Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)

• Название: БИЧ-Рыба (сборник)
• Автор: Сергей Кузнечихин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-699-67295-0

БИЧ – аббревиатура, за которой скрывается «бывший интеллигентный человек», вымирающая порода в современной России. Алексей Петухов – как раз такой вот «бич». Он – дальний потомок самого Луки Мудищева, главного похабника Золотого века русской поэзии. Петухов не поэт, но жизнь его полна веселого блуда и похожа на яркий хоровод, в котором кружится сама эпоха, безудержно и жарко…

---

И вот ковыляю усталый с рыбалки, несу нашей поварихе карасей, мелких, но чуть ли не ведро, чистить которых придется самому… И вижу Таньку. Хотел гордо пройти мимо, но услышал, что плачет дуреха. Тут уж не до старых обид. Подхожу. Спрашиваю: в чем дело? А она еще громче. И гонит меня. Но не слишком решительно. Даже я понимаю, что не хочет, чтобы уходил. И вдруг начинает прощения у меня просить. Совсем голову задурила. Не могу сообразить, при чем здесь я и с какого боку причастен. Потом из ее захлебываний вынырнул какой-то Эдик – обманщик, подлец, негодяй и так далее. Раза с третьего догадался, что Эдик – тот самый питерский студент, сосед, который с нами знакомиться не захотел. Вот уж на кого не мог подумать. Не вязался в моем представлении этот прыщавый хлюст с тем парнем, из-за которого девчонки голову теряют и слезы льют. Да что с меня взять, я и теперь-то не всегда понимаю женщин. А там, в деревне, совсем зеленый был. Даже густо-зеленый…

Или нежно-зеленый?

Какой оттенок зеленее?

В общем, вы поняли, что я имею в виду.

А история очень простая. Проще и не придумаешь. Скучающий питерский юноша снизошел до провинциальной девочки. В разговоре она случайно вспомнила, что мальчик из ее класса лазил в деревенскую церковь и нашел там старинную книгу. А я действительно приносил в школу какую-то книгу, потом у меня ее выпросили. Я и забыл про нее. А Танька вспомнила. И студент посоветовал ей уговорить этого дурачка, то есть меня, поискать другие книги, а если иконы попадутся, тоже прихватить. И влюбленная девочка сделала так, как он велел. Даже больше того, сама отважилась. А в тот вечер никакого дяди Саши с машиной она не видела. Как только от меня отделалась, сразу побежала к Эдику.

А слезы – потому что уехал, не простившись и не оставив адреса. Все как в плохом кино.

Танька выплакала свою беду. А когда немного успокоилась, попросила никому об этом не рассказывать. Даже клятву потребовала. И я поклялся. И молчал. А с какой стати мне рассказывать. Там ведь не только она опозорилась. Я тоже лопухом себя вел.

Кофточку из хоругви она так и не сшила. Может, не получилось, может, не желала напоминать себе о несчастной любви, а может, студент и хоругвь с собой прихватил. Хотел спросить у Таньки на выпускном вечере, но раздумал, – зачем праздник портить.

Старый пятачок

Я говорил, что целыми днями на стадионе крутились – если бы только днями, частенько и от ночи прихватывали. Сбоку от футбольного поля танцплощадка стояла, как раз напротив центрального круга. Пока светло – мяч гоняли, а к темноте окружали пятачок.

Первым туда приходил баянист Генка Лысухин. У него собственная скамейка была. Садился и начинал наигрывать какую-то непонятную музыку. Может, классику, может, сам сочинял – мы не больно-то разбирались, знали только, что для танцев она непригодна и на песни не похожа. Сидит, пиликает сам для себя. Потом появлялась бабушка Митрохова. Она рядом со стадионом жила, музыку услышит – думку под мышку и поковыляла.

Не знаете, что такое думка?

Не та думка, которую думают, а та, которую под голову кладут, маленькая подушка с вышивкой.

Думку эту она для Генки приносила, чтобы ему сидеть мягче. Заботилась. Он не сказать что калека был, но в детстве чем-то переболел, и после осложнения фигура у него не совсем складная получилась. Ноги длиннущие, а туловище короче баяна, голова еле из-за мехов выглядывала, получалось, будто он прячется за свой баян. И прятался, и держался за него двумя руками, а за что же еще… Но играл как дьявол. А девчонки все равно не любили. Зато старухи обожали. Еще до начала танцев все места возле него занимали бабки. Он для них и «Каким ты был, таким ты и остался…», и «Ревела дура, муж побил» – все, что попросят. Потом, когда танцы начинались, он на моднячую музыку переключался, но старухи не расползались. У них появлялись другие интересы – кто с кем пришел, кто в чем пришел, кто с кем танцует и кто как танцует…

А мы, пацаны, шныряли в надежде увидеть хорошую драку, ну и сами пошкодить были не прочь. Особой изобретательностью, правда, не отличались, шутили, насколько позволяли подручные средства, даже и бесполезной бузине нашли применение. Наберешь полные карманы зеленых ягод, дудку в лесу срежешь и – очередями по девичьим ногам. Бузины в займище заросли, забава доступная для каждого, мы с Ванькой до нее почти не опускались.

