Лина ТриЭС - Третья истина

• Название: Третья истина
• Автор: Лина ТриЭС
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-1484903971

Роман «Третья Истина» написан 40 лет назад, в СССР, но в силу ряда обстоятельств опубликован недавно, и не в СНГ, а в США. Там он нашел своего читателя в среде русскоязычных американцев. На территории бывшего СССР круг лиц, знакомых с романом, по понятным причинам ограничен. Однако их реакция на роман, их отзывы дают основания полагать, что роман оказался бы здесь востребованным. В связи с этим автор принял решение «вернуть роман на историческую родину» и дать возможность широкому читателю с ним ознакомиться. Итак, перед вами две книги романа «Третья Истина». Вымышленные персонажи помещены в прописанную до деталей историческую мизансцену: война, революция. Но рассказанная история, конечно, в первую очередь — о любви. События встречают нас в Раздольном — фамильном поместье знатного и богатого рода, придерживающегося традиционных устоев. Неудивительно, что вся надежда на будущее возлагается на сыновей, а дочь, шаловливый ребенок с чудесным именем Александрин, оказывается не нужна ни русскому отцу-полковнику, ни матери-француженке, подспудно ревнующей к ее юности и очарованию. Братья и вовсе относятся к малышке с нескрываемым презрением, и состояние холодной войны между отпрысками семейства Курнаковых перерастает в активные боевые действия. Драки и скандалы сотрясают дом. Безрадостная жизнь Лулу (таково ее детское прозвище) начинает меняться, когда однажды она в буквальном смысле сталкивается на лестнице с загадочным незнакомцем, который в импровизированном театральном диалоге представляется «Виконтом». Лулу захватывает атмосфера таинственности и дух приключений, окружающие этого человека, а он… что же такого он увидел в этом ребенке, что не сразу, неохотно, урывками, но все же берется за воспитание заброшенной Александры? Год четырнадцатый, год пятнадцатый… Сквозь призму восприятия взрослеющей героини перед нами проходят события того неспокойного времени: начало войны, неудачи российской армии, смута в народе, зарождение революции. Саше хотелось бы видеть все это как бы из-за спины «Виконта», чей образ и слова вне зависимости от физического присутствия в поместье, затмевают все остальные события. Нечастые теперь встречи становятся праздниками, самыми яркими и «настоящими» в меняющемся мире. Революция приходит и в поместье Курнаковых, затягивая в свое жерло Александру и усугубляя ее положение изгоя в семье. Ей приходится покинуть отчий, впрочем, никогда не бывший родным, дом. И снова единственным её покровителем и попутчиком на жизненном пути оказывается «Виконт». Так начинается их большое путешествие в Петербург, город, любовью героев и писателя превращенный в полноценного персонажа «Третьей истины». Все атрибуты времени выписаны досконально. Цены, погода, исторические личности — подлинные. Так же подлинно и пространство: города и дороги, каждый километр которых описан сочно, достоверно и увлекательно… Вместе с Сашенькой вам предстоит постепенно узнать человека, чьи принципы, понимание мира, убеждения и формируют «Третью Истину», истину «Виконта», истину Поля Шаховского. Но сможет ли он сохранить свою истину в стремительно меняющемся, разламывающемся мире? Сможет ли выжить и быть рядом со своей маленькой девочкой? «Конец второй книги» …Но кто сказал, что это конец пути? Может только полдороги?

---

— Это лишнее. Ну что, до свидания?

— До завтра. Помните нашу шляпку, Поль? Интересно, она здорово удивилась?

— Жаль, я не показал тебе дом Елены Александровны. Это на Английской Набережной. Его нетрудно найти.

— Найдем, конечно. Вы такие улочки, крохотные местечки знаете, ой, знаешь, ты знаешь! Только он занят, наверное, жить там, наверное, нельзя…

— Да. Скорее всего, этот особняк нам занимать не придется. Разве что очень попросят.

— Завтра и пойдем, я настроюсь хорошенько… А может быть, и в комнаты впустят? Всякие люди бывают, смотря, чтó там… Загадывать не надо, но, может, и пустят… Только я ровно в четыре приду, ты сможешь так рано?

