Михаил Филиппов - Великий раскол

• Название: Великий раскол
• Автор: Михаил Филиппов
• Издательство: Новая книга, Скрин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8474-0215-5

Сборник посвящен величайшей трагедии русской истории XVII-го века.

Легендарные, сильные образы патриарха Никона, царя Алексея Михайловича, опальных протопопа Аввакума, боярыни Морозовой встают со страниц исторических романов, вошедших в эту книгу.

---

Федосья Прокопьевна, не вздрогнув, посмотрела на цепи и, истово перекрестясь двухперстным крестом, поцеловала железо, промолвив:

— Слава Тебе, Господи, яко сподобил узы возложити на себя!

Стрельцы, сняв оковы с ног обеих узниц, стали заковывать железо вокруг шеи.

Сестры повиновались, помогая накладывать тяжелые узы.

Стрельцов поражала покорность молодых женщин. Многие из стрельцов были последователями Аввакума и неохотно исполняли приказ.

Обеих женщин вынесли прикованных к стульям на стоявшие у входа в подклеть дровни и положили на солому.

Прежде, чем выехать со двора, дровни пропустили мимо себя парадную карету Морозовой, запряженную по обыкновению двенадцатью конями. Спустившись с красного крыльца, поддерживаемый под руку старым служителем, в карету поместился сын Федосьи Прокопьевны, Иван Глебович. Он ехал во дворец по желанию государя, противиться которому он не желал: напротив, он даже стремился скорее свидеться с царем-батюшкою, чтобы попросить его за свою мать.

О том, что она лежит рядом, скованная на дровнях, юноша не знал.

Молодой Морозов полагал, что его поездка во дворец связана с освобождением матери и тетки, а также со сватовством к княжне Пронской. «Спасибо дяде, князю Петру, — думал он. — Не забыл своего обещания».

Старый служитель, усадив боярина в карету, вскочил на узкую доску, тянувшуюся по обеим сторонам полозьев, и крикнул вознице:

— Под царские переходы…

Сытые кони дружно подхватили тяжелый экипаж и вынесли его из ворот.

Около кареты побежала толпа челядинцев, неизбежная принадлежность выездов богатых вельмож того времени.

Стоявшие у ворот любопытные поглазели на роскошный выезд, погуторили о нем и уже хотели было расходиться по домам, как вдруг заметили дровни, выехавшие следом за экипажем.

— Э, да никак Морозовских стариц к допросу везут! — крикнул кто-то из толпы.

Дровни, скрипя на повороте полозьями, выкатились на узкую улицу.

Обе сестры не скрывали своих лиц и смело глядели на народ. Морозова, высоко подымая персты правой руки, сложенные по-староверски, и звеня цепями, громко говорила:

— Тако надлежит креститися!

— Ой, да никак это самое боярыню повезли! — раздались голоса среди толпы. — Бедная! Как страждет ради веры истинной, православной!

XXI

Вызов молодого Морозова во дворец никак не был связан с князем Петром. Князь Урусов и не заикнулся царю о племяннике.

— Жалко мне сына моего верного слуги Глеба Морозова, — сказал Алексей Михайлович боярину Матвееву, — почто погибать ему ради безумств его матери? Приближу к себе, а там за годами може и на воеводство куда-нибудь ушлю, ежли разум выкажет!

Царь задумался.

«Кто знает, может быть, на меня глядя, и эта гордыня кичливая образумится», — подумал он о Федосье Прокопьевне.

В те времена по дворцовому этикету царю оказывали особенный почет.

Приезжавшие подходили ко дворцу пешком, оставляя лошадей и экипажи довольно далеко от входа. Многие из простых малочиновных людей, еще издали завидя царское обиталище, снимали шапки и, таким способом «воздаючи честь государю», проходили мимо.

Особенно строго воспрещалось проезжать под каменной преградой, где находились царские переходы.

«С площади никого не пущать, о том караульщикам приказать накрепко», — гласили тогдашние приказы. — «Переходы с дворца на Троицкое подворье запереть и никого в те двери и на переходы без государского шествия и без именного указа не пропущать, но тот приказ с великим подкреплением детям боярским, истопникам и сторожам, которые стоят в том месте и у светлишной лестницы. Дворовых людей, как их позовут в «верх», за столовым и вечерним кушаньем к царице и царевнам пропущать на светлишную и на каменную лестницы за все преграды»…

И, несмотря на всю строгость указов, государь высказал свое желание, чтобы парадный поезд с молодым Морозовым остановился у этих переходов, а дровни с самой боярыней и ее сестрою были провезены под ними.

Алексей Михайлович желал сам лично посмотреть на униженную Морозову, хотел, чтобы она почувствовала стыд и раскаяние, когда ее с великим бесчестием провезут по тем улицам, где еще недавно она ездила с превеликою честью!

