Лина ТриЭС - Третья истина

• Название: Третья истина
• Автор: Лина ТриЭС
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-1484903971

Роман «Третья Истина» написан 40 лет назад, в СССР, но в силу ряда обстоятельств опубликован недавно, и не в СНГ, а в США. Там он нашел своего читателя в среде русскоязычных американцев. На территории бывшего СССР круг лиц, знакомых с романом, по понятным причинам ограничен. Однако их реакция на роман, их отзывы дают основания полагать, что роман оказался бы здесь востребованным. В связи с этим автор принял решение «вернуть роман на историческую родину» и дать возможность широкому читателю с ним ознакомиться. Итак, перед вами две книги романа «Третья Истина». Вымышленные персонажи помещены в прописанную до деталей историческую мизансцену: война, революция. Но рассказанная история, конечно, в первую очередь — о любви. События встречают нас в Раздольном — фамильном поместье знатного и богатого рода, придерживающегося традиционных устоев. Неудивительно, что вся надежда на будущее возлагается на сыновей, а дочь, шаловливый ребенок с чудесным именем Александрин, оказывается не нужна ни русскому отцу-полковнику, ни матери-француженке, подспудно ревнующей к ее юности и очарованию. Братья и вовсе относятся к малышке с нескрываемым презрением, и состояние холодной войны между отпрысками семейства Курнаковых перерастает в активные боевые действия. Драки и скандалы сотрясают дом. Безрадостная жизнь Лулу (таково ее детское прозвище) начинает меняться, когда однажды она в буквальном смысле сталкивается на лестнице с загадочным незнакомцем, который в импровизированном театральном диалоге представляется «Виконтом». Лулу захватывает атмосфера таинственности и дух приключений, окружающие этого человека, а он… что же такого он увидел в этом ребенке, что не сразу, неохотно, урывками, но все же берется за воспитание заброшенной Александры? Год четырнадцатый, год пятнадцатый… Сквозь призму восприятия взрослеющей героини перед нами проходят события того неспокойного времени: начало войны, неудачи российской армии, смута в народе, зарождение революции. Саше хотелось бы видеть все это как бы из-за спины «Виконта», чей образ и слова вне зависимости от физического присутствия в поместье, затмевают все остальные события. Нечастые теперь встречи становятся праздниками, самыми яркими и «настоящими» в меняющемся мире. Революция приходит и в поместье Курнаковых, затягивая в свое жерло Александру и усугубляя ее положение изгоя в семье. Ей приходится покинуть отчий, впрочем, никогда не бывший родным, дом. И снова единственным её покровителем и попутчиком на жизненном пути оказывается «Виконт». Так начинается их большое путешествие в Петербург, город, любовью героев и писателя превращенный в полноценного персонажа «Третьей истины». Все атрибуты времени выписаны досконально. Цены, погода, исторические личности — подлинные. Так же подлинно и пространство: города и дороги, каждый километр которых описан сочно, достоверно и увлекательно… Вместе с Сашенькой вам предстоит постепенно узнать человека, чьи принципы, понимание мира, убеждения и формируют «Третью Истину», истину «Виконта», истину Поля Шаховского. Но сможет ли он сохранить свою истину в стремительно меняющемся, разламывающемся мире? Сможет ли выжить и быть рядом со своей маленькой девочкой? «Конец второй книги» …Но кто сказал, что это конец пути? Может только полдороги?

---

— Да, невесело. Хороший, человек. Добрый. И так безнадежно слаб. Найду квартиру, конечно. У тебя в глазах, зато, горит страстное желание чем-то со мной поделиться. Давай, послушаю.

Они дошли до скверика, уселись на скамейку. За ними вздымались пять глав Владимирского собора. Саша откусила кусок лепешки и с жаром приступила к долгожданному разговору:

— Виконт, это интересно, быть среди новых и хороших людей. Они новые в двух смыслах, понимаете? У них в лицах есть что-то общее, как будто всем раздали какое-то воодушевление…

— Ты это о школе? Как тебе кажется, приживешься?