Ей показалось, что он хочет что-то сказать, и она заторопилась объяснить:

— А то у меня в семь собрание уже, будем обсуждать будущее коммуны. Все такие активные… Надо не отставать… А Степа там один есть, ТАК говорит, что сразу чувствуешь величие идей революции. Даже страшно подумать, если бы он придерживался не наших идей. Так умеет агитнуть…

— Агитировать, Сашенька, умеет агитировать. Ну, я пошел.

И Саша не удержала, не задержала, не задала на прощание несколько, отнюдь не животрепещущих, вопросов, как обычно делала, чтобы только постоять с ним лишних несколько минут. Махнула рукой и побежала в дом, надеясь, что он отдохнет, и завтра все будет лучше, чем сегодня. Просто побежала, оглянувшись на бегу всего пару раз.

Откуда же ей было знать, что со следующего дня для нее начнется совсем другая жизнь, в которой не будет больше Поля Шаховского, ее Виконта из Раздольного?

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА 1. ПРОПАЛ

Саша перегнулась через кипу книг и заглянула еще раз в конец речи. Оратор нашел яркие и точные слова, а ей все не удается передать по-русски оттенка этой страстной убежденности. Задумавшись, она подула на красные замерзшие пальцы. Очень холодный день в этом не очень холодном ноябре. Большая старинная печь, возмущенная скудным дровяным питанием, была в силах обогреть только участок в радиусе метра от себя. И вместиться в это теплое пространство с громоздким столом, заваленным книгами, — невозможно. Поэтому в тепле оказалась только бездействующая Стелла. Время от времени она заглядывает внутрь печи и шевелит сырые, постоянно порывающиеся погаснуть дрова. Придя в эту комнату и подтянув скамейку к огню, она так и попросила:

— Ребятки, а я, чур, за печкой смотреть буду!

При этом она неровно, пятнами покраснела, как будто просила что-то неприличное. Саша пожала плечами:

— Если тебе скучно не будет!

— Ничего, Белахова помечтает над печкой. А нам только на руку — не придется каждую минуту вскакивать. Но это, конечно, если по науке. На практике она там, в тепле вполне может прикемарить, печка и останется бесхозной. Хотя, вообще-то говоря, нам здесь, у стола, от этой печки не жарко и не холодно, — отозвался за Стеллу Сережа. Стелла восторженно хохотнула.

Сейчас Сережа сидит, ерошит жесткий козырек волос, щурит и без того узкие глаза на пламя коптилки и бормочет: «противник», «против»:

— Шаховская, посмотри. Заело капитально.

Саша глядит, читает подчеркнутое: «on est contre» и произносит:

— Можно перевести: «мы против», «люди против». А здесь просто: «это против». Это разговорная речь, живая.

— Ну вот, «ларчик просто открывался». А я пытался сообразить, а в голове вертится «он — контра» — и все тут.

Стелла снова залилась хохотом:

— Сережка, как остроумно!

Сережа, будто не слыша, обратился опять к Саше:

— И еще, Саня, глянь, словцо, заодно уж: «defendre».

— Защищать. Слушайте, вот хорошо сказано, — и Саша по-французски прочла понравившийся ей отрывок из статьи Лафарга.

— Вы вот сидите такие понятные, близкие. Санка и Сережка, и вдруг произносите что-то непонятное, странное… Что это?

— Белахова, ты бы на уроках не хлопала ушами, тогда бы не пришлось сейчас глазами хлопать!

— Сережка, а я не хочу, чтобы все было понятно. Мне будет неинтересно жить.

Саша молча посмотрела на мечтательно запрокинувшую голову Стеллу, которой интересно жить среди непонятного. И в Стеллу из Наташи переименовалась именно потому, что не знала значения этого изысканного слова. Правда, узнав, что оно означает «Звезда», утвердилась в ставшем понятным имени с еще большим жаром.

Саша сухо сказала:

— Мы не делаем и не говорим ничего непонятного. Готовим доклад о Парижской Коммуне — и все.

— Ненавижу французов! — вдруг со всей страстью заявила Белахова. — Они такие сытые, выхоленные!

Сережа постучал пальцем по лбу:

— Белахова, ты в уме? Ты их вообще видала?

Саша, не продолжая разговор, снова склонилась над книгой. Надо закончить до шести вечера, потом часа два поработать на расчистке двора. Потом еще столько же посидеть над уроками — и спать. Такую размеренную жизнь она себе придумала и больше всего на свете боялась хоть на секунду выбиться из железных тисков расписания.

