Георгий Холопов - Докер

• Название: Докер
• Автор: Георгий Холопов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1984

Книга лауреата Государственной премии РСФСР Г. К. Холопова состоит из произведений разных лет и разных жанров.

Особое место занимают в книге повести и рассказы, посвященные Великой Отечественной войне.

---

Нет, меня сейчас не затащишь ни в какой дом, ни на какие обеды!

Радостное чувство не покидает меня. Я грузил цемент! Я грузил цемент! Я готов обнять каждого встречного.

Глава третья

Да, нам сегодня, видимо, так и не дождаться «Феди Губанова». Ждем пароход с самого утра. Кроме нашей ждет еще артель Вени Косого. Идет «Губанов» с большим опозданием.

Но хитрый Веня к обеду все-таки уводит своих грузчиков на другую работу, оставив дежурным Конопатого, а наша артель продолжает изнывать от безделья на 17-й пристани. Единственная у нас забава — это наблюдать, как третья артель грузит «Ахундова». Но здесь больше домашнего скарба, чем настоящего груза.

На минуту только вспыхивает веселое оживление, когда Чепурной говорит:

— Эх, жаль, нет «одесских шахтеров»! Перекинулись бы в картишки! — и смеясь тычет пальцем в Киселева и Шаркова.

Агапов подхватывает:

— А «шахтеры» пропивают их денежки где-нибудь в Ростове или Тифлисе. Смеются над дураками!

— Будя скалить-то зубы! — Побагровев, Киселев пересаживается подальше от них.

Но Шарков настроен благодушно:

— Человек остался без коняги, а вы — смеяться!.. Нехорошо, ребятка, — и сам смеется.

— Сдалась ему коняга. Что бы он с нею делал? — вступает в разговор Романтик.

— Как что — землепашеством занимался! — снова вскипает Киселев.

— Где ж ты землю найдешь?

— Как где? — кричит Киселев. — Расея, она большая! В Сибирь подамся! Да, да, в Сибирь, Романтюк!..

— А хочешь, я тебе подсоблю? Устрою конягу? За недорого? Хотя ты не человек, а собака, — и Чепурной с участливым видом подсаживается к Киселеву.

— Спасибочко! — Киселев отодвигается от него. — Я, братец ты мой, считай, распрощался с деревней. Идти под начальство Алешки Зыкова?.. Нет, спасибочко! — Сняв шапчонку, он всем низко кланяется. Лицо у него ожесточенное, губы сжаты до белизны. — Я теперича — рабочий класс! Почет тебе и уваженьице!.. Отработал свои восемь часов — ни забот тебе, ни хлопот. Хошь бери палочку в руки, гуляй себе по бережку, хошь иди в кино. А при денежках и пивком можно побаловаться! — «С легким паром» делает хитрющее лицо. — Я тута в одном местечке ужо закинул удочку, помахал воскресный денечек топором, показал, что умею делать. Обещали работенку. Может, клюнет. Письмо домой отправил, женку обрадовал.

— И коняги, значит не хочешь? — спрашивает Чепурной.

— Нет, ужо отхотел. Ты вона подсоби купить конягу Конопатому. Денежки кой-какие у него, считай, еще водятся. Не все продул «шахтерам», как мы, дураки, — и вдруг сам взрывается смехом. — Здорово же, черти, они нас тогда облапошили!

Смеются все. Потом — наступает тишина. Только Конопатый обращается к Горбачеву:

— Возьми меня в свою артель, старшой!

— А хоть сейчас, — равнодушно отвечает тот и сладко зевает. — Скажи своему Вене Косому, пусть переведет.

Но вот закончилась погрузка «Ахундова», задраены трюмы. Ушла грузившая его артель. Начинается посадка. Пустынная пристань наполняется нарядно одетой публикой. Здесь больше провожающих, чем уезжающих. Потому не слышно обычного шума и гама, как при посадке на пароходы других линий. «Ахундов» идет за границу, в Персию.

Мимо нас проходит большая толпа иностранцев: англичане, немцы, итальянцы и еще какие-то очень высокие, белобрысые и рыжие, не то шведы, не то финны. Народ холеный, в черных защитных очках, в ботинках с немыслимой толщины подошвой.

Носильщики, согнувшись под тяжелой ношей, несут за ними длинные, как гробы, сундуки дипломатов; опоясанные широкими ремнями с золотистыми добротными застежками кожаные чемоданы; клетчатые, сумасшедших видов и окрасок объемистые баулы.

Сопровождают иностранцев таможенники, начальник пристани, какие-то важные сотрудники из портового управления.

Романтик толкает меня в бок:

— Идет мировая контра. Одолеешь таких?

Но я, как зачарованный, не могу отвести глаз от ботинок, от подошвы в два пальца толщиной. «Вот бы мне такие, своих-то не вернешь!» С опозданием, но отвечаю Романтику на его насмешливый вопрос:

— Если проявит активность западный пролетариат.