— Там же все свои! Но все-таки… трудно. Есть люди, любят новое, неустроенное. Я — нет. Вот только когда в комнате перестановка… и только потому, что вы любите все переделывать. А тут… Боишься, что тебя примут не за то, что есть, или даже за то… но разные же стороны есть в человеке…

Она доела лепешку, выбросила плотную бумажку, которой ее держала, и привычным жестом потянула двумя руками его руку. Ей казалось, что на ходу в голову легче приходят нужные слова. Шла некоторое время молча, силясь привести мысли в порядок. Что-то говоришь, тут же вспоминаешь, что еще вот это хотела сказать, а уже настойчиво стучится следующая мысль… Он не торопил, задумчиво шагал рядом.

— Вы сегодня не ругайте, что я сумбурно объясняю. Я сама слышу, что безобразие получается. А вы меня понимаете?

— Понимаю, конечно.

— Я начала так легко, шумно. Меня, как будто, несло и обстоятельства помогли: суматоха, переезд, не до церемоний. Я уж думала и дальше так пойдет, но потом, стало старание проявляться, естественности поубавилось, а я не хотела, чтобы это заметили, еще больше старалась, и так по кругу… Но я же не притворяюсь, мне действительно интересно… Что же делать?

— Не улавливаю сущности твоих огорчений. Некоторая натянутость при первом знакомстве вполне нормальна. Десяти дней не прошло! Но ты не к естественности стремилась, хитренькая, а к иллюзии уже сложившейся дружбы. Что, поймал?

— Поймали, — удивилась Саша. — А вот еще парадокс! Мне с мальчиками легче, чем с девочками. У девочек какие-то более сложные переплетения.

— На головках, косички называются. — Не меняя серьезного выражения лица, подсказал он.

— Виконт! Я душу имею в виду…

— Ах, душу! Прости, пожалуйста.

— Мальчики прямее, откровеннее, шире, честнее, если хотите. Но все — настоящие, новые люди. Мы о фронте говорили, об армии. А девочки… там одна красивая такая. Вот вы говорите часто: «красота — относительное понятие». А тут — абсолютное: лицо круглое, глаза голубые, коса — золотая, кожа — белая с розовым…

— Канон, одним словом. «Кругла, красна лицом она…». Знаешь, Александрин, нетривиальная красота, если трогает, то глубже. Так чтó, про абсолютную красавицу со сложными переплетениями?

— Ой, вот у нее как раз на голове коса так коса… А душа, по-моему… кристально простая…

— Бывает, — сочувственно заметил он.

— И еще, — не отвлекаясь, спешила высказаться Саша, — неприятный момент. Надо рассказывать о себе подругам, со мной одна девочка, как один раз пошла, так все время ходит. Хочет послушать рассказы о семье, а я злостно ничего не говорю… У нее-то все хорошо: отец, хоть и был чиновник, но их бросил, а мать работает в мастерской… А у меня… Как это представить, чтобы не было так стыдно?

— Саша, — Виконт сдвинул брови, — а что ты, собственно, хочешь представлять?

— Конечно, не аристократку потомственную, дурацкую. Отмолчусь. Скажу — никого не помню. Проглотят, как вы думаете? Главное — это изжить дворянское происхождение в себе, и не выпендриваться.

— Слова, Александрин, надо подбирать органичные для себя. В твоих устах жаргон матросов и портовых рабочих дик, смешон и жалок.

Саша немного удивилась, что на незначительное отклонение от словесных норм, он отреагировал так жестко, но тут же сдалась:

— Простите, Поль, я знаю, что вы этого не терпите. Откуда-то пристало.

— Нет, я требую, чтобы ТЫ не терпела у себя этого. А заодно поняла, что за «отмолчусь» не обязательно следует: «изживу в себе».

— Виконт, я так завидую детям рабочих и крестьян ведь они несут новые прогрессивные идеи…

— Ладно, я понял тебя. — Саша почувствовала, что больше на эту тему он говорить не хочет. Притихла и не возобновляла разговор до самого Чернышева моста. Он заговорил сам:

— Ты не узнавала, может быть, при твоей школе есть нечто вроде пансиона? Жить эти дни у Семена тебе нельзя. Судя по всему, сегодняшним днем он не ограничится.

— Вообще, я могу потерпеть… А вы как же с ним… Если мне нельзя видеть, то и вам…

— Так. Рецидив ложной идеи равенства. Еще раз объяснить?

— Ну… — неохотно, очень неохотно призналась Саша, — у нас говорили, что будут жить все вместе. Коммуна. Даже учиться будут в основном те, кто живет. Но я не знаю…

— Отлично! — Виконт оживился и даже пальцами прищелкнул. — Это же здесь, рядом — я верно понял? Тебя, конечно, не будут выпускать ко мне после занятий, будешь сбегать. Выпадать в окно, я — ловить. Интересно-то до чего, Сашка!

