Дмитрий Михаловский - Поэты 1880–1890-х годов

• Название: Поэты 1880–1890-х годов
• Автор: Дмитрий Михаловский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1972

Настоящий сборник объединяет ряд малоизученных поэтических имен конца XIX века. В их числе: А. Голенищев-Кутузов, С. Андреевский, Д. Цертелев, К. Льдов, М. Лохвицкая, Н. Минский, Д. Шестаков, А. Коринфский, П. Бутурлин, А. Будищев и др. Их произведения не собирались воедино и не входили в отдельные книги Большой серии. Между тем без творчества этих писателей невозможно представить один из наиболее сложных периодов в истории русской поэзии.

Вступительная статья к сборнику и биографические справки, предпосланные подборкам произведений каждого поэта, дают широкое представление о литературных течениях последней трети XIX века и о разнообразных литературных судьбах русских поэтов того времени.

---

350. ПУСТЫНЯ

Пустыня мертвая пылает, но не дышит.
Блестит сухой песок, как желтая парча,
И даль небес желта и так же горяча;
Мираж струится в ней и сказки жизни пишет.

Такая тишина, что, мнится, ухо слышит
Движенье облака, дрожание луча.
Во сне бредет верблюд, как будто зной влача,
И всадника в седле размеренно колышет.

Порою на пути, обмытые песком,
Белеют путников покинутые кости
И сердцу говорят беззвучным языком:

«О бедный пилигрим! Твой путь и нам знаком:
Ты кровью истекал, ты слезы лил тайком.
Добро пожаловать к твоим собратьям в гости».

<1903>

351. БАШНЯ БЕЗМОЛВИЯ

Есть в Индии, на выступе высоком,
Немая башня, вестница земли;
Ее далёко видят корабли:
Там смерть царит в безмолвии глубоком.

Чума и голод рыщут над Востоком.
Уж нынче многих в башню принесли;
Над ними грифы тризну завели,
А кости дождь в залив умчит потоком.

Как изваянья бронзовые, спят
На древних камнях парсовой гробницы
Противные пресыщенные птицы;

Их головы змеиные висят…
А солнце жжет, от зноя воздух глохнет,
И на песке вода горит и сохнет.

<1903>

352. СИРИУС

Надменный Сириус на полночи стоял.
Звенел морозный вихрь в ветвях обледенелых.
На гребнях тяжких волн, в изломах снежно-белых,
Дробился лунный свет и искрами блистал.

Но глух был грохот волн, от бури поседелых,
Как будто с вечных гор катился вниз обвал,
И клочья пены вихрь налетом с них срывал
И вешал на камнях и скалах почернелых.

В спокойных гаванях дремали корабли.
Но гордый огонек заметил я вдали:
То вдруг он возникал, то пропадал в просторе.

Безумная душа, кто ты? Зачем? Куда?
Вот новая средь звезд затеплилась звезда.
А там, где был огонь, оделось в траур море.

<1903>

353. СТЕПНАЯ ДОРОГА

«Засни, засни… — весь день докучно,
Однообразно, однозвучно
Звенят и стонут бубенцы. —
Засни, о странник наш печальный,
Засни в степи многострадальной,
Где спят бездольные слепцы».

«Засни, засни, — мне шепчут травы, —
Людские козни так лукавы,
Ты так измучен весь борьбой.
Сон принесет тебе забвенье
И неземное примиренье
С людьми, и с жизнью, и с судьбой».

И теплый ветер, пролетая
Над тощей нивой и склоняя
Ее колосья до земли,
Вздыхает тихо и глубоко:
«Засни, засни здесь одиноко
И зову сердца не внемли».

         Я и сплю и не сплю…
         Чьи-то стоны ловлю.
         Динь-динь-дон, динь-динь-дон…
         Колокольчика звон
         Мне уснуть не дает, —
         Он гудит, он поет:
         «Я — страдальческий стон
         Из глухих деревень,
         Я несусь ночь и день
         От голодных, больных,
         И уснувших бужу,
         И везде нахожу
         Эхо горестей их».

Вздрогнул я… Но вокруг та же степь, небосклон,
И всё так же гудит колокольчика звон…
Тихий вечер идет… Дремлют нивы в тени:
«О, усни, бедный путник, усни…»

         Я и сплю и не сплю…
         Чьи-то вздохи ловлю:
         Вздохи давят мне грудь,
         Не дают отдохнуть.
         Шепчет кто-то родной:
         «Я не ветер степной.
         Я от муки иссох.
         Я — страдальческий вздох
         Истомленных сердец.
         О, внемли мне, певец!
         Всюду, всюду вокруг,
         Как зловещий недуг,
         Голод крылья простер
         И, как хищник, как вор,
         Всё украл, всё унес,
         Кроме горя и слез».

