Владислав Петров - Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах

• Название: Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах
• Автор: Владислав Петров
• Издательство: Ломоносовъ
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91678-033-8

Среди героинь этой книги великая княгиня Ольга и императрица Ека­терина II, французская королева Анна Русская и императрица «Священной Римской империи» Евпраксия, предшественница декабристок графиня Екатерина Головкина и прототип «Пиковой дамы» —княгиня Наталья Голицына, артистки императорских театров Елизавета Сандунова, Екатерина Семенова и Авдотья Истомина, красавицы пушкин­ского круга Анна Керн и Александра Смирнова-Россет, первая любовь Лермонтова —Наталия Иванова...

Писатель и историк Владислав Петров собрал воедино факты, прежде разрозненные и известные только специалистам, и по-новому взглянул на хрестоматийные образы знаменитых русских женщин.

---

Условия дуэли, по настоянию Якубовича, были весьма жесткими: стреляться предстояло, сближаясь до минимального расстояния в шесть шагов, то есть с расстояния не более пяти метров. (Впрочем, следственной комиссии Якубович показал: «Устроен был барьер, заключающий десять шагов пространства; от него противники отступили каждый еще на десять шагов».) 12 ноября в два часа противники сошлись на Волковом поле. Кроме четверых участников, в качестве свидетелей дуэли присутствовали майор Павлоградского гусарского полка Петр Каверин и врач Ион. Первыми к барьеру вышли Шереметев и Завадовский.

Самое достоверное описание дальнейшего принадлежит очевидцу Иону: «Барьер был на двенадцати шагах. Первый стрелял Шереметев и слегка оцарапал Завадовского: пуля пробила борт сюртука около мышки. По вечным правилам дуэли Шереметеву должно было приблизиться к дулу противника еще на пять шагов. Он подошел. Тогда многие стали довольно громко просить Завадовского, чтобы он пощадил жизнь Шереметеву. “Я буду стрелять в ногу”, — сказал Завадовский. “Ты должен убить меня, или я рано или поздно убью тебя”, — сказал Шереметев, слышавший эти переговоры… Завадовскому оставалось только честно стрелять по Шереметеву. Он выстрелил, пуля пробила бок… Шереметев навзничь упал в снег и стал нырять по снегу, как рыба. Видеть его было жалко. Но к этой печальной сцене примешалась черта самая комическая. Из числа присутствовавших при дуэли был Каверин, красавец, пьяница, шалун и такой сорвиголова и бретер, каких мало… Когда Шереметев упал и стал в конвульсиях нырять по снегу, Каверин подошел и сказал ему прехладнокровно: “Вот те, Васька, и редька!”[40] Пуля легко была вынута тут же припасенным медиком. Якубович взял эту пулю и, положив ее в карман, сказал Завадовскому: “Это тебе”». Якубович отвез Шереметева к нему на квартиру, где тот через сутки умер в тяжелейших мучениях.

Поединок между Якубовичем и Грибоедовым был отложен. И, как оказалось чуть позже, отложен надолго. После смерти Шереметева началось следствие. Надо отдать должное Якубовичу — он был краток, заявив следственной комиссии лишь, что «поступок Завадовского не делал чести благородному человеку», и отказался давать показания, «дабы не показать пристрастия к Шереметеву и не снять личины с Завадовского». Несмотря на чрезвычайно суровые законы, предписывавшие строгие наказания не только участникам дуэлей и их секундантам, но даже случайным свидетелям поединка, приговор по делу оказался мягким. Завадовскому император велел проветриться за границей, и он отправился в Англию, а Якубовича перевели из гвардии в Нижегородский драгунский полк, дислоцированный в Грузии. Грибоедов, чье участие в дуэли доказано не было, вообще остался безнаказанным.

Участники дуэли, как было между ними заранее договорено, старались не выдавать друг друга; поэтому суд и следствие не только не внесли ясности в ходившие по петербургским гостиным слухи, но, наоборот, дали пищу для различных кривотолков. Этому способствовала и версия, исходившая от Завадовского, утверждавшего, что после промаха Шереметева он предложил мировую, но Грибоедов «не допустил этого, настаивая на данном честном слове». Общество объясняло отрицание Грибоедовым своего участия в дуэли трусостью и стремлением переложить ответственность на чужие плечи.

Это были пустые упреки, но Грибоедову они доставили немало переживаний. Доказать обратное он мог, лишь выйдя на поединок с Якубовичем, но тот был уже далеко. Дуэль откладывалась на неопределенное время, но не навсегда — бретер Якубович никогда не забывал о таких «должках».

