Мирей Матье - Моя судьба. История Любви

• Название: Моя судьба. История Любви
• Автор: Мирей Матье
• Жанр: Прочая научная литература
• ISBN: 978-5-4438-0522-1

Звезда мировой величины Мирей Матье стала знаменитой в 19 лет. Ее парижский теледебют вызвал триумф. Вскоре ее уже знал весь мир, и она была признана наследницей Эдит Пиаф. Вот уже несколько десятилетий певица с неизменными аншлагами гастролирует по всей планете, сочиняет песни, выпускает альбом за альбомом — слава ее не меркнет. Дочь простого каменщика из Авиньона, она стала самой известной француженкой в мире, а у нас в России — символом Франции, кумиром миллионов.

Мирей Матье никогда не была замужем, у нее нет детей. Ее судьба до сих пор загадка. Завесу над многими событиями своей жизни она приоткрывает в этой автобиографической книге.

---

Перед уходом домой я сняла платье. Да и как я могла оставить его у себя?! Разве можно было хранить подобное платье в нашем доме, где на стенах проступала сырость. Это было бы оскорбительно для такого свежего, красивого, сверкающего платья. Я понимала, что оно не для меня, и потому не испытывала горечи. Мама часто говорила: «Слава добрая дороже позолоченных сережек», а затем прибавляла: «Может, денег у нас и нет, но зато нас все уважают». Позднее, когда я начала изучать историю Франции (она меня так захватывала!), то поняла: по одну сторону — короли, королевы… и разные вельможи, чей удел — необыкновенные приключения, а по другую сторону — народ, чей удел — нищета. Так уж повелось.

В наших краях тоже высился замок. Конечно, он не шел ни в какое сравнение с замками французского короля, но тех я никогда не видала, и для меня любой замок был настоящим замком. В моем представлении Король-Солнце, Спящая Красавица и владелица нашего замка были существами одного порядка. О ней нам было известно только то, что она богата.

— Туда не нужно ходить! — говорили родители.

Этот запрет лишь побуждал нас как ни в чем не бывало отправляться гулять в ту сторону. Мы брели по дороге, обсаженной шелковицами, добирались до приморской сосны, милой сердцу Мари дю Крузе, важной дамы, которая учила нас катехизису. Это была очень высокая сосна, она виднелась уже издали. Верхушка ее все время гнулась и распрямлялась: ветер не оставлял ее в покое. Возле замка росло множество больших деревьев, за ними было так удобно прятаться. Из своего укрытия мы хорошо различали посыпанную песком аллею, катившие по ней экипажи, из них выходили нарядно одетые дамы.

— О! Погляди на ту, что в белом, до чего она красива! — Нет, мне больше нравится та, что в голубом! — Ах, нет! Прекраснее всех та, что в желтом платье, расшитом цветами!

Никто ни разу не обнаружил, что мы подглядываем за происходящим в замке, хотя внутри мы так и не побывали. Теперь, повидав множество других замков, я по здравому размышлению пришла к выводу, что то была просто небольшая дворянская усадьба. А позднее она перестала быть такой, какой представала нашим глазам, когда мы смотрели на нее, прячась за деревьями, что росли вдоль дороги в Массиарг. Здание преобразилось — стало как будто меньше, его обступили теперь дома с умеренной квартирной платой, похожие друг на друга.

Домами этими застроили все наши поля. А ведь поля служили не просто местом для игр, там было наше королевство.

В домах, где мы жили, было сумрачно и тесно. А бескрайние поля манили к себе свободой и светом. И сулили нам новое удовольствие: здесь росли самые разные цветы (ведь возле детского сада были одни только розы) — васильки, нарциссы, цвел боярышник. Тут всегда можно было сорвать что-либо полезное для бабули и, как она говорила, «для нашего доброго здоровья».

Оттуда нам случалось приносить домой головастиков. Мы сажали их в банки и спорили, чей головастик вырастет быстрее. Старались ловить кузнечиков, что было совсем нелегко; потом кузнечика зажимали в кулаке и подносили к уху, чтобы послушать, как он стрекочет.

Мы всегда бродили целой ватагой: мои младшие сестры, Матита и Кристиана, и подружки — Элиза и Даниель Вержье — дочери нашего соседа, торговавшего домашней птицей. По другую сторону двора стоял дом господина Фоли, итальянца-каменщика, окруженный хорошо ухоженным садом, где росло много клубники. У него и его красивой жены детей не было. Я считала, что в этом нам повезло: ведь будь у них дети, нам доставалось бы меньше клубники, которую мы без зазрения совести воровали.

— И кто это поедает мою клубнику?! — восклицал он, размахивая своими длинными руками. Наш сосед был очень крупный и высокий человек, таким он мне, по крайней мере, казался, потому что я в ту пору едва достигала его колен. Конечно, он хорошо знал, чьих рук это дело. Но как могли мы удержаться, проходя мимо грядок с клубникой всякий раз, когда спешили в дальний угол его сада (там стояла будка, на двери у нее было вырезано сердце, мне это так нравилось, что я всякий раз говорила: «Иду поглядеть на сердце», вместо того чтобы сказать «Иду делать пипи!»). В саду господина Фоли росла смоковница, и, когда поспевали винные ягоды, мальчишки взбирались на нее… По нашему двору важно прохаживались гуси господина Вержье, и со стороны трудно было понять, кто кого преследует: они — нас или мы — их.