И опять вздрогнул я… Но вокруг — тишина…
В небе острым серпом засияла луна…
Светят звезды… Всё спит в утомленной степи.
Ветер шепчет: «О странник мой, спи».

         Я и сплю и не сплю…
         Чей-то голос ловлю,
         Голос грозный, как бич,
         Как воинственный клич:
         Мысль бессонная мне
         Говорит в тишине:
         «Я, как совесть, сильна,
         Я, как буря, вольна,
         Я — сияние дня,
         Нет цепей для меня,
         Я повсюду парю,
         Со звездой говорю,
         Я, как море, чутка
         И, как скорбь, глубока…

Всё, что видела я, не забуду.
За тобой понесу я повсюду
Этих мук безнадежных хаос,
Эту мрачную тьму без рассвета,
Этот вечный призыв без ответа,
Это море кипящее слез.

От тебя отниму я забвенье,
Отравлю я твое наслажденье…
Ты к устам ли влюбленным прильнешь —
Пред тобою я, бледная, встану
И раскрою кровавую рану,
И любовь оттолкнешь ты, как ложь.

И одна за другой со слезами,
Как туман на заре, пред глазами
Тени женщин вдали проплывут:
Как их щеки землисты и впалы!
Как их взоры мрачны и усталы!
Как измучил их голод и труд!

Видишь — мать, и ребенок голодный
Тянет грудь ее с мукой бесплодной…
О, как ей его жизнь дорога!
Но дитя не спасти ей любовью!
Уж из десен, сочащихся кровью,
На него дышит смертью цинга.

А когда ты к губам воспаленным
Поднесешь свой бокал с опененным,
Резво мечущим искры вином —
Я явлюсь к тебе в образе новом
И напомню виденьем суровым
Погребенное в сердце твоем:

Степь глухая… бураны… сугробы…
Среди них, как забытые гробы,—
Села… Черные избы без крыш…
Дым из труб закоптелых не вьется.
„Хлеба! Хлеба!“ — как вопль, раздается,
Но зерна не отыщет и мышь.

Там живут безнадежно и глухо
Твои братья по крови и духу,
Тот великий смиреньем народ,
Кто бросает для нас свои зерна,
Сам же, темный, голодный, покорно
Вечный крест свой до гроба несет.

Ты увидишь его пред собою,
Истомленного грозной судьбою,
И пронзит тебе душу печаль,
Нервно дрогнет рука и уронит
Свой бокал, и, как сердце, застонет,
Разбиваяся об пол, хрусталь».

Я проснулся. Теперь уже мне не уснуть.
Предо мной и за мной — опечаленный путь.
На безмолвной степи мутный сумрак лежит.
Над равниной степной звездный полог дрожит.
Бубенцы, как во сне, говорят, говорят,
Точно сердцу о чем-то напомнить хотят…

Сердце ноет в груди… Сердце стонет в ответ…
Нет покоя ему и забвения нет!
Бубенцы всё звенят: «Не уснуть… не уснуть…»
Предо мной и за мной — опечаленный путь.

<1903>

354. «Пора! Уж тишина давно гнетет кошмаром…»

Пора! Уж тишина давно гнетет кошмаром,
Весь воздух до небес грозою заряжен,
И тучей сизою дымится, как пожаром,
         Отяжелевший небосклон.
Как жаждущий цветок, без бури сердце вянет.
Душнее и душней! Нет силы кровь унять.
Неужто небо нас опять грозой обманет,
         Неужто снова ждать и ждать!
Но больше ждать нельзя. Скорей бы тяжким громом
Разбилась тишина. Сквозь горы туч седых
Пробилась молния сверкающим изломом,
         И хлынул крупный дождь из них.
Пусть молния, как меч, в древнейший дуб вонзится,
Пусть слабых оглушит раскатом гулким гром,
И замертво падет, кто божьих гроз боится,
         И много гнезд снесет дождем.
Зато как всё потом вздохнет свежо и вольно!
Как птица, и цветок, и колос оживет!
Грозы! Скорей грозы! Дышать уж стало больно,
         И сердце в грудь, как молот, бьет.

<1903>

355. «Шарманка за окном на улице поет…»