— Да-а-а, — тянет он и тоже не сводит глаз с ботинок. — Сносу им, наверное, нет…

Потом к пароходу идет большая группа — человек сорок — персов. Это наши портовые грузчики. Они отработали свой срок по договору и теперь уезжают к себе на родину. Провожают их товарищи по четвертой и пятой артелям, с которыми они часто соседствовали по работе, начальство погрузочного отдела Морагентства.

Сегодня персы выглядят необычно: они оживлены, смеются и дурачатся, как грузчики наших артелей. Да и старшой у них меньше всего сегодня напоминает жандарма.

И одеты персы сегодня необычно. Все в новых костюмах, в новых, сверкающих лаком галошах.

А узлов и чемоданов сколько у каждого! Как у знатных иностранцев — не меньше восьми-десяти мест. Везут все, что можно увезти. Ну, прежде всего ковры и паласы, хотя они стоят у нас намного дороже, чем в Персии. Самовары белые и самовары желтые, что, наоборот, в Баку можно купить по очень дешевой цене. Навезли их в свое время беженцы из России, а сейчас везут приезжие из деревни. Некоторые из персов увозят по три-четыре самовара. А охотничьи ружья, эмалированную посуду, тазы всех размеров можно увидеть у каждого.

— У них заработок, считай, поболее двухсот целковых, — унылым голосом говорит Киселев. — Да столько же прирабатывают на шабашках. А у нашего брата завсегда пятьдесят два сорок!

Но никто на этот раз не поддерживает начатого Киселевым и излюбленного всеми разговора о заработках. Даже Шарков!

— А что, ребята, если нам тоже пойти проводить персов? — Романтик встает. — Как-никак немало вместе поработали на бакинских пристанях!

Но ему никого не приходится убеждать. Все дружно встают, забрасывают паланы в угол склада, и мы идем провожать персов-грузчиков.

Они очень радуются нашему приходу. Жаль, что у нас нет ничего с собою, чтобы подарить им на память. Но зато — нет недостатка в крепких рукопожатиях, в наших заверениях в товариществе и братстве.

Но вот и «Ахундов» отчалил! Он уже далеко от пристани. Правда, еще видно, как машут платками персы-грузчики. Они всей артелью так и торчат на корме. Жаль, видимо, расставаться с Баку. У них тут осталось много хороших друзей. Да и заработки были твердые и большие. Что их ждет на родине, дома?

А платки все мелькают, мелькают!

Старшой говорит:

— Идите-ка, ребята, домой. На всякий случай оставим кого-нибудь дежурить. Если до пяти часов придет «Губанов» — прибежит за вами, нет — будем разгружать завтра.

Все, конечно, охотно соглашаются с предложением старшого. Даже Конопатый. Дежурным оставляют самого «молодого, быстроногого». Это, разумеется, я.

Но не успевают наши разойтись, как бежит начальник пристани.

— Ребята! — кричит он. — Идет, идет «Губанов»!

Я смотрю на горизонт. Да, это «Губанов». Его всегда так легко отличить — по размеру, по гордому силуэту, по вздернутой корме. Таких пароходов на Каспии раз-два — и обчелся. Отличить его легко еще по дымам: так густо дымит только «Губанов». Ну и — по басовитому гудку!..

Работать мы начинаем уже при свете электрических лампочек. Иначе в трюме темно. Тут вся наша немногочисленная артель. Груз — кожу в тюках, не то из Персии, не то из Турции, — выгружаем стрелами. Строп с пятью или шестью тюками то и дело поднимается из трюма и долго плывет над палубой, пока его там не подхватывают грузчики, работающие на перевалке.

Наверху все время визжит лебедка, слышна ругань матросов и истошные команды: «вирай» и «трави».

После двух перекуров старшой объявляет получасовой перерыв. Да, запарились мы с этой кожей основательно. Стропить, конечно, не носить, но все-таки тяжело: тюки пудов на восемь, не меньше.

Наши все карабкаются по отвесной трюмной лестнице наверх подышать свежим морским воздухом. В тюрьме остаемся я и Агапов.

— А ты что остался? — спрашивает он, как-то нехорошо покосившись на меня.

— Устал! Отдохну немного.

— Ну, ну! Полежи! — говорит он и, посвистывая, скрывается в проходе, сделанном меж тюков.

Выныривает Агапов уже на другом конце трюма. Он становится на корточки, достает финку и спокойненько, все посвистывая, начинает распарывать по шву тюк с кожей. Зачем он это делает? От изумления я даже перестаю дышать.

Финка у него в руке бегает, как перо; «пишет» он размашистым почерком.

Вот Агапов отбрасывает верх мешковины, и я вижу красную, сверкающую на свету кожу. Красное шевро!

Я кричу:

— Агапов! Это мне кажется, или…

— Чудак ты, Гарегин! — Он не дает мне договорить, смеется. — Конечно, кажется. Кто же при посторонних станет брать кожу? — И уже задумчиво: — За это по головке не погладят.