Евгений Салиас - Экзотики

• Название: Экзотики
• Автор: Евгений Салиас
• Жанр: Русская классическая проза

---

— Именно, — улыбнулась молодая румынка своими пунцовыми пухлыми губами. — Магнитъ, притягивающій миссъ Окай — здѣсь… Она, всякій день бывая у него, все-таки не пропуститъ случая видѣться и вечеромъ.

— Кто такой? — оживился журналистъ.

— Чужая тайна… Какъ же мнѣ ее выдать… Впрочемъ, извольте… Онъ теперь сѣлъ въ карты играть. Покуда… Какъ она явится — онъ броситъ карты… Іодакъ…

— Скульпторъ Іодакъ? Здѣсь? Мнѣ бы очень хотѣлось его видѣть. Но что же общаго между ними? Онъ вѣрно дѣлаетъ ея бюстъ и chemin faisant влюбился?..

— О, нѣтъ… Въ немъ слишкомъ много зстетическаго чувства, чтобы рѣшиться на первое… Бюстъ миссъ Скай? Oh, Dieu! Ея лицо изъ бѣлаго мрамора?

И виконтесса добродушно разсмѣялась.

— Какъ понять, виконтесса? Oh, Dieu или odieux?

— Увидите… Нѣтъ… Въ натурѣ, впрочемъ. Ça passe encore? У нея большіе и добрые глаза. Un air doucereux.

— Doucereux est souvent — fade.

— Нѣтъ. Она мила и симпатична… Но тотъ же носъ, или тотъ же ротъ — изъ мрамора?.. Іодакъ не рѣшился бы. Нѣтъ, она просто беретъ у него уроки.

Въ эту минуту молодой человѣкъ съ оливковымъ цвѣтомъ лица и щелками вмѣсто глазъ подошелъ въ хозяйкѣ дома съ глубокимъ поклономъ. Онъ только-что пріѣхалъ. Это былъ секретарь японскаго посольства, виконтъ Фушигама.

III

Журналистъ прошелъ въ комнату, гдѣ играли въ карты. Зеленыхъ столовъ оказалось не мало, и за которымъ былъ скульпторъ — узнать было мудрено… Мойеръ завидѣлъ двухъ знакомыхъ за вторымъ столомъ, подошелъ и поздоровался.

— Monsieur le baron, — произнесъ онъ, вѣжливо кланяясь передъ однимъ изъ трехъ партнеровъ.

Это былъ пожилой и плотный господинъ, смахивавшій на военнаго, бѣлокурый, съ большой плѣшью во все темя, съ предлинными усами и съ особенно добродушнымъ выраженіемъ лица.

Онъ оглянулся и небрежно подалъ руку… На мгновенье, при видѣ Мойера, лицо его стало суровѣе.

— Сегодня я могу, баронъ, исполнить мое обѣщаніе… Дать вамъ объясненіе насчетъ замѣтки, которую напечатали у насъ въ газетѣ. То, о чемъ мы говорили послѣдній разъ, — правда.

— C'est bon! — кратко отозвался этотъ свысока и какъ бы говоря: «Хорошо! Послѣ. Не здѣсь»!

Это былъ баронъ Герцлихъ, банкиръ, полу-русскій, полу-нѣмецъ, въ дѣйствительности еврей, родомъ изъ Познани, но воспитанный въ Петербургѣ.

Онъ былъ крупной личностью въ финансовомъ мірѣ, не столько количествомъ своихъ милліоновъ, которыхъ было около двадцати, сколько особымъ, такъ сказать, интернаціональнымъ или космополитическимъ характеромъ его банкирскаго дѣла. У него были связи и дѣла во всѣхъ главныхъ столицахъ Европы, а на петербургскомъ денежномъ рынкѣ онъ былъ даже авторитетомъ.

Мойеръ хотѣлъ уже отойти, чтобы, встрѣтивъ кого-либо изъ знакомыхъ, попросить указать ему скульптора.