Мы находили игры порискованнее. Рядом с Заборьем, в болоте, есть низкорослый соснячок. Грачей там черным-черно. Деревенские мужики даже караулили эту колонию, чтобы мы за яйцами не лазили. Постов, конечно, не выставляли, да и нужды в них не было. Стоило кому-нибудь в грачевник войти, эта черная армия такой хай поднимала, за три версты слышно. Мужики на этот сигнал выходили к дороге и поджидали юных натуралистов. А вот когда птенцы разлетались и птицы становились не слишком нервными, тогда можно было идти и спокойненько собирать болтуны. Болотные сосны разлапистые, гнезда там, как комнаты в рабочей общаге, одно над другим и по бокам в обе стороны. На три дерева залезешь – и полная кепка болтунов. Но обращение с ними должно быть самое осторожное: скорлупа слабенькая – одно неловкое движение… и за неделю тухлятина не выветрится. Принесешь сокровище из леса, спрячешь где-нибудь на стадионе, а в нужный момент достаешь сколько надо и – к пятачку. Особый смак подсунуть сюрприз в чей-нибудь карман. А поскольку на платьях карманов почти не бывает, огорчать приходилось парней. Лезет щеголь за платочком, пот вытереть, а его поджидает яичница, да еще и с душком… Шум, гам, а нам, дуракам, смешно. Подложить такой подарок заезжему гастролеру считалось чуть ли не обязанностью, патриотическим долгом, можно сказать, чтобы не зарились на чужое, не отбивали подруг у наших ротозеев. Но и местных не щадили. Я даже братца родного не раз учил. Он мне дома подзатыльник, а я ему на танцах – яйцо в карман, вот и квиты.

Мы пакостим, танцоры скачут, старухи судачат… А Генка знай себе наяривает, уткнется носом в мехи, и кажется, никакого дела ему до чужих страстишек, лишь бы класс показать. И показывал, на любой вкус, на любую заявку. Иной хлюст, из питерских или московских гостей, захочет осадить, закажет что-нибудь позаковыристей, о чем никто в поселке не слыхивал, а Генка – пожалуйста: и то могу, и это запросто. Хочу – раззадорю, хочу – в слезу вгоню.

Любили его поселковые, да, видать, не такой любви парень ждал. Сначала, до его приезда, на танцах играл Васька Жупиков. Неказистая фамильица от папочки досталась, зато выходкой фартовой наградил. Видный парень, ничего не скажешь. Стригся исключительно под польку, другие прически не признавал. А как с баяном сидел – на быстрой музыке ботинок, надраенный бархоткой, такое выписывает, отбивая такт, – засмотришься; а медленную заиграет, голову на мехи уронит, волосы на глаза упадут, он их вроде как и не замечает, потом будто опомнится, тряхнет головой, отбросит гриву с лица и глаза прикроет. Артист, и смотреть на него приятнее было, чем слушать. И капризен был, играл не то, что просили, а то, что считал нужным, потому что умел не много. Пара вальсов, пяток песен – вот и весь репертуар. А толпе много и не надо: «Мы идем по Уругваю, ночь, хоть выколи глаза…» знает – и уже довольны. А если добавить «на бис» «Мы Америку догоним по надою молока, а по мясу не догоним – рог сломался у быка», вообще на руках носить будут. Потом приехал Генка и пришел на пятачок со своим баяном. Васька место чуть ли не с радостью уступил, даже игру новенького похвалил: неплохо, мол, толк выйдет, если хорошо тренироваться. Но играть попеременно отказался, затолкал свой инструмент в футляр и в чулан спрятал, девицы уговаривать пробовали, отнекивался, хватит, мол, я свое отработал, пусть другой отдувается, а намеками давал понять, будто бы не хочет перебегать дорогу и без того обиженному жизнью парню. Да и жениться собрался на Гальке Чесноковой. Первая красавица была. Ну самое малое – вторая… или третья… какая разница, если вздыхателей чуть ли не полпоселка. И новый баянист в этом же хоре оказался, его вздохи, пожалуй, самые тяжелые были. Красавица с женихом танцует, а Генкин баян чуть ли не человеческим голосом плачет, наизнанку выворачивается. Только бесполезно все это. Ноги у принцессы стройные, а слух прихрамывает. Не слышит, веселая, как о ней страдают. Да и зачем ей такой воздыхатель, если от Васьки глаз не отводит, у нее своя музыка. И попробуй докажи ей, что другой играет намного лучше – напрасные хлопоты, суженое – ряженому.

Несчастливая любовь получилась, но кто от нее застрахован? Поэтому виноватых в его отъезде искать не стоит – не до песен, когда кадык тесен. А может, он и правда в музыкальное училище поступать уехал. Однако трон освободился, и снова пришли к Ваське Жупикову. Он вроде и не отказывается. А как тут откажешься, если не один и не пять человек слышали, как он проговаривался: мол, были когда-то и мы рысаками, и не слабее Генки наигрывали. Иные и верили – рядышком-то не посадишь и не сравнишь. А коли так, два шага вперед и – сыпь, гармоника, сыпь, моя частая…