Александр Грибоедов. Рисунок А. С. Пушкина

«Мы с Грибоедовым жестоко поссорились, — рассказывал впоследствии Якубович, любивший, беря за основу реальные свои приключения, сочинять истории, имеющие к ним очень отдаленное отношение, — и я вызвал его на дуэль, которая и состоялась. Но когда Грибоедов, стреляя первым, дал промах, я отложил свой выстрел, сказав, что приду за ним в другое время, когда узнаю, что он будет более дорожить жизнью, нежели теперь. Мы расстались. Я ждал год, следя за Грибоедовым издали, и наконец узнал, что он женился и наслаждался полным счастьем…»

Весьма похоже на события, описанные в пушкинской повести «Выстрел», — недаром Пушкин называл Якубовича «герой моего воображения». Якубович послужил также прототипом центрального персонажа незаконченной повести Пушкина «Роман на Кавказских водах», а Грибоедов и Завадовский — прототипами персонажей нереализованного замысла «Русский Пелам».

Прошло больше года после гибели Шереметева, прежде чем Грибоедов и Якубович встретились снова — на этот раз в Грузии, где Грибоедов был проездом, направляясь с дипломатической миссией в Иран, а Якубович отбывал ссылку. По словам одного из первых биографов Грибоедова — Д. А. Смирнова, «судьба велела Грибоедову встретиться с Якубовичем на самом, так сказать, первом шагу в Тифлисе… Только что он приехал в Тифлис и вошел в какую-то ресторацию, как чуть ли не на лестнице встретился с Якубовичем». Тут же между ними состоялось резкое по тону объяснение и была достигнута договоренность о завершении «четверной дуэли».

Хроника дуэли и предшествовавших ей событий содержится в записках секунданта Якубовича — H. Н. Муравьева (Карского), в ту пору командира 7-го Карабинерского полка, впоследствии знакомого Пушкина и одного из героев его «Путешествия в Арзрум», а еще позже — наместника на Кавказе и главнокомандующего Отдельным Кавказским корпусом.

Александр Якубович

«21-го [октября]. Якубович объявил нам, что Грибоедов, с которым он должен стреляться, приехал, что он с ним переговорил и нашел его согласным кончить начатое дело. Якубович просил меня быть секундантом…

22-го… Ввечеру Грибоедов с секундантом и Якубович пришли ко мне, дабы устроить поединок, как должно. Грибоедова секундант предлагал им сперва мириться, говоря, что первый долг секундантов состоит в том, чтобы помирить их. Я отвечал ему, что я в сие дело не мешаюсь, что меня позвали тогда, как уже положено было драться, следственно Якубович сам знает, обижена ли его честь… Между тем Якубович в другой комнате начал с Грибоедовым спорить довольно громко. Я разнял их и, выведя Якубовича, сделал ему предложения о примирении; но он их слышать не хотел. Грибоедов вышел к нам и сказал Якубовичу, что он сам его никогда не обижал. Якубович на то согласился. “А я так обижен вами; почему же вы не хотите оставить сего дела?” — “Я обещался честным словом покойному Шереметеву при смерти его, что отомщу за него на вас и на Завадовском”. — “Вы поносили меня везде”, — “Поносил и должен был сие делать до этих пор; но теперь вижу, что вы поступили как благородный человек; я уважаю ваш поступок; но не менее того должен кончить начатое дело и сдержать слово свое, покойнику данное”.

Я предлагал драться у Якубовича на квартире, — пишет далее H. Н. Муравьев (Карский), — с шестью шагами между барьерами и с одним назад для каждого, но секундант Грибоедова на то не согласился, говоря, что Якубович, может, приметался уже стрелять в своей комнате.

Я согласился сделать все дело в поле; но для того надобно было достать бричку, лошадей, уговорить лекаря. Амбургер, секундант Грибоедова, взялся достать бричку у братьев Мазаровичей и нанять лошадей. Он побежал к ним, а я к Миллеру (врач военного госпиталя. — В. П.)…

23-го. Я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобное место для поединка. Я нашел Татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку…

Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставя ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков. Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они постояли одну минуту в таком положении. Наконец, Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова, но пуля попала ему в левую кисть руки.

Грибоедов приподнял окровавленную руку свою, показал ее нам и навел пистолет на Якубовича. Он имел все право подвинуться к барьеру, но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю; она так близко пролетела, что Якубович полагал себя раненым: он схватился за затылок, посмотрел свою руку, однако крови не было. Грибоедов после сказал нам, что он целился Якубовичу в голову и хотел убить его, но что это не было первое его намерение, когда он на место стал. Когда все кончилось, мы подбежали к раненому, который сказал: “О, sort injuste![41] ”. Он не жаловался и не показывал вида, что страдает… Раненого положили на бричку, и все отправились ко мне… Тот день Грибоедов провел у меня; рана его не опасна была, и Миллер дал надежду, что он в короткое время выздоровеет. Дабы скрыть поединок, мы условились сказать, что были на охоте, что Грибоедов свалился с лошади и что лошадь наступила ему ногой на руку…