По въ то же мгновенье баронъ Герцлихъ обернулся къ своему правому партнеру и вымолвилъ:

— Если бы вы, мой милый Іодакъ, дѣлали статуи такъ же точно, какъ вы въ карты играете, то, божусь вамъ…

И онъ махнулъ рукой съ шутливымъ отчаяніемъ.

Мойеръ глянулъ и узналъ, вспомнилъ… Онъ видѣлъ портретъ артиста въ «Иллюстраціи»… Предъ нимъ былъ тридцатилѣтній на видъ человѣкъ, черный какъ смоль, съ большой окладистой бородой и съ длинными волосами по плечамъ.

«Надо съ нимъ познакомиться, если „она“ у него всякій день въ мастерской, — думалось ему. — Расхвалить его въ газетѣ, и онъ приметъ въ распростертыя объятья».

Мойеръ сталъ около играющихъ и обратился къ третьему партнеру, своему недавнему знакомому, русскому.

— Вамъ не везетъ, mon cher monsieur Hastings.

— Malheureux au jeu, heureux en amour! — отозвался, смѣясь, сухопарый господинъ и самодовольно глянулъ изъ-за своихъ золотыхъ очковъ.

— Это въ наши-то годы! — выговорилъ Герцлихъ по-русски. — Васъ, Машоновъ, могила исправитъ.

Старикъ, названный двумя равными фамиліями, разсмѣялся и замурлыкалъ въ шутку:

— Знаете: Les femmes, le jeu, les belles — voilà…

— Что вы? — перебилъ его венгерецъ. — Это новая арія вашего сочиненія. Поется: Le vin, le jeu, les belles, voilà tous mes amours!

— Совершенно вѣрно, — заявилъ Мойеръ, обращаясь къ нему изысканно вѣжливо и назойливо вмѣстѣ.- Pardon… Позвольте имѣть честь представиться первому скульптору нашихъ дней. Жакъ Мойеръ, журналистъ.

Артистъ приподнялся и подалъ руку.

— Да. Первый въ Европѣ. Правда! — воскликнулъ Гастингсъ-Машоновъ. — А вотъ, monsieur Мойеръ, тоже первый полемистъ нашихъ дней… Ужасно люблю я читать васъ, когда вы съ кѣмъ свяжетесь браниться… Ваше перо одновременно un pinceau et un levier… Право. И кисть, и ломъ или обухъ.

— Даже иногда pince-monseigneur, — процѣдилъ баронъ Герцлихъ сквозь зубы и презрительно.

Мойеръ сильно сконфузился, глаза его прыгнули, но онъ разсмѣялся дѣланнымъ смѣхомъ, какъ еслибы шутка была очень мила и ему нравилась. Однако онъ тотчасъ же отошелъ и говорилъ мысленно: «Увидимъ, увидимъ, кто пересилитъ! Деньги — сила… Но и я тоже своего рода богачъ и силачъ, благодаря перу».

Проходя большую гостиную, Мойеръ встрѣтилъ графа Загурскаго, который велъ подъ руку въ танцовальный залъ молодую, худощавую даму, въ великолѣпномъ кружевномъ туалетѣ и всю, казалось, сплошь усѣянную брилліантами, и на груди, и на рукахъ, и на головѣ, и даже на поясѣ. Загурскій любезничалъ съ ней по-англійски.

Вотъ она! — подумалъ журналистъ. — Навѣрно она, американка.

И онъ отправился узнавать, дѣйствительно ли это такъ.

Въ то же время венгерецъ Іодакъ спрашивалъ у своихъ партнеровъ, что за господинъ съ нимъ сейчасъ познакомился.

— Un bravo fin de siècle, — улыбнулся Герцлихъ въ отвѣтъ.

— Что вы хотите сказать?

— А, вотъ, прежде были наемные брави или спадацины. Хоть бы въ венеціанской республикѣ. Теперь этихъ вотъ… нанимаютъ — безъ ножа зарѣзывать.