Я так любила гладить кроликов или бросать курочкам зерно. Однажды госпожа Вержье дала мне выпить свежее яичко. «Сырые яйца очень полезны для горла», — утверждала бабуля. Госпожа Вержье знала, что мы небогаты, и, должно быть, поэтому время от времени подсовывала мне яичко, приговаривая: «Это для тебя, наш соловушка».

В школе с одноклассницами. Мирей в последнем ряду, четвертая слева

Я постоянно опаздывала на первый урок, потому что у меня, как у старшей, было спозаранку множество дел: сходить за молоком, поднять малышей, одеть и умыть их, умыться самой — маме хватало хлопот с младенцами, их надо было перепеленать и накормить. Перед школой я отводила малышей в детский сад, а он находился в другом месте.

Самое важное время наступало для нас в четыре часа пополудни: к этому сроку бабуля готовила нам бутерброды; сливочного масла на них не было — его заменяли две-три дольки чеснока, смоченные оливковым маслом.

— У вас от этого силенок прибавится, — всякий раз говорила она. Чеснок в различных видах сопутствовал нам с утра до вечера, во всякое время года: ячмень на глазу сводили, прикладывая к нему разрезанную пополам дольку чеснока, чесноком удаляли мозоли с ног, чесноком лечили от укуса осы; ожерелье из долек чеснока должно было уберечь нас от эпидемий, к припаркам из толченого чеснока прибегали, когда у кого-нибудь болел живот или ныли зубы; растертый с цветами мальвы чеснок был прекрасным средством при воспалении десен. Бабушка готовила вкусную чесночную похлебку, заливала творог чесночным соусом. Она знала секрет чудесного снадобья, для него мы приносили ей таволгу, душицу, полынь, шалфей, гвоздику, дягиль, розмарин. Она все их смешивала и вымачивала в белом вине, прибавляя, само собой разумеется, и чеснок.

— Это снадобье защитит вас даже от чумы! — с жаром уверяла бабушка. И она объясняла нам, что оно носит название «зелье четырех злодеев».

— А почему его так зовут, бабуля?

— Давным-давно это было, тогда многие люди — и мужчины, и женщины, и даже маленькие дети, совсем такие, как вы, — умирали, как мухи от чумы; в ту пору жили четыре злодея, они входили в жилище зачумленных, душили их и уносили все, что могли…

— Но если все умирали, почему злодеи не хотели ждать их кончины?

— Потому что этим злодеям не терпелось разбогатеть. В жизни так часто бывает: люди не хотят дожидаться решения Господа Бога.

— Разве Он всегда все решает?

— Только Он. Повелел же Он в своих десяти заповедях: «Не убий», а не то попадешь в ад.

— И все четыре злодея очутились в аду?

— Ну… этого точно никто не знает. Дело в том, что благодаря им удалось спасти много больных. Ведь никто не решался входить в дома зачумленных. Никто, кроме этих злодеев. Когда их схватили, то обнаружили, что они натирались каким-то чудесным зельем, и тогда им сказали, что, если они откроют его секрет, их не пошлют на виселицу. С тех пор секрет этот передается от отца к сыну и от матери к дочери, потому-то и я его знаю. Когда подрастете, я его вам тоже открою. Он любых денег стоит.

— Как ты думаешь, Господь Бог простил этих злодеев?

— Конечно. Он-то и внушил судьям, что их надо помиловать.

— Стало быть, злодеи попали в рай?

— О, это было бы слишком! Скорее всего, они в чистилище.

Однако «зелье четырех злодеев» оказывалось бессильно, когда папа впадал в уныние. Мама говорила: «Опять война на него навалилась».

Я не раз слышала, как он рассказывал о войне. Это было ужасно! Понятно, почему его порой охватывала тревога. Мне тоже хорошо знакомо это. Я узнала ее гораздо позднее, когда стала, как говорят, известной. Но вели мы себя при этом по-разному. Папа тогда не выходил из дома и сидел не шевелясь. Я же, напротив, в такие минуты должна непременно что-то делать, двигаться, выходить на улицу. Словом, мне нужен внешний толчок, чтобы одолеть оцепенение: нечто подобное испытывает кинооператор, когда слышит, наконец, команду режиссера «Мотор!». И я начинаю действовать.

Рассказы о войне нагоняли на меня страх. Помнится, в день смерти Папы Иоанна XXIII над Авиньоном разразилась небывалая гроза. Я металась, как майский жук, и вопила:

— Война началась! Началась война!

— Да нет же, люди тут ни при чем, — успокаивала меня мама. — Это небесный гром.

Когда папа оставался дома — потому ли, что болел, потому ли, что не надо было высекать