Не скоро оба поезда, парадный с Иваном Глебовичем, да позорные дровни с униженною его матерью, добрались до дворца.

Как только разошелся слух по Москве, что «добрую боярыню для ради ее твердого стояния за древнее благочестие» с позором повезут по улицам, громадная толпа народа теснилась вокруг ее дровней, выражая ей свое соболезнование и участие. Бесчестие боярыни Морозовой и ее сестры доставило укреплявшемуся расколу еще более приверженцев. Никогда фанатическая брань Аввакума или его сотрудников не привлекала столько поборников и радетелей к двухперстому перстосложению, к сугубой аллилуие и прочим разностям необразованных последователей раскола.

Преследование Морозовой было ошибкою со стороны царя.

Наконец, морозовская карета приблизилась к Кремлю; невдалеке за нею тащились дровни с узницами.

— Скажи позадержать маленько дровни-то! — приказал Алексей Михайлович.

Из подъехавшей к переходам дворца кареты вышел, ведомый под руку слугою, молодой Морозов.

Он робко огляделся вокруг и, предшествуемый внутренней дворцовой стражею, состоявшею из стольников, стряпчих и низших служителей, вступил в царские покои.

— Великому Государю доложено будет о тебе, Иван Глебович, — сказал стольник Хитрово, — обожди!

Юноша послушно последовал за своим вожатым в сени.

Государь не желал, чтобы молодой Морозов увидел, как повезут его мать под Кремлевскими переходами.

Сам Алексей Михайлович вошел на один из переходов и сделал жест рукою, чтобы дровни с узницами везли дальше.

С сожалением взглянул он на прикованных к стульям сестер. Он вспомнил в эту минуту о том высоком положении, какое еще недавно занимали обе сестры при дворе, и на глазах царя показались слезы.

— Сумасбродки! — прошептал он.

Морозова, заметив царя, стоящего на переходах, снова высоко подняла правую руку с двухперстным крестосложением и, потрясая звенящими цепями, закричала:

— Тако крещуся!

Возница хлестнул лошаденки, и дровни оставили за собою царский дворец.

Обеих сестер разлучили.

Федосью Прокопьевну свезли на подворье Печерского монастыря и посадили под крепкий караул стрельцов. Железные оковы с нее не сняли, но только отковали от стула.

Сестра ее, Евдокия Прокопьевна, была водворена в Алексееве кий монастырь.

Илларион Иванов, сдавший Урусову монахиням, сказал им:

— Возьмите ее под крепкое начало. Государь великий помышляет, что она еще образумится, ибо заразилась от сестры своей!

Думный боярин знал, что князь Петр, муж узницы, в милости у царя. Это заставляло его относиться к княгине снисходительно. Кто знает, а вдруг князю Петру удастся упросить государя помиловать жену, тогда он все еще припомнит!

Но Урусов совсем отступился от жены. Хитрый потомок татар понимал, что заступаясь за нее, он только повредит себе, и молчал.

— Водите ее кажинный день в храм Божий, — продолжал свой приказ монахиням думный дворянин, — блюдите за ней неукоснительно, чтобы она своих выдумок не показывала!

На другое же утро к Урусовой явилось несколько монахинь, чтобы вести ее в церковь.

Но Урусова идти отказалась.

— Как я пойду в ваш собор, когда там у вас поют не хвалу Бога, но хулу, и законы его попирают!

— Перекрестись, княгиня, что ты такое глаголешь непотребное?

Ужас объял монахинь.

Усмехнулась Урусова.

— Не пойду я туда! — решительно ответила она им.

О ее отказе сообщили думному дьяку Иллариону Иванову, и он повелел носить ее к службе на носилках.

Княгиня притворилась больною и просила монастырские власти разрешить, чтобы ее посетили домашние.

Под видом последних к Урусовой явились старицы, жившие у ее сестры Морозовой, между прочим, и Мелания.

— Стой твердо, княгиня, за старую веру, не соблазняйся новшествами, не приемли лесть никониан! — убеждала ее суровая раскольница, — во храм, пока там не хвалу, а хулу на Господа поют, не моги ходить!

Духовное подкрепление со стороны своих единомышленниц оживило Евдокию Прокопьевну: она возвеселилась духом.

Монахини поняли, что узница их притворяется, а вовсе не больна, и снова настоятельно требовали, чтобы она шла к «четью-петью» в церковь.

Силою удалось уложить ее и снести в церковь, но и здесь она не хотела обращать ни на что внимания и не только не соглашалась молиться, но продолжала лежать, как мертвая.

На следующий день произошло то же самое, но тем не менее монахини продолжали ежедневно волочить упрямую женщину в церковь.