— Охъ, что вы! За что? Онъ милый малый, полезный, — вступился Машоновъ.

— Себѣ самому.

— Теперь всѣ журналисты раздѣляются на два сорта, — на публицистовъ и на публичныхъ мужчинъ, — съострилъ Машоновъ. — Но все-таки вы ужъ очень… Pince-monseigneur?! Помилуйте! Стариннымъ французскимъ словомъ можно его пожалуй назвать: Pince-sans-rire. Это прозвище, впрочемъ, въ наше время ко всѣмъ приложимо. Но monseigneur?!..

— Про кого вы?.. Теперь только Орлеанскіе принцы съ этимъ титуломъ, — началъ-было Іодакъ благодушно и наивно.

Но Герцлихъ и Машоновъ такъ разсмѣялись, что онъ запнулся, удивленный смѣхомъ.

— Pince-monseigneur, мой милый ваятель, — объяснилъ баронъ, — это такая отмычка или вѣрнѣе инструментъ у мошенниковъ, все отворяющая и все отмыкающая, отъ дверей и шкатулки до самаго хитраго замка и запора.

Между тѣмъ журнальный «публичный мужчина», какъ его окрестилъ Гастингсъ-Машоновъ, обошелъ всѣ комнаты, узналъ, что дѣйствительно видѣлъ американку, и задержался теперь у буфета, — онъ пилъ шампанское маленькими глотками, закрывая лицо стаканомъ и рукой, и весь обратился въ слухъ. Онъ былъ озадаченъ до послѣдней степени, но внутренно радовался. Къ нему, какъ въ рыболову, навертывалась на удочку и клевала настоящая золотая рыбка.

Близъ него, не обращая на него вниманія, стояла красавица графиня Нордъ-Остъ, а рядомъ съ нею и спиной къ Мойеру — графъ Загурскій. Они говорили тихо, вѣрнѣе, перебрасывались словами, изъ которыхъ только нѣкоторыя долетали до слуха журналиста. Но этого малаго было довольно, чтобы заставить его внутренно ликовать. Онъ разслышалъ:

— Нисколько не ревность! Я сказала, что это глупо… Всякая юбка…

— Тебя запереть… да… Еслибы я былъ твой мужъ… Мужчина имѣетъ право…

— Женщина, отдающая и себя, и все… Все: свободу, привычки… Наконецъ, состояніе… Ты съ ума сходишь!.. — воскликнула вдругъ графиня и оглянулась кругомъ себя.

— Ты сходишь, — отозвался Загурскій, тоже озираясь.

Повернувшись, онъ увидѣлъ около себя Мойера и насупился, но лицо журналиста было настолько благодушно, задумчиво и разсѣянно, что Загурскій успокоился.

— Vous finirez un jour, ma bonne, par quelque grosse boulette, — выговорилъ онъ назидательно и, повернувшись на каблукахъ, двинулся въ гостиную.

Графиня, сумрачная, осталась одна около буфета съ чашкой чая и глубоко задумалась. Мойеръ, незнакомый съ ней, поглядывалъ на нее исподлобья, и наблюдалъ, и невольно любовался красавицей, ея глазами съ зеленоватымъ отблескомъ, ея бѣломраморными плечами и руками, наконецъ, пышнымъ бюстомъ…

Въ ней ясно замѣчалось сдерживаемое волненіе, порывъ, пылъ страстной женщины, которую сейчасъ разсердили или оскорбили. И видно было по морщинкѣ между тонкихъ бровей, по ея прижатой нижней губѣ, закушенной острыми зубками, что съ этой женщиной надо быть осторожнымъ. Она не изъ мягкихъ какъ воскъ, не изъ тѣхъ, что comme du pain blanc, а напротивъ, изъ тѣхъ красивыхъ, дикихъ звѣрковъ или птицъ, которые сами не хищники, не нападаютъ, но страшны и опасны при самооборонѣ.

Графиню вывелъ изъ задумчивости Дубовскій, подошедшій къ буфету за стаканомъ лимонада.