Стоит расслабиться, и снова ею овладеет беспросветность — состояние, которое так страшно вспоминать.

Горе обрушилось на нее тогда не вдруг, не разом. Она долго не осознавала, какая беда с ней приключилась.

Шел июль, заканчивались прекрасные белые ночи и то, что Виконт не пришел однажды, не показалось ей особенно тревожным.

Саше тогда надо было учить историю, не по устаревшему учебнику, а по конспектам, даваемым молодым, восторженным историком. Он, собственно, не был учителем, он был всего-навсего студентом второго курса, но его метод, как нельзя лучше, отвечал пафосу времени. Не приснопамятной же Тамаре Георгиевне из берберовской гимназии, или ее таким же замшелым петроградским коллегам излагать историю нового мира. Ее надо выкрикивать! И розданные молодым энтузиастом листки для такого крика как раз самое то.

Итак, она учила историю, потом собирала и подклеивала рассыпающиеся учебники. Делала еще что-то…

Он не пришел ни назавтра, ни через неделю. Когда Саша всерьез забеспокоилась, когда позволила тревоге вползти в сердце, это все-таки еще была не безнадежность, а суета, метание по городу, дни бесконечного ожидания, выискивание тысячи объяснений. Отчаяние подкралось исподволь, незаметно. Она проснулась ночью оттого, что подушка была мокрой от слез, оттого, что во сне она умоляла чего-то не делать, отменить. А это «что-то» неотвратимо надвигалось, и невозможно было остановить его никакими мольбами. Она проснулась и спросила себя, почему не идет к Семену, почему не пошла к нему в первый же «пустой» день? Она… боится. Чего?

На следующий день она отправилась к Семену на Лиговку. Прямо утром, уйдя с уроков. Шла медленно, выбрав самый длинный маршрут, долго стояла у Владимирского собора, потом не выдержала — побежала, влетела в подъезд и с силой дернула ручку знакомой нелепой двери. Семен был дома, сидел в кресле и жестикулировал указательным пальцем — философствовал сам с собой, но был относительно трезв.

Тарелка с черствым хлебом на непокрытом столе — Фениксе, возрожденным Виконтом из каких-то фрагментов прошлого благополучия, старый тюфяк на новой лежанке… Смесь попыток обустройства и вопиющего хлама Семеновского «люмпен-анархизма». Наконец, ей на глаза неестественно белым пятном кинулись висевшие на гвоздиках рубашки и полотенце, и она медленно перевела дух… Просто решил не приходить, не мешать ее новой жизни? Неужели, из-за ее восторгов по поводу новой школы, согласия остаться жить там? Как он мог так не понять ее?? Да она сегодня же оставит школу, просто с этой минуты останется здесь и дождется…

Семен неожиданно поднялся и, описывая сложные зигзаги, насколько это было возможно на скудной площади комнатушки, приблизился к племяннице, показав этим, что не оставил без внимания ее приход.

— А… Поля, что — нет? — небрежным тоном спросила Саша. Семен остановился, наклонив туловище под неестественным углом к полу, и забормотал:

— Дитя мое, дочь брата, Саша, посмотри на меня. Ты видишь, что мое лицо искажено страданьем? Да, я страдаю! Я — ничтожный человек, я — пьяница! Мышковский сказал мне это, смотря в глаза. Руки, представь себе, не подал, потому что я есть не что иное, как ничтожество, позорящее братьев-воинов. Живого и павшего. Впрочем, кто поручится, что еще живого? Пусть! На все плевать! И на Мышковского! Но кто посмеет сказать, что ничтожество не может страдать? Могу! Я сохранил способность… Лучший из моих братьев пропал, и я страдаю.

— Где Поль?! — Саша шагнула так, чтобы оказаться лицом к лицу с Семеном и заставить его прекратить бормотание. — Дядя Семен, постарайтесь, скажите ясно, пожалуйста!

— О нем и говорю — пропал. Сгинул. Не вернулся сюда дней десять как. Все оставил. Впрочем, у него почти ничего и не было. А? Как ты помнишь? С чем вы пришли ко мне в ту ветреную ночь? Я думаю, с двумя-тремя рубашками. Они висят. И это все. Да, еще — золотые монеты, цепочка — то, что он мне дал… А сам это не любил, нет, не любил…