Федор Грачев - Записки военного врача

• Название: Записки военного врача
• Автор: Федор Грачев
• Издательство: Лениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

Записки заслуженного врача РСФСР Ф. Ф. Грачева относятся к одному из напряженнейших периодов Великой Отечественной войны. В них рассказывается о создании и работе большого военного госпиталя в тягчайших условиях блокадного Ленинграда. Однако книга Ф. Ф. Грачева — это не только рассказ о бедствиях и страданиях города на Неве. Испытания, выпавшие на долю Ленинграда, позволили автору раскрыть замечательные характеры советских патриотов. Перед читателями проходит галерея защитников Ленинграда — солдаты, офицеры, моряки, врачи, ученые, студенты, литераторы.

Автор записок не замыкает повествование узкими рамками жизни своего госпиталя. Многочисленный коллектив живет интересами всей страны, событиями необозримого фронта от Балтийского до Черного моря.

В книге нет вымышленных лиц, все герои фигурируют под собственными именами.

Среди книг, посвященных блокаде Ленинграда, книга Ф. Ф. Грачева займет свое, особое место и вызовет у читателя несомненный интерес.

---

Большинству блюд повар давал ресторанные названия. Неприятности по этому поводу доставались, конечно, мне.

— Выбросьте эти дурацкие консоме из головы! — злился Ягунов, утверждая меню. — У нас не «Европейская» гостиница…

Мне приходилось только виновато молчать.

Спустя некоторое время после моего вступления в новую должность меня вызвали к Ягунову.

— Садитесь! Как дела с книгой, которую я вам дал? Одолеваете?

Я смешался: дальше первых страниц я не двинулся. Просто не было времени.

— Понемногу одолеваю, товарищ начальник! — неуверенно ответил я.

Глаза Ягунова посветлели.

— И что вы успели почерпнуть из учебника?

— Автор предлагает разграничить два понятия: диетическое и лечебное питание. Первое — для здорового человека, второе — для больного…

— Очень похвально! — обласкал меня Ягунов своим иронически-лучезарным взглядом. — Дальше?

— Лечебное питание — мощный терапевтический фактор, имеющий большое значение при всех без исключения заболеваниях…

— Благодарю! Молодец! Можете идти!

Надо ли говорить, в каком состоянии вышел я из кабинета Ягунова.

— Зачем вызывал? — спросил Савицкий.

— Подвел ты меня! — сказал я.

Дело было в том, что в день назначения меня диетологом я поделился своей тревогой с Савицким, сетуя на приказ Ягунова — штудировать объемистый учебник, когда и без того дел невпроворот.

— В этом нет никакой необходимости, — успокоил тогда меня Савицкий. — Ягунов вертится с утра до ночи. Не будет же он тебя экзаменовать? Толковый повар и сам знает, как кого кормить…

Я согласился с Петром Устиновичем. Нам обоим тогда искрение казалось, что вся история с этой книгой — ненужная затея Ягунова. Ох как мы оба заблуждались! Ягунов умел смотреть далеко вперед. И как бы он ни «вертелся с утра до ночи» — никогда и ничего не забывал.

Семеныч

род окаянный! Что у тебя, руки отвалятся дать лишнее полено? — кричала на дворе уборщица.

— И до чего же ты непонятливая бабенка! — удивлялся Голубев. — Ну чего скандалишь? Дрова-то не мои. Я человек государственный! У соблюдаю, что мне велено! Получай, что полагается. По приказу…

Семеныч, конечно, прав. В госпитале введен строжайший учет расходования топлива. Площадку для дров и угля огородили проволокой. Жесткий контроль за расходом топлива был возложен на начальника КЭЧ интенданта третьего ранга Сидорова, а отпускал его из склада по талонам сам Семен Ильич.

Он теперь уже — «большой начальник». Пятнадцать уборщиц госпиталя переведены на должность дворовых рабочих для пилки, колки и подноски дров. Ими командовал Голубев.

— А я что, для себя прошу! — не унималась уборщица. — Для стирки бинтов надо! Креста на тебе нет!

— Не тарахти, православная! — уговаривал Семеныч. — Давай талон и тово, уходи! Знаешь мой характер…

По-своему была права и уборщица. И Семеныч, конечно, понимал это. Действительно, много дров расходовалось и на стирку использованных бинтов и марля из-под гипса по методу, предложенному Чинчарадзе и Гороховой.

Но что поделаешь, норма оставалась нормой. А Голубев, которого в шутку называли королем топлива, за этим тщательно следил.

Голубев числился в штате госпиталя дворником, но фактически он был правой рукой начальника КЭЧ Сидорова, ибо знал здание как свои пять пальцев. И чего только не было в его кладовой! Гвозди, топоры, молотки, лопаты, пилы, тачки. Всякие хозяйственные принадлежности, которые выручали работников госпиталя в минуту жизни трудную. Семеныча любили вот за эту хозяйственность, за грубоватую, но приветливую простоту, общительность и постоянную всем помощь. Ладный, крепкий, с прокуренными усами — вот таким Семеныч всем нам и запомнился.

Он воевал в германскую и гражданскую. В эту войну Семеныч с первых же дней явился в добровольческий пункт, но его не взяли в армию: к чему-то придралась медицинская комиссия.

Шли дни. Положение в осажденном городе ухудшалось. Уже в конце сентября в столовой университета, где мы питались, стало голодновато. Меню выглядело так: суп, где «крупинка за крупинкой гонялась с дубинкой», на второе — кусочек мяса, к нему гарнир из свеклы или чечевицы.

Наступил ноябрь. Госпиталь готовился к двадцать четвертой годовщине Великого Октября. Во всех помещениях проводилась уборка. Одновременно с этим командование госпиталя принимало меры по борьбе с воздушными налетами врага. Еще раз хорошо проверена подготовка подразделений противовоздушной обороны госпиталя, пожарной команды и восстановительной дружины.

Все мы понимали, что в ноябрьские дни немцы будут злобствовать больше, чем всегда. Они сбрасывали листовки: «Сегодня будем бомбить, завтра будете хоронить».

Четвертого ноября, в холодный и пасмурный вечер, я в числе прочих был назначен в усиленную охрану госпиталя.

Темень — хоть глаз выколи! В двух шагах ничего не видно. И будто нет ни города, ни улицы, ни домов, ни людей…

Вокруг здания ходят четыре человека.

Со стороны Менделеевской линии — начальник материального обеспечения госпиталя Зыков.

По Тифлисской улице — политрук Харитонов, секретарь комсомольской организации.

Позади госпиталя — секретарь партийной организации Галкин.

По Биржевому проезду — я.

Обхожу свой участок под сводчатой каменной галереей. Сто метров в одну сторону, сто — в другую. Вслушиваюсь в затаенную тишину.

Вдруг вблизи послышались чьи-то шаги.

— Стой! Кто идет? Пароль?

— «Винтовка», — голос Ягунова. — Отзыв?

— «Смерть гитлеровцам!»

— Как проходит дежурство?

— Спокойно. Только очень темно…

Меня прервал отчаянный кошачий вопль.

Карманными фонариками мы освещаем тротуар.

Почти рядом — форточка окна. В ней по пояс застрял боец пожарной охраны госпиталя Михаил Смирнов. В руках — мешок. Из него — кошачий вопль.

— Это что за… оперетта? — крикнул Ягунов.

— Вот… домой собрался…

— Через окно? Как это называется?

— Увольнительной не дали.

— А почему с кошкой?

— Семью… крысы одолевают.

— Немедленно обратно! А утром — ко мне!

Из мешка вырвался пушистый рыжий кот санитарки Петровой — Микеша, которого в нашем отделении раненые называли Микентием. Микентий заметался у нас под ногами и скрылся в темноте. А Смирнов исчез в форточке.

— Надо же придумать такое, — буркнул Ягунов. — Смотреть в оба!

— Есть смотреть в оба!

Под сводчатой галереей здания глохнут шаги начальника госпиталя.

«Узнает Дарья Васильевна о попытке Смирнова утащить и съесть ее Микешу, устроит она Смирнову скандал», — подумал я.

Хожу и хожу. Сто метров в один конец, сто — в другой.

В памяти всплывают картинки мирного быта. Год назад в это время ленинградцы возвращались с торжественных праздничных собраний.

Сейчас вокруг — никого. Люди только на крыше госпиталя. Там дежурят посты противовоздушной обороны. Уличный репродуктор разносит монотонный звук метронома: «тук-тук! тук-тук!». Паузы между воздушными тревогами. Тишина длится недолго. Раздается пронзительный вой сирен. Холодный воздух темной ноябрьской ночи наполнил нарастающий надсадный гул авиационных моторов.

Засверкали зарницы зенитного огня.

В темном небе встали голубые столбы прожекторных лучей. Они, как щупальца, шарили, рыскали по небу. Пересекались, сплетались, останавливались, будто советуясь между собой. Наконец шесть лучей, прочертив небо, нащупали фашистский самолет и взяли его в перекрестие. Он плыл серебряной точкой.

Из госпиталя выбежали люди. Запрокинув головы, теснясь друг к другу, они следили за самолетом. Не обращая внимания на холод, выстрелы зениток, все жаждали одного: гибели фашистского стервятника.

Совсем близко от госпиталя послышалась частая дробь выстрелов.

— Ростральцы! — раздался одобрительный возглас.

Так мы называли зенитчиков, которые занимали позицию близ Ростральных колонн.

Зенитный огонь становился плотнее, интенсивнее. Вокруг бомбардировщика возникли разрывы зенитных снарядов.

— Мажут! — возбужденно и громко крикнул кто-то в темноте.

— Уйдет, подлец! Ей-богу, уйдет! — раздался тревожный женский голос.

— Тише!

— Не уйдет, стерва! — услышали мы голос Голубева.

— Ну, раз Семеныч сказал, тогда…

В это время рядом с бомбардировщиком пронесся наш юркий «ястребок». От него — нити трассирующих пуль. Вражеский летчик сделал маневр и скрылся в темноту. Но нет! Опять схвачен прожектористами. И снова наш «ястребок»! Что это? Яркая вспышка!

— Аминь!

— Долетался!

— Одним стервятником стало меньше!

— Как сказал Семеныч, так и вышло! — освещая друг друга карманными фонариками, шутили работники госпиталя.