам, а затем — поля, пестреющие пашнями, пастбищами, лесами и виноградниками, и на них — множество домашней скотины и диких зверей. В остальных покоях все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и жемчужными раковинами. В обеденных палатах потолки были штучные (набранные из пластин слоновой кости. — Л.О.), с поворотными плитами, чтобы рассыпать цветы, с отверстиями, чтобы рассеивать ароматы. Главная палата была круглая и днем и ночью вращалась (быть может, только ее потолок. — Л.О.) вслед небосводу. В банях текли соленые и серные воды». (Светоний. Нерон, 31)

Чтобы пресечь обвинения в свой адрес по поводу поджога Рима, Нерон заявил, что в этом злодеянии повинны христиане. Хотя Тацит ему явно не верит, нам небезынтересно ознакомиться с суждением римского историка, жившего на рубеже I и II веков нашей эры, о первых христианах.

«Нерон, — пишет Тацит, — чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберий прокуратор Понтий Пилат. Подавленное на время, это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное, и где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащим к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах или, обреченных на смерть в огне, поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады...

...И хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, все же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона». (Тацит. Анналы, 15, 44)

Разумеется, в рамках этой книги было бы неуместно оспаривать суждение Тацита о христианах. Я решил представить его читателю лишь потому, что такое предубеждение было распространенным в Риме времен Нерона.

Строительство Золотого дворца и безудержное мотовство императора истощили государственную казну.

Для пополнения средств на эти траты Италия, провинции и союзные народы были обложены немыслимыми поборами. Из римских храмов вывезли все золото, пожертвованное в триумфах и по обетам полководцами и народом за многие годы. В Азии и Греции из святилищ изымались не только дары граждан, но и статуи богов. Желая снять с себя всякую ответственность за творимые святотатства, Сенека просит у Нерона дозволения уединиться в отдаленном поместье, но получает отказ.

В следующем году возник заговор с намерением убить императора. Неясно, кто был его инициатором, но главою, по общему желанию, был признан Гай Пизон, сенатор из древнего рода Кальпурниев, пользовавшийся популярностью не только среди аристократов, но и у простонародья. В сговоре участвовали многие сенаторы, всадники и, что особенно важно, несколько военных трибунов и центурионов во главе с одним из двух префектов претория, Фением Руфом. Руф снискал себе добрую славу образом жизни и заботой о солдатах. Нерон не был к нему расположен, как ввиду самих этих достоинств, так и вследствие происков второго префекта Тигеллина.

Тацит подробно рассказывает, как медлили, колебались и откладывали день покушения заговорщики. Промедление оказалось роковым. Вольноотпущенник по имени Милих догадался о намерениях своего патрона сенатора Сцевина (тот ему поручил наточить кинжал и отпустил на волю любимых рабов) и донес Нерону. Тацит не сомневается, что доносчик следовал корыстным побуждениям, но добавляет любопытную ремарку. Из нее ясно, что историк недолюбливал женщин, а также и то, что оправдательная логика доносительства появилась на свет не вчера:

«К тому же, — пишет он, — Милих прислушался к чисто женскому и по этой причине злокозненному рассуждению жены, постаравшейся вселить в него страх: многие вольноотпущенники и рабы видели то же, что видел он. Молчание одного ничему не поможет, между тем награду получит тот, кто опередит доносом всех остальных». (Тацит. Анналы, 15, 24)

Сцевин был схвачен и доставлен во дворец. Поначалу он все отрицал и с такой убежденностью называл подлым злодеем своего обвинителя, что Нерон уже готов был посчитать донос ложным (такое случалось часто). Но вмешалась жена Милиха, напомнив мужу, что накануне Сцевин о чем-то долго совещался наедине со всадником Антонием Наталом, а оба они близки к Пизону. Дальнейшее разыгрывалось точно по сценарию современных спецслужб, отнесеннному на два тысячелетия назад:

«Итак, — рассказывает Тацит, — вызывают Натала, и их порознь допрашивают о том, каков был предмет их беседы, и так как ответы их не совпали, возникли подозрения и обоих заковали в цепи. Они не вынесли вида показанных им орудий пыток и угроз ими. Первым заговорил Натал, более осведомленный во всем, что касалось заговора и заговорщиков, и к тому же более искушенный в обвинениях и наветах: сначала он указал на Пизона, а вслед за тем на Аннея Сенеку, или потому, что был посредником в переговорах между ними и Пизоном, или, быть может, стремясь угодить Нерону, который, питая ненависть к Сенеке, изыскивал способы его погубить. Узнав о сделанном Наталом признании, Сцевин с таким же малодушием или сочтя, что все уже открыто и дальнейшее запирательство бесполезно, выдал всех остальных». (Там же, 15, 56)

Затем разматывается до боли знакомая цепочка арестов, пыток, обещаний безнаказанности, признаний, наговоров и казней. По мере того как вырисовывается масштаб заговора, нарастает и размах поисков истинных, а чаще мнимых злоумышленников. Расследование подстегивает отчаянный страх, все сильнее овладевающий императором, хотя он и окружил себя усиленной стражей.

Когда еще только начался допрос Милиха, Сцевия и Натала, заговорщики побуждали Пизона обратиться к народу и воинам, призвать их к восстанию против тирании Нерона и Тигеллина: «Тщетно надеяться, — убеждали они его, — на молчание и на верность такого множества заговорщиков, каждый из которых наделен духом и телом: для пытки и подкупа нет ничего недоступного. Вот-вот придут и закуют его самого в оковы, и он будет предан бесславной смерти. Сколь почетнее для него погибнуть, отдав себя общему делу, подняв клич в защиту свободы. Пусть лучше ему откажут в поддержке воины и его покинет народ, но его смерть, если придется расстаться с жизнью, будет оправдана перед душами предков и перед потомством». (Там же, 15, 59)