— В бумаге есть разрешение, чтобы там жить. — Она сердито добавила: — Дядя Север… Дмитрий Антонович сказал, что раз у меня нет ни отца, ни матери, я там под какую-то категорию подпадаю… но я не знаю… Какая категория, раз я с вами!

— В конце концов, что за раздумья? Я же не в монастырь тебя отдаю навечно! Несколько дней не больше. Тебе легче будет сойтись с соучениками, появится естественность. — Поль подчеркнул слово, многозначительно повел глазами и, подражая ее интонациям, добавил: — Ведь это приятные тебе люди, «свои».

— Свои, да… И верно, чего это я без причины сквасилась?..

Квас, упомянутый в ее словах, был, очевидно, не в меру кислым, потому что лицо Виконта исказилось, будто он хлебнул именно такого.

— Простите. Я опять. Очень липучий этот жаргон…

— Саша, Казанский Собор все же давит. Не находишь? Пошли лучше к Исакию. Или устала?

— Нет, конечно, пошли.

…Он кивнул на проступившую в тумане громаду Исаакиевского Собора.

— Смотри, — это творение…

— Монферана, — немедленно откликнулась, уже давно просвещенная им по части Петроградских шедевров, Саша.

— Да. Но в нем сохранились и более ранние фрагменты здания Ринальди, оно украшено работами Брюллова, Клодта и многих других. И, хочет кто-нибудь этого или нет, помнит или нет, знает или нет — это великолепие создано всеми ними. Единственный путь уничтожить их вклад — разрушить собор.

— Это же варварство! Почему вам в голову пришло?

— Разрушить себя, уничтожить в себе предыдущие поколения, отречься от их наследия — тоже варварство, Саша.

— Виконт, — оторопевшая, она попыталась парировать неожиданный выпад: — но, вспомните «Интернационал»: «весь мир насилья мы разрушим»? И разве это не прекрасно?

— Насколько я понимаю, к разрушению ВСЕГО мира этот гимн, при всей своей дерзновенности, все-таки не призывает. Насилье — лишь один, не самый приятный его атрибут, — он вздохнул. — Парадокс в том, что, именно он оказывается нерушимым. Разрушение — тоже насилие.

— Вы о чем? О нынешних… жестокостях, да?

— Это я так, к слову. Я о другом. Ты можешь создать новую, родства не помнящую… как там тебя этот садовник звал, Григорий… Саню, только уничтожив Сашу, в которой живут Елена Александровна, ее дед, Петр Вяземский, — поэт, друг Пушкина, прадед Андрей Вяземский — сенатор и философ, написавший «Наблюдения о человеческом духе…», и многие, многие другие, бывшие цветом нации. Наверное, в таком новом качестве тебе будет легче, удобнее, проще. Но свою миссию на земле ты не выполнишь.

— А у меня, вы думаете, есть миссия?? И у вас?

— Да, есть. И она не в разрушении. В защите.

После долгих раздумий под его выжидательным взглядом, Саша спросила:

— Поль, наверное, Федор Шаховской и Михаил Орлов, декабристы, гордились бы, что у них такой потомок, правда? А бабушка, — что крестник?

Поль усмехнулся:

— Хоть не стыдились бы.

— И бабушка — меня, да? Ну, тогда пусть во мне та ипостась, которую надо разрушить, будут Курнаковы Виктор и Петр Васильевичи.

Поль засмеялся:

— Все ищешь, что бы разнести, воительница? Как с Психеи начала…

— Который раз… — вздохнула Саша.

Он помолчал и серьезно добавил:

— Ты только пойми, я о том, что в твоей душе, говорю. Кричать о своем происхождении на всех перекрестках — не призываю. Ладно, чего это меня понесло сегодня? На, держи, вот еще пастила тебе, вкусная, я пробовал, — и, улыбнувшись, сокрушенно добавил: — Оттого так мало. Ты ж меня знаешь!

— Поль, — не могла успокоиться Саша, — а вы… Виктору и Дмитрию тоже про миссию говорили?

— Нет, не доводилось, — он поглядел на нее, взволнованную и гордую, и без